Бек Т.А., Горяшко А.

под ред. И.В. Бурковского

текст 2005 г. с эпилогом 2016 г.

СЕЛО БУРКОВСКОЕ

(База на Белом море в деревне Черная Река)

Карельский берег Белого моря всегда привлекал ученых и в отдельные сезоны года бывает довольно плотно ими заселен. В течение многих десятилетий они регулярно образуют бòльшие или меньшие сообщества в ранге стационаров и экспедиций на побережье и островах. Наиболее крупные и постоянные из этих сообществ, в силу разных причин преимущественно субъективного характера, почкуются, исторгая из себя, в первую очередь, нонконформистов.

Так в деревне Черная речка, в 1973 году, возникла новая база биологических исследований, основанная первой волной эмиграции с ББС МГУ. Эмигрантов было трое. Один из них, не успевший и защититься выпускник кафедры зоологии беспозвоночных Ю.М. Фролов сразу ушел из науки[1], по иронии судьбы успев стать чем-то вроде отдаленного предка кафедральной школы нематологии (чл.-корр. В.В. Малахов ↔ проф. А.В. Чесунов→  …далее везде). Черной речки таким образом достигли двое из первых «сверхштатных»[2] научных сотрудников ББС, ныне: д.б.н. профессор каф. гидробиологии И.В. Бурковский[3] и д.б.н. Г.Е. Михайловский, выпускник каф. биофизики, также уже оставивший науку. Некоторые из зачинателей новой биостанции впоследствии продолжили центробежное движение и благополучно достигли иных берегов: североамериканских (Г.Е. Михайловский, первые студенты первого эмигранта[4] – С.П. Якоби и В.С. Эпштейн; США), западно- (М.В. Зубков; Англия) и восточноевропейских (М.А. Сабурова; Украина) и т.д.

Деревня Черная Река, возникшая (согласно архивным документам) около 550 лет назад как зимний перевалочный пункт с Карельского на Терский Берег Белого моря, упоминается в записках Элиаса Лённрота, собирателя Калевалы. В дневнике 1841 - 1842 гг. он пишет: "...Из Ковды, проехав 22 версты, мы прибыли в Черную Реку или Мустайоки - деревню, состоящую примерно из тридцати домов... В таких крестьянских домах все подсобные помещения, кроме бани... построены под одной крышей, имеется высокое крыльцо, довольно темные сени... Одна ...[дверь] ведет в избу, другая - на просторный сарай, остальные - в маленькие кладовки... Кроме того, из сеней ведут ступени вниз, в закрытый двор, состоящий из хлева, ...курятника, загона для овец и закута для телят... Самое значительное сооружение ... [в избе] - большая четырехугольная печь, расположенная по одну сторону от дверей. В окрестностях Черной Реки ... были хорошие обширные покосы". Обширные покосы к настоящему времени заросли, но окрестности деревни, как и сама она, неуловимо цитируют природу средней полосы.

Из этого же источника известно, что граница активного земледелия проходила совсем рядом, в десяти километрах, на уровне карельской деревни Нильма-озеро (Нильмаярви). Упоминается Черная река и в отчетах экспедиций Сент-Илера как один из центров местного морского промысла.

С ББС МГУ деревню соединяет лесная тропа протяженностью около 12 км. Это наиболее надежная, хотя и не слишком комфортная коммуникация, на одном (чернореченском) конце ознаменованная огромным Лапшагинским болотом, а на другом (станционном) – трассой с довольно крутым подъемом от Ермолинской губы и пологим спуском в сторону станции. Привычное старшее и склонное к экстриму младшее (студенты) поколения предпочитают передвигаться по ней; достигшие аспирантского статуса и выше – морем. По тропе весело ходить с собакой, как и делал чернореченский родоначальник И.В. Бурковский, когда, уже живя в деревне, вел практику I курса (1974-76 гг.) и III курса каф. гидробиологии (1985-90 гг.) на биостанции МГУ[5]. Многим из членов чернореченского сообщества и станционного населения знаком этот путь - с ягодами, грибами и комарами, семейкой сов или, ближе к осени, стаями журавлей. Станционная легенда о рыси, контролирующей тропу, не нашла подтверждений, однако присутствие на этой территории россомахи правдоподобно. Кроме того, время от времени (в 1973-1983 г.г. и с 2001 г) на обоих концах тропы замечаются следы жизнедеятельности медведей.

Некогда крупная (до 80 домов) деревня Черная река во времена своего упадка, совпавшие с началом освоения ее “москвичами[6]”, лишилась полноценных сельскохозяйственных угодий, продуктового снабжения, цивилизованных коммуникаций (телефона, почты, транспорта) и значительной части населения. Так, в самые глухие годы депрессии круглогодичными обитателями деревни оставались пять старух. В то же время, благодаря такой изолированности и малонаселенности, окружающая среда, включая прибрежные воды, до сих пор остается почти ненарушенной, что выгодно отличает данный район, например, от биостанции МГУ. Обитатели Черной речки склонны рассматривать эту отличную от станционной среду как своеобразную "эталонную экосистему", предоставляющую уникальные возможности для морских, пресноводных и наземных исследований. Справедливости ради необходимо отметить, что местный священник о. Павел, более известный как Паша, добывает глину для обмазки печек и прочих надобностей на этих самых эталонных участках, что решительно изменило структуру тонкого литорального осадка и, как следствие, сообщество простейших. Но это произошло уже на исходе третьего десятка лет исследований.

К началу постоянных экспедиционных работ (1973 г.), проводимых под руководством И.В. Бурковского, деревня Черная река сохранила часть домов, соответствующих описанию Лённрота. В приобретенной половине одного из них (пятистенок) была восстановлена кровля, русская печь, оборудованы бытовые площади и лаборатория.

Это была совершенно запущенная, давно лишившаяся частных хозяев[7], половина дома, стоящего на высоком берегу реки Черной. В малом масштабе повторилась история биостанции: жилье и лабораторию приходилось собирать помалу и долгие годы. Отсутствие пригодных дорог и наземного транспорта вынуждало всё - от лабораторного оборудования (оптики, холодильников, сушильного шкафа, насосов, центрифуги и многого-многого другого) до строительных материалов - доставлять в буквальном смысле слов "на собственной спине" от железной дороги (разъезд Узкий) до деревни, находящейся в 5 км[8] от неё.

Для восстановления русской печи – благодаря этому единственной, сохранившейся в деревне, один из первых насельников дома А.Носов, выпускник математической школы и тогда студент МЭИ, затем студент Литературного института, а ныне литературный критик, кандидат искусствоведения, даже съездил на обучение на Кивач. Пришлось приводить в порядок нижние венцы дома, крыть подгнивающую крышу толем и рубероидом, осваивать вспомогательные помещения. Так сенной сарай был превращен в мансарду. В то время, когда нынешняя мансарда считалась кабинетом, под ее крышей была написана монография о морских донных сообществах (изд. 1992). В остальное время это отдаленное от шума и суеты спальное место, куда в частности помещаются люди с аритмичным образом жизни (напр. орнитолог, выпускник Географического ф-та, И.Панов).

Мало кто из горожан, обитателей многоэтажек и общежитий, отдает себе отчет в том, что деревенский дом подобен организму – он все время находится в процессе взаимодействия и обмена с окружающей средой. Первое, что очевидно: дом “потребляет”. Потребляет стройматериалы (доски, кирпич, рубероид, гвозди, металл и проч.), а также и дрова. Его подвальные помещения должны “дышать” летом через специальные “продыхи”, и специальным образом утепляться зимой, если в нем не живут, а в подвале хранится картошка, брусника, грибы, варенье, настойки и проч. Вода, которая “поступает” в дом, отнюдь не самотеком, а в ведрах, в быту загрязняется моющими средствами, в лаборатории смешивается с соленой морской, и “сток” становится проблемой. Еще проблематичнее ситуация, когда и если вода начинает сочиться через крышу на чердак и далее вниз, чему немало способствуют коты, приходящие в гости к соседским кошкам и в припадках восторга разгребающие засыпку чердака. С течением времени дом оседает, его пропорции нарушаются, перпендикуляры перестают быть перпендикулярными, а параллели параллельными. Стены прогибаются, полы и потолки уклоняются от горизонтального положения, печь кренится, рамы из прямоугольных становятся слабо ромбическими и стекла утрачивают свою целостность. Практически лишенная перегноя, не сплоченная придорожными травами, но постоянно вытаптываемая почва вокруг жилья вымывается и выдувается; на незамощенных подходах к дому в дождливые годы образуются немалые водоемы с грибками и синезелеными по берегам. Год за годом из нее вырастают камни и валуны – особенно продуктивны они на огороде. В неусыпном контроле и регулировании нуждаются и ответвления потоков вещества и энергии, те, что структурно оформлены в виде бани и некоего дощатого сооружения.

Борьба с разрушительным влиянием времени и стихий требует немало сил, времени и изобретательности, каковую и проявляет И.В.Бурковский в своих неустанных заботах о доме. Так один из временных обитателей дома (В.Волков), случайно забывший при отбытии штаны и вернувшийся за ними через несколько минут, не застал их в живых. Штаны были разрезаны на полоски, которыми И.В. уже конопатил окна. Обобщая, можно утверждать, что независимо от размеров российских морских стационаров, они отличаются от западных почти полным отсутствием, поддерживающих их извне инфраструктур - такие, своего рода, грибы без постоянной грибницы. В этом их прелесть, но в этом же и постоянно грозящая погибель.

Впоследствии к первому дому добавились еще два. Дом, расположенный значительно ниже пятистенка, вблизи реки и представляющий, с одной стороны очень функциональный филиал, с другой является исторической ценностью как старейший из сохранившихся в Северной Карелии домов – ему более 250 лет[9].

Он не принадлежит собственно научному сообществу Черной речки в полной мере, его хозяйкой является выпускница каф. микробиологии 1967 г Н.В. Ленева; с закономерной периодичностью его обитателем является также к.б.н. н.с. каф. гидробиологии А.П. Столяров (upd 2016 - д.б.н.). В последние годы к регулярным обитателям присоединилось также очередное поколение к.б.н’ов: А.А. Удалов, М.Ю. Колобов, Ю.А. Мазей и др.

Второй дом, также стоящий на высоком берегу в очень живописном месте, засыпной, изготовленный по спецпроекту строительной фирмой в пос. Чупа. Доставленный по суше и морю в разобранном виде он самостоятельно собран в Черной реке в 1995 г. выпускником каф. гидробиологии ныне д.б.н. доцентом А.И. Азовским (upd 2016 - профессор). Чуть позже к нему присоединена небольшая пристройка – собственно лаборатория.

Дом А.И. Азовского. Фото А.Горяшко.

Таким образом, уже к 1980 г. сформировалось целое неформальное сообщество исследователей, состоящее из сменяющих друг друга учащихся специализированных московских школ, студентов, аспирантов и сотрудников каф. гидробиологии МГУ а в последующие годы к ним начали присоединяться и сотрудники других кафедр, других факультетов, других ВУЗ`ов, других городов и даже других государств. С окончанием строительства новой лаборатории А.И. Азовским, возникло частично автономное третичное сообщество, в состав которого входят сотрудники академического института - Института океанологии РАН.

Так же, как и в начальный период становления биостанции МГУ, благоустройство чернореченского дома и территории осуществлялось параллельно с научной работой, и так же, как на биостанции в том и другом участвовали школьники и студенты. В первые годы и позже - до ввода в действие нижнего дома, как своего рода «филиала», население достигало одномоментно 8-12 человек. Поскольку обитатели не были членами одной семьи с традиционной ритмикой деревенского быта, разводящей скопления народа во времени и пространстве, они особым образом структурировались и синхронизировались по домостроевскому образцу со всеми вытекающими из этой ситуации благоприятными и неблагоприятными последствиями. И в том и другом случае функциональной основой последствий были темпераменты, которые здесь, как и в классической психологии, бывали представлены четырьмя разновидностями: холериками, сангвиниками, меланхоликами и флегматиками.

Эстетика всех домов заключается в соединении “домашности”, «дачности» и “научности”. Подсобное хозяйство в виде более или менее ухоженных огородов и ягодных кустарников, характерно для деревенских домов. Разнокалиберные мебель и другие предметы обихода - для дачных. А лабораторное оборудование, приспособления для разборки материала, экспериментальных и иных работ создают неповторимую интеллектуальную ауру - своего рода «усадьба Ч.Дарвина, эсквайра» на российской почве. Эклектика интерьеров нивелируется авторской и полиграфской изопродукцией, афоризмами, расписаниями, графиками, списками видов, проб, овощных культур и жильцов, украшающими стены, а также и разнообразными рукоделиями. В общий список жильцов трех домов за 32 года занесено свыше 300 человек.

Из интерьера домов О. Максимовой и А. Азовского. Фото А. Горяшко, 2016 г.

Трудовые и бытовые будни в Черной реке соседствуют с праздниками – регулярными и эпизодическими. К первым относятся дни рождений и банные дни, ко вторым привальные и отвальные и другие торжественные события.

Наиболее фундаментальным характером отличаются банные дни. Посещение бани предусматривает большую подготовительную работу, как-то: наполнение всех емкостей водою, топку и уборку. Бани - по-черному, и по-белому - всегда присутствовавшие в чернореченском быту[10] имеют разные характеры. Баня по-черному доверяется только хозяину, но при северном ветре капризничает и дымит. Будучи протопленной, она хорошо держит жар. По всем показателям – от особенностей топки, до внешней и внутренней конфигурации и общей закопченности, она принадлежит уже уходящей деревенской культуре. Баня по-белому – стройное зданьице «на паях», подчиняющееся разным истопникам – порождение цивилизации. Она просторна и светла, в ней приятно сполоснуться в будни, удобно и постираться, но тепло она держит неважно. Посещение бани сопровождается послебанным ужином. Его подготовка и течение имеет отчасти ритуальный характер, строго соблюдаемый родоначальником, под неусыпной опекой которого и пребывает в этот вечер чистое и пушистое население дома.

В условиях удаленности от населенных пунктов и продуктовых баз параллельно с сезонной научно-исследовательской деятельностью жизненно необходимым оказалось ведение натурального хозяйства, способного обеспечить собственные потребности в продуктах питания и даже позволяющего делиться продукцией с приезжающими на экскурсию или для сбора научного материала. Как и агротехническая деятельность В.Н.Вехова на ББС МГУ, содержание огородов в Черной речке стало, своего рода, экспериментом. Хотя согласно Лённроту, деревня находится чуть южнее границы земледелия, это не стимулировало ее аграрные интересы, и для местного населения наиболее традиционными культурами длительное время оставались репа и картофель. Деревня, практически не имеет навыка окультуривания почв, оборота культур на одной и той же территории, защиты от вредителей и проч.

Московский эксперимент показал, что при надлежащем уходе на этой широте удается выращивать высокие урожаи интродуцированных клубники, смородины, малины, жимолости, крыжовника и более 20 овощных культур (включая подпленочные томаты, огурцы, кабачки). Некоторые культуры требуют не только соответствующих почв, но реагируют и на краткость периодов инсоляции, ветры и т.п., что заставляет подбирать подходящие условия путем перебора. Эти опыты заинтересовали восстанавливающееся отчасти население деревни и получили распространение.

В течение последних 30 лет силами сотрудников, аспирантов и студентов каф. гидробиологии и привлеченных лиц из других учреждений на акватории Чернореченской губы, регулярно ведутся научные исследования. За годы непрерывных исследований защищено около 50 курсовых и дипломных проектов, 10 кандидатских (upd 2016 г. - 16) и 2 докторские (upd 2016 г. - 4) диссертации. Опубликовано более 150 научных работ, включая две монографии. Показателями успешности выбора именно этой деревни и этих территорий и акваторий служит неиссякающий поток исследований. Посчитано, что плотность публикаций на единицу площади исследуемой акватории здесь выше, чем где-либо в мире. Руководитель исследований д.б.н. И.В. Бурковский полагает, что акватория Чернореченской губы, протяженностью более 10 км, в значительной своей части могла бы быть перекрыта печатными листами.

NEW! В сентябре 2016 г. Татьяной Александровной Бек, под редакцией и с благословения И.В. Бурковского, была написана дополнительная глава истории Чернореченского стационара.

“Село Бурковское” – кстати сам протагонист не одобрил эту метафору, как неуважительно  умаляющую  старинную деревню - возникло тогда, когда она еще представляла собою относительную  целостность. Уже оставалось мало фундаментального северодеревенского: промыслов, бытовых традиций, нарастали центробежные силы, но  она еще удерживала в своей орбите молодежь, приезжавшую на выходные, старшее поколение, еще не лишившееся работы по месту проживания. Не нужна стала школа, но еще был магазин, почта, клуб.

“Село”  было погружено в деревню, вписывалось в нее взаимными бытовыми интересами (дрова, огороды, рыбалки, поездки за продуктами, здоровье, деревенские происшествия),  но сохраняло отдельное -  свое - достоинство, несколько ироничное и абсолютно доброжелательное,  оно было принято и признано деревней. Иначе и нельзя было: любопытные деревенские гости и, особенно,  гостьи  отнимали бы время от работы.  При этом надо было и точно выстраивать отношения с пьющими и, в силу этого неадекватными, персонами. Это одна из больных сторон всякого внедрения “научников” - спиртодержателей в среду спиртопотребителей.

Наука самоорганизовывалась  вокруг основного интереса основателя – экологии простейших, но не ограничивалась ею, хотя бы потому, что работа с простейшими не всякому дается. Это своего рода талант – кому он отпущен, а кому и нет. Здесь следует сказать, что результатом этих исследований стала небольшая монография, вышедшая уже во времена катаклизмов 90-х г.г. тиражом 700 экземпляров, оформленная так, как в те времена только и получалось. Книга должна бы стать (и стала, но в силу обстоятельств, а не избыточного интереса к ней) раритетом. Среди прочего, а именно, уникального полевого материала, в ней впервые (после умозрительных построений П.А. Кропоткина), была отражена и обсуждена недарвиновская сторона существования биоты: кооперативность сообщества – то, что Г.А. Заварзин описал для  мира микробов и что теперь признано современной наукой.  Остальные достаточно многочисленные и добротно выполненные исследования -  некоторые из них я оппонировала, не кривя душой, но  и не проникаясь так, как основным - традиционны. Ими сформировано немало специалистов – гидробиологов, в том числе и переместившихся за рубежи и в более высокие эшелоны.

На фоне крахов и коллапсов, сопровождающих  завершение пути многих научных объединений,  “село”  и со сцены сошло очень достойно и органично. Грязная губа, где велись основные исследования постепенно зарастала,  как это происходит со многими губами Белого моря,  взвесь пелитовой размерности  заиливала  межпоровые пространства песка, разрушала тонкоорганизованные сообщества  и сокращала число видов (псаммофильных инфузорий - со 145 до 37, в том числе 30-40  массовых до 4-5, а всего мелкого населения песка - с 300 до 70! Привожу эти цифры потому что то же происходит и при антропогенном заиливании – все деградирует!). Для работы последнего аспиранта приходилось искусственно воспроизводить когда-то существовавшие условия, на чем тоже была набита рука И.В., поскольку в процессе изучения псаммофильных сообществ, ему часто приходилось перемещать их фрагменты в  новые условия и наблюдать сукцессию, восстанавливающую  функциональное единство  с окружением.

Закрылась губа, разошлись по своим экологическим нишам бывшие аспиранты, и основатель с чистой совестью ушел на пенсию, оставшись обитателем (летним, но по-прежнему,  не дачником!) деревни Черная речка.

Нынешнее состояние видится мне таким образом. Деревня фрагментирована, старики старшего поколения покоятся на деревенском кладбище, современные старики по укладу жизни, скорее дачники,  как и  более молодые, возвращающиеся сюда и обстраивающиеся. Началось (или усилилось) “классовое расслоение”:  кто-то пришел к этому этапу с запасцем и обстраивается прочно, а кто-то с пустым карманом и доживает в родительских развалюшках. Расслоению способствуют приезжие  московские домовладельцы, которых с начала первых колонизаций образовалось немало,  с чадами, домочадцами и гостями  едва ли не столько же, сколько и деревенских:  место взаимопомощи занял наемный труд.

Возобновить или искусственно поддерживать “село”  - бессмысленно, да и невозможно. Главное в том, что наука может быть призванием, а может – профессией. Для того, чтобы создать долгоживущее сообщество, а чернореченское  прожило достаточно долго, требуется  первое и оно  наличествовало. Ныне на опустевшем поле действуют профессионалы. Их немного и принцип их объединения иной,  скорее хорологический -  вокруг того, что  я бы условно назвала  “Имение “Ольгино”;  объединяющий  их  поиск (идея, тема) не просматривается.  И.В. с  осевшим в его доме орнитологом Ильей Пановым остались “с  деревней”.

 Но все это описывается общеупотребительным кратким мемом  «уже совсем другая история».