Соколова Г.А.

Из бесед 23-25 июля 2004 г., Ковда.

Записала и обработала А.Горяшко

Соколова Галина Анатольевна (1936 – 2008) - гистолог, выпускница Биофака МГУ. На момент беседы - учитель биологии школы № 520 г. Москвы, зам. директора по лицейским классам. Руководитель биологического лицейского класса. Инициатор создания и руководитель школьной биологической станции «Наш Дом» в селе Ковда, Белое море (с 1974 г.). Заслуженный учитель России. Соросовский учитель.

***

В этой, уже опустевшей церкви, в которой казалось бы ничего нет, мы нашли столько, что я не могу вам передать. Доски затертые, обгоревшие, на которых уже ничего нельзя было разобрать, складывали за обшивкой церкви. Мы учились расчищать, когда доску расчистили, то оказалось, что там лик Николы, остался только лик, но он совершенно сохранился. Мы сшили ризу, которая закрывает всю икону кроме этого места. Сделать ризу очень трудно. Но в щелях церкви, откуда дуло, запихивали обрывки одежды священников. Они были грязные, ничего не разобрать. Но я их специальным образом отстирала, тереть их нельзя, там оказалось даже серебряное шитье 17 века. Когда мы все это сделали, пошли в реставрационный центр Грабаря, и из этих кусочков была сшита риза.

 Я собирала подписи, чтобы восстановить общину. Подошла к одной женщине, а она говорит: "Здесь все уже разграблено, церкви больше нет, ничего я подписывать не буду". И я побежала домой. Время половина третьего, это железно время обеда. Дождик накрапывает, дети мои в море. По дороге я себе в утешение шла и сочиняла историю. Вот когда-нибудь в нашу церковь вернется священник. Не могу сказать, что я часто посещала церковь, я человек городской.… И вот он придет, я буду стоять у порога. Я не могу войти, потому что я человек некрещеный. Я приду к нему и скажу: "Батюшка! Мы все сделали, чтобы этот храм сохранился. Не дадите ли Вы мне икону. Лучше если это будет Никола Морской, потому что мои дети все время уходят в море, и я очень боюсь".

А надо вам сказать, что мы устроили постоянное дежурство около церкви. Потому что так называемые реставраторы все распродавали. А при ребятах было неудобно. Ребята садились рядом с церковью и начинали ее рисовать или в бинокль смотреть птиц. Все время был свидетель, и это было ужасно неудобно. Я прихожу к обеду, и мне говорят, что парень, который дежурил у церкви, пришел обедать и, посмотрите, что принес. Он держит завернутую в штормовку икону. Вот я только что я сочинила, и он приносит. Я говорю: "Ты что, взял из церкви?" – "Ну что Вы, Галина Анатольевна, они выбросили под доски, и я взял". Мы привезли эту икону в Москву, стали ее расчищать, а это не Никола Морской, это Спас. Но оказалась странная вещь. Там старая доска вся в трещинках и трещинки забиты песком. Т.е. ее брали в море и ставили на ростр лодки. Я сказала: "Это стопроцентно Никола Морской!". Вот эта икона стоит, после реставрации. Потом уже в другом месте, под полом мы нашли к ней парную, вот эту. Таким образом мы собирали то немногое, что осталось. И этого немногого оказалось очень много.

Когда прислали священника крестить, мы оповестили всю округу: Зеленый, Лесозавод. И креститься собралось под сто человек. И мужики бородатые, и детей принесли. И вот, когда уже дело шло, вдруг вбегает женщина, детей привезла, а крестиков нет. Я говорю: вот крестик, давайте крестить. – Так у меня их двое! – Ничего, моего крестика на двоих хватит. – А кто будет крестной? – Вот я и буду крестной. Таким образом у меня появились две крестницы, а вместе с ними и кумовья. Девять лет назад это было. Теперь одна переходит в 9, другая в 10 класс. Младшая сейчас здесь у меня. Мы прошли с ними все стадии. Я писала им письма, но не от себя, а от собаки Кази. Мне-то они отвечали неохотно, а Казе хорошо отвечали.

Один из моих учеников здесь в Ковде впервые попробовал звонить в колокола. И у него хорошо получилось, стал учиться. И патриарх дал ему благословение звонить на любой колокольне по всей стране и те звоны, которые он найдет нужным. Когда думали о колоколах для Ковды, он сказал, что где-то на Урале есть мастер, который льет замечательные колокола. А время было голодное, 1991 год. Но мама одной из моих учениц работала на телевидении, и она пожертвовала нам 50 долларов. Тогда это были огромные деньги. На эти 50 долларов мои ребята съездили на Урал, этот мастер отлил им три колокола, и они привезли их в Ковду. А как раз праздновалось 500-летие Ковды. А Костя в этот момент учился на биофаке и был на ББС. Я успела послать ему записку, и он на какой-то жуткой машине примчался. И вы помните, какой был звон! Но оставить на все время эти колокола мы не можем. Колокольню разобрали, потом собрали снова, но зашили досками то, что служит резонатором. Когда он не был зашит, было слышно на 44 км, что звонят в Ковде! Звоны у меня записаны, а колокола мы тщательно храним.

Я ездила в Кандалакшу к священнику, Ивану Васильевичу Байюру. Что надо восстанавливать церковь. А он говорит, что там восстанавливать, там уже ничего не осталось. Я прошу съездить, посмотреть, и вижу, что ехать ему не очень хочется. А меня в такие моменты охватывала необыкновенная смелость и даже – наглость. Я говорю: "Батюшка! Вы посмотрите на меня! Кто я такая? Я же ничего собой не представляю! Но я отстаиваю эту церковь, и у меня получается! Значит, это, наверное, не я все-таки делаю, а через меня? А Вы облечены, Вы можете приехать!" И он сказал: "Я приеду". И приехал. И я пришла к нему креститься.

***

Там где были лесозаводы на островах, все уже разрушено, мы стали находить разные вещи. А в другом месте мы стали находить стеклянную лабораторную посуду. Нашли хорошо закупоренную бутылочку, в которой лежала водоросль. По этому мы можем судить, в каком конце острова жил Сент-Илер. Мы это все в Москве храним. Невозможно доказать, что это вещи Сент-Илера, но мы думаем, что так. И это единственные физические следы пребывания здесь Сент-Илера.

Однажды сюда приехал экскурсионный автобус с эстонцами. Мы их пригласили к нам, поскольку они пытались готовить еду возле общественной уборной. Мы их накормили обедом, устроили для них концерт, поставили им на проигрывателе Ростовские звоны. Они были совершенно поражены. И вдруг выяснилось, что среди них есть внук Сент-Илера, который приехал именно потому, что искал следы Сент-Илера. Он был из Таллина. Но он уехал, не оставив ни своего имени, ни своих координат.

Но мы знаем, где Сент-Илер брал пробы, мы там тоже брали. Но надо сказать, что у него не очень точные определения.

***

Я после окончания университета попала первый раз на ББС (поскольку была на кафедре гистологии) в 1965 г. Я поняла, что чтобы растить биологов их необходимо вывозить на Белое море. Когда на биофаке у нас была практика по беспозвоночным и надо было лезть в формалине в этот кисель из медуз, это было достаточно противно.

Едва закончив биофак я стала преподавать. А потом я стала вести кружок, потом я стала преподавать на кафедре, потом появился зав., который сказал: давайте сделаем курс сравнительной гистологии. А для этого нужны препараты актиний и проч. И мы поехали, и я увидела, как навстречу мне из воды выплывают медузы стадами, Боже мой, это так прекрасно! Я схватила Догеля и за неделю выучила то, что учила когда-то год и знала очень плохо. Тут это стало так интересно!

Потом я стала преподавать на кафедре, а в то время решили, что должен быть один день, когда детей отправляют на производство, а мы решили – на биофак. И мне сказали – что хочешь с ними делай. И они очень многому меня научили с первой же недели. Я предложила задавать любые вопросы. Вопросы оказались очень интересные и сложные, я  стала читать по ним лекции. И я поняла, что хорошо бы создать такую школу, где смогут учиться ребята, у которых есть склонности к биологии, а с математикой не очень.

Сразу, как только я набрала такой класс, я поняла, что надо их везти сюда, на Белое. На ББС, я поняла, это делать нельзя, там свой распорядок, свое расписание жизни. Но сама я в тот год не поехала, а поехал Николай Николаевич Константинов. Если бы не он, не было бы такой школы. Они сначала приехали в Пояконду, там купили лодку. Потом они на лодке плыли вдоль берега Белого моря и нашли эту деревню, здесь нашли этот дом. Заплатили хозяевам 10 рублей, хозяева были этим глубоко потрясены. Раньше у них просто сбивали замок, заходили и жили. Попали они сюда случайно, о Сент-Илере ничего не знали. Хотя я знала, что где-то тут такой Сент-Илер был…

Я приехала на следующий год, мы опять заплатили 10 рублей, и  у нас был дом и была лодка. Каждый год мы ее чинили, потому что мы ее оставляли на воздухе и ее разрывало обязательно. Никаких подсобных мест у нас не было и первое, что я поняла, я поняла, что обязательно нужно строить лодочный сарай.

Мы ездили сюда из года в год. В 1974 г. мы приехали первый раз и дальше, не пропуская ни одного года, независимо от того перестройка или не перестройка, Андропов или Горбачев или кто бы ни был, есть деньги или нет, мы все равно сюда едем.

- Как это было оформлено официально? Какая-то практика?

Знаете, самое главное – это ничего не делать официально. Потому что тот, кто не работает, того нельзя уволить. Я просто это делала. Я и в школе (57-ой) ничего не получала, просто вела факультатив. Он занимал 6 часов, и ко мне поступали, конкурсы были по 4 человека на место. В Университете, когда я должна была поехать в Германию, получила приглашение, нужно было разрешение от парторганизации. Там меня спросили, какая у меня общественная работа. Я сказала, что работаю в школе. Они сказали: Это не общественная работа, это то, что ей нравится. Потом в школе 57-й этот класс прикрыли, потому что не математический, и нечего. А я к тому времени уже без школы жить не могла и я ввернула такую вещь, что школу я себе официально вернула. Не хочу сейчас вспоминать, как это было, но Министерство постановило такой класс открыть. Дали нам на выбор несколько школ и мы выбрали ту, которая сейчас. Была другая, по многим параметрам более удобная, но нам пришлось отказаться. Пока мы ждали директрису, мы слышали из-за двери мат до потолка. Ну, думали, мало ли, родители. Но, когда мы вошли, она там оказалась одна. Оказывается, она говорила по телефону.

Нам помогала одна мама, она же сотрудник Института океанологии и замечательный человек, Виноградова.

Мы пошли в другую школу, которая за эти 20 лет существенно преобразилась. Сменилось 5 директоров, я ушла на пенсию в университете, и в это время тогдашний директор пригласил меня стать завучем по лицейским классам.

Все годы мы ездили сюда. Кроме того, у нас несколько лет была практика в Эстонии, в Суздале, под Смоленском и под Новгородом. Те, кто сейчас приехали, это ученики разных лет. Очень многие к нам приезжают на лето преподавать. Я как-то посчитала, что за лето было 14 человек, которые преподавали. Причем, один человек, например, работает в Карловском университете, занимается митохондриями, и вот однажды он прилетел на 5 дней и успел прочесть 2 очень хорошие лекции по митохондриям. Это было прошлым летом. Сейчас у него вышла статья в «Science», а мы уже все знали, нам все уже было рассказано. Потрясающая была лекция, я ее записала, и мы ее весь год слушали. Приезжает и Егор Виноградов, и Татьяна Бек с разными лекциями. Часто кажется, что они не имеют никакого отношения к программе. Но они дают широкий взгляд, дети не боятся никаких вопросов.

- Изначально вы научных целей не ставите?

Не ставим, потому что это принцип мой. Это так часто бывает, что кружок работает по какой-то теме, взрослые люди просто навязали взрослую работу детям, и больше ничего. А дети должны играть. Они должны научиться как-то думать о чем-то, не бояться что-то открыть и доложить это. И никто не будет их ругать за это. И вдруг у них – раз, и что-то получилось. Они страшно удивляются и больше ничего не боятся. И я думаю, что в этом и заключается воспитание научного работника. Потому что это определенный склад ума, и дать ему ход, простор, поставить, важно, когда ему 14. Вот как девочка в куклы играет, тогда это мама хорошая. А когда кукол не было, у нее ничего не получается. Это тренировка чувств. И у нас тренируются чувства, что это интересно, это важно, он может об этом рассказать. Конечно, в этом игра присутствует. Ну, а мы с вами разве не играем?

- Все-таки на какие деньги это все существует, если все неофициально? Ведь экспедиции – дело затратное.

Мы очень долго ездили в складчину. И это было совсем недорого. Т.е., для меня это было ужасно дорого, на это уходила вся моя зарплата и все отпускные деньги. А потом, когда мы получили Сороса, мы сделали, у нас появился фонд Казимира Малевича. Это фонд моей собаки Кази. Это очень удобно. А откуда у вас деньги? Это фонд прислал – фонд отличника народного просвещения Казимира Малевича. Там тысяча долларов не бывает, но все-таки это какие-то деньги. Мы также ездим по-прежнему в складчину, но при этом мои дети ходят весь год в Дом научно-технического творчества молодежи. И за то, что мы там занимаемся, у нас это кружок, два кружка, Женя и Ира там преподают. По-моему, они получают рублей 150 в месяц. Но зато, когда приходит лето, нам дают на человека тысяч 5. Дорога не оплачивается, но 5 тысяч еще мы берем с родителей. Т.о. получается, что родители платят чуть больше 100 руб. в день включая дорогу. А нам этих денег хватает на то, чтобы содержать вот это.

- У Вас изначально был только этот дом? Остальное вы строили сами?

Знаете, этот дом мы строили лет 7 или 6. Сначала мы построили баню. До этого мы ездили мыться на Лесозавод. 23 км на открытой машине, приезжаешь грязней, чем был. В какой-то момент появились деньги и, когда стали распродавать лесозаводы, мы купили бревна, доски. Нашли мужиков, которые 2 года эту печку ставили. В какой-то год мы купили шифер. В какой-то год мы ничего не покупали, а сами подняли и поставили на каменный фундамент дом. Это были по существу детские руки. В какой-то момент нам удалось купить два карбаса, а лодку мы купили значительно раньше. Но для того, чтобы все это сохранить, понадобился сарай. А для сарая нужны были доски, а доски тогда не продавали. Мы приехали в Лесозавод, пошли к директору. Он сказал: "Продать я не могу ни одной доски, но вы можете разобрать винный магазин". Я в ужасе, - как мы будем разбирать двухэтажное здание?! Но когда мы приехали через неделю, оказалось, что магазин уже украли, но на земле лежит крыша. Крыша была тесаная, в два слоя, сохранились балки, и из этого вышел неплохой сарай.

- Даже если все это делается детскими руками, а не Вашими лично, этим ведь надо как-то руководить, надо все это знать.

Я смотрела, как это делается, это не так уж сложно. Ставишь 4 столба, заваливаешь камнями, потом быстро соединяешь досками наверху, а потом зашиваешь досками. Мы построили сарай за 3 часа. Мальчики при этом объявили, что я не умею строить и они отказываются строить. Все девочки поднялись и сказали: Мы построим. Они все поднялись и пошли за мной на берег. А за ними пошли и мальчики. Тут очень важна организация работ. Девочки отмеривали и пилили доски, мальчики набивали. Пока они набивали, девочки отмеривали и пилили следующую и так далее. А один мальчик, который был ни к чему не способен, я его отправила в магазин. Когда он вернулся из магазина, сарай уже стоял. И мальчик стоял, совершенно потрясенный этим сараем, обходил его вокруг, и я услышала, как он сказал: «Босский получился сарай!». После этого я стала Босс. Было много шуток по этому поводу. А этот, мой дом, его строили гораздо позже. А у детей очень точный язык. Вот сарай был Босский, обед мог быть Босский. А этот дом, где я живу, дети назвали «Боссий домик». Мне уже стало со всеми трудновато. До этого я жила вместе с девочками, у меня было свое место у печки, я спала все время в одном и том же углу…. Но к сожалению мы не молодеем и мне стало уже там сложно. И мы выгородили мне там комнатку, сначала в хлеву. А мои знакомые здешние говорили: "Как же Вы живете, это просто смешно! У Вас дом, а Вы живете в хлеву!"

А когда приезжали гости, мы могли их положить спать только с девочками.

Потом у меня появились крестницы и кум, мы купили доски в Лесозаводе и построили лабораторию. Потом я поняла, что к ней надо пристраивать веранду, п.ч. в теплые дни внутри жарко. Мы построили веранду. Потом построили еще домики. По необходимости. П.ч. у меня появились учителя – мои бывшие ученики, а у них появились семьи и маленькие дети. Маленькие дети не могли жить вместе с большими, им надо спать днем…

А самый маленький домик привезли из Москвы, и он получился одним из самых дорогих, но он был самым первым. Но невозможно было уже в одной комнате заниматься и английским, и математикой, и разбором материала, привезенного из моря.

- А вы занимаетесь вообще всем?

Да, причем мы ловим как им бы хотелось. Иногда ежевечерняя математика, иногда что-то другое. Один год мы изображали группу студентов из разных стран, которые все разных национальностей и поэтому должны говорить по-английски. Кто знал язык получше, были американцами и англичанами, кто похуже – французами, немцами, а кто совсем ни в зуб ногой, были поляки и проч. Они очень увлеклись, придумывали себе биографии. А один парень сделал себе клетку из проволочек и посадил туда нарисованную кенгурушку. И везде ходил с этой клеткой. Было 20 минут пения по английски, а 40 – какая-нибудь игра. Например было, что каждый рассказывает про свой корабль.

- Вы вывозите целиком класс или как-то отбираете?

Конечно, целиком класс. Чтобы я кого-то не взяла на Белое, это меня надо очень сильно достать. П.ч. если я обещала, то должна выполнить. Но иногда отказываются, не хотят. Вот сейчас весь класс. Мы ездим перед выпускным классом. Они успевают побывать только один раз.

- Т.е. Вам каждый год заново приходится учить?

А что делать? Бывает скучно, бывает интересно.

Здесь есть свои золотые железные правила. Здесь никогда не курили, и я вас уверяю, что взрослые люди также. Здесь никогда, ни одного раза не пьют. Потому что, если можно одним, почему нельзя другим? Если можно один раз, почему нельзя много? Я довольно много курила, и бросила.

Понимаете, можно запретить что угодно, но ты не можешь сделать так, чтобы человеку стало интересно то, что ему неинтересно. И вот задеть, во что-то включить очень трудно. А человек ищет своих утешений: карты, игра какая-нибудь бессмысленная совершенно. И это очень меня всегда занимает, тревожит, мне это бывает трудно.

- Я смотрела, как дети работают по хозяйству, совсем нет впечатления, что они в первый раз приехали. Как Вам это удается так быстро?

 Неделю назад они не знали с какой стороны топор держать. Но это не так сложно. Как рубить дрова, я объясняю и показываю. Я сама не разрубила ни одного бревна в жизни. Но я очень внимательно смотрела, как это делал Калякин и как он учил сына. И я увидела, что если правильно объяснить, в этом нет ничего опасного. Он давал ему топор в руки, говорил, что его надо держать над головой, и руки потом роняешь, а ноги пружинят. И сын его рубит дрова вот так. И так же я объясняю им. Если они делают какие-то ошибки, я объясняю, говорю: Это ничего, сейчас все получится. И у них получается. И готовить научаются, и хорошо готовят. Как правило, вся еда бывает вовремя.

- И это удивительно. Со стороны кажется, что все происходит само. Никто не руководит, не подгоняет, не говорит кому куда идти и что делать, они самоорганизуются каким-то образом.…

Я очень быстро поняла, что должен быть порядок такой: ты видишь, что у кого-то выходит что-то. И говоришь – делай вот  это, а сюда больше не подходи.

Я никогда не говорю: ты сделал это плохо, ты будешь делать это и завтра и послезавтра. Не можешь – и не делай, сделают это без тебя. И вы знаете, им это гораздо меньше нравится, чем переделывать по пять раз.

Я всегда была с ними на Вы, но последние годы не могу. Особенно в лодке, когда приходится ругаться. И потом некоторых из них я знаю с рождения, п.ч. это дети моих учеников, и тут уже вообще нелепо быть на Вы. Но по преимуществу все-таки на Вы.

Я у Перцова на ББС была несколько лет и переняла очень многое. И вот эти общественные работы во второй половине дня, и то, что лаборатория должна быть в порядке, и то, что твоей работе придается значение. И то, какая была хватка у Перцова…

- Но по рассказам о Перцове… У Вас совсем другая атмосфера. Он очень давил.

 Знаете, были вещи, которые я очень хорошо чувствовала, что так нельзя.

Мы там строили лабораторию, мои ученики таскали эти кирпичи. И он нас очень приглашал приехать на следующий год. А на следующий год мы оказались не нужны, и это было очень обидно. Но сейчас я его очень хорошо понимаю. После того, как мои ребята съездят один раз, им хочется ездить сюда всегда. И они приезжают, а это очень трудно. Но я никогда – если только этот человек не сделал какой-то гадости, а таких все-таки мало – никогда не говорю, что вы здесь не нужны, уезжайте. Гостей надо принимать. Это закон.

- А начинать ездить раньше, чтобы успевали побывать несколько раз?

Бывало, что ездили по два раза. И уже все знали, и работа шла дальше, но это не значит, что они начинали работать лучше.

Один мальчик наблюдал за гнездом крачек, как они выкармливали птенца. И вот он рассказывает: «Гнездо на камушке среди озера, птенец растет, родители носят корм. И вот приходит момент, когда птенцу пора вылетать. А родителей нет. Нет и нет. Птенец весь волнуется, вокруг плавают другие птенцы, тоже волнуются. И вот наконец летит папаша и несет рыбу в клюве. Птенец его кроет последними словами, а папаша берет, и роняет рыбу мимо гнезда, в воду. И птенцу приходиться вылететь, чтобы ее поймать. И я вдруг понял, что это воспитательный момент, что он специально так сделал». Вот, понимаете, он вдруг увидел, что они живут своей жизнью, по своим законам. И с этого момента он совершенно по-другому относится к жизни вообще. И это, пожалуй, будет подороже, чем описание Ковдской губы. Мне интересна психология. Мне интересно, что то общество, которое вокруг меня складывается, живет по каким-то законам, которые для меня непреложны и очевидны. И они существуют независимо, они тут только проявляются. Нужно жить рядом и быть самим собой. Я вполне могу сорваться и наорать. Но мне это простят. П.ч. ты был искренен.

Кто-то сказал про моих ребят: «Знаете, Галина Анатольевна, а ведь вместе они интереснее, чем по отдельности. Обычно бывает наоборот». И вот это «вместе интереснее, чем по отдельности» - это был для меня большой подарок. Я часто смотрю на них и думаю, а ведь правда вместе интереснее, чем по отдельности.

Вот теперь, когда у нас есть лаборатория, которой я очень горжусь, и флот, которым я тоже очень горжусь, и эти лодки, с которыми мы уже умеем управляться. Ходим мы только на веслах, моторы мы отменили. Во-первых, ведь надо добывать бензин, уметь поставить, они ломаются. Мы начинали с того, что у нас был «Ветерок», и он постоянно ломался, все время были проблемы с полетевшей крыльчаткой. И я решилса, что мы маемся, будем грести. Потом для мотора надо иметь мальчика, который умеет с ними управляться. И он быстро становится главным. У нас все как-то занимают свои экологические ниши, никто никому на хвост не наступает и никто никем не командует. А если будет такой мальчик, он сразу станет главным, владельцем… А потом, мотор будет загрязнять, почему не пойти на веслах?... Я, конечно, стараюсь следить за погодой и не лезть, но иногда ведь попадешь… Бывает, выходишь по совершенно тихой погоде, а там начинается такой дождь и ветер…. Я однажды снимала, как они подходят в дождь и ветер, и сейчас смотрю эту пленку, и слышно, как я реву.

***

Следующие несколько рассказов были записаны на лодке, это момент запечатлен на фото.

Как купили лодку. Один наш парень увидел на берегу лодку и спросил у хозяина сколько стоит. Тот сказал: бутылку. Бутылки у парня не было, это наше воспитание, и он спросил: 30 рублей хватит? Тот закричал: хватит, хватит! Еще за 70 руб. парень нанял машину и привез лодку сюда. Когда он приехал, я готовила обед, все бросила и прибежала смотреть. Это было что-то очень странное. Форма лодки соблюдалась, но сквозь нее была видна вся трава. От удивления я уронила в лодку ножик, которым чистила картошку, и он оказался на земле. Но в это время здесь работали мужики из Архангельска, собирали анфельцию. У них было много денег, еды, но им все время был нужен спирт. Там был один, я поняла, что он хорошо понимает в лодках. И я с ним договорилась, что он эту лодку сделает. И вот он ее делал, заплаты ставил, все время брал у нас пустые консервные банки, доски менял, потом он ее покрасил, спустил и так она нам понравилась! А он пошел к женщине, которая осуществляла в Ковде все международные связи и сказал: "Передай Анатольевне, пусть далеко от берега не отходит, на консервной банке плавает". Это был 1986 год. Вот с тех пор мы на этой скорлупке, она называется «Скорлупка», я всех детей выучила на ней плавать, и мы все ее очень любим. Она легкая, остойчивая, очень достойная оказалась лодка. Но! В воду мы ее сносим на руках, каждый год мы ее тщательно моем, протираем и кладут ее только в сарай. Мы все время следим, чтобы он не тек, чтобы вода на нее не попадала не дай Бог. Вот если так хорошо следить, лодка служит. Только у нас скоро 20 лет. А ведь до этого она тоже прослужила сколько-то.

А вот церковь. Когда идешь из моря при плохой погоде… Вот когда начала маковка появляться из-за горы, значит все, мы дошли, а до этого очень неуютно.

Село очень большое было, замечательное село. Только на нашей стороне было 5 магазинов, 200 дворов… Село свела на нет эта проклятая электростанция. Сейчас постоянных жителей, прописанных, осталось 30.

Вот о.Березовый, где был 44 завод Русанова, где был Сент-Илер. Все поразбирали, но видны еще кусочки. Кусочек пристани, рельсы, по которым лес подвозили.

Продукты везем из Москвы так, что хватает больше, чем на половину времени. Все компоты едут из Москвы. Из Москвы везем 150 коробок. Вот только 150 коробок мы пакуем в школе, каждая в среднем по 10 кг. Кроме того, каждый везет по 10 кг картошки, капусту на первое время, обязательно лук и чеснок. Крупы, чтобы первое время не думать об этом. Тушенку привозим примерно на половину времени. Потому что когда-то будет рыба, когда-то купим кур. Если едем в Кандалакшу, привозим оттуда. И здесь заказываем, у кумовьев. Я очень стараюсь разнообразить меню. Потому что когда утром одна каша, днем вторая, вечером третья, а потом они меняются местами, то это уже стоит в горле. А мне надо, чтобы дети не думали о еде, а думали о том, как они разбирают материал, собирают растения, как они гребут. Еда не должна занимать, пока есть такая возможность. Но бывало всяко. Было, что оставались последние деньги, а девочка пошла в магазин и купила на все 30 бутылок газировки. А больше, говорит, ничего не было.

Что-то приходится на зиму увозить, что-то прятать. Вот продукты, топоры своруют обязательно. Тряпки обычно не воруют. Часть литературы остается здесь, называется «Библиотека «Нашего дома», с экслибрисами.

От станции нанимаем машину. Звоним кумовьям, они нанимают машину.

Рация: «Что делать на обед? Можно ли взять тушенку?» – «Вчера привезли окорочка, их и надо жарить. Они лежат в подполе под лестницей. Каждый окорочок надо разрубить пополам, иначе они не прожарятся. Все, ухожу от вас».

Т.А.Бек приезжала с блестящими лекциями.

***

- Все-таки я не понимаю, как все получается без жесткого командования.

Могу сказать только иносказательно. Будучи гистологом, цитологом, я должна была заниматься эмбриологией тоже. Эмбриологию я стала проходить всерьез только когда стала уже вполне сложившимся научным сотрудником с 15-летним стажем. Сначала какой-то шарик, потом все похоже на рыб, потом на птиц… Когда я стала всерьез заниматься, я увидела поразительную вещь. На каком-то этапе образуется такой шарик, в какой-то момент в нем образуется дырочка, клетки снаружи начинают вползать внутрь, образуется 3 зародышевых листка. И там очень все точно происходит… Вот если – упаси Господь! – эти клетки сжать, то они перестают развиваться и все это замирает или может выродиться в жуткого урода, который жить не будет. Они едва касаются друг друга, и этого касания им достаточно, чтобы понять, куда им двигаться дальше. Они могут развиваться только в состоянии свободы. Вот это общий закон жизни. Если что-то стиснуто, оно не может жить.

Ну представьте себе, что я говорю: Ровно в 10 часов мы все стоим, и попробуйте кто-нибудь…. Но ведь у меня тоже куча дел, в это время и каша, и как быть с олифой, и Андрей не понял какого Женю звать, и мне надо встретиться с человеком… Мы должны иметь некоторый зазор времени. Это позволяет нам иметь некий зазор времени, но в то же время всех очень дисциплинирует. Ведь обязательно кто-то опоздает, а значит могу опоздать и я. Каждый знает, что надо обязательно зайти в "Тайвань", и вот 2-3 минуты будут, все зайдут и никто не будет сердиться. Если прибегут ровно к 10, а потом побегут в "Тайвань", а потом за забытым спасжилетом, то получится гораздо больше потеря времени. В первую очередь, это очень дисциплинирует меня. Я, зная, что я растрепа, я опаздываю, кладу носки в карман штормовки, сапоги, которые я надену в лодку, оставляю в лодочном сарае… Потому что мне не хочется, чтобы из-за меня кто-то задерживался. Мы садимся ужинать иногда без десяти девять, иногда в пол десятого, но я не вижу, чтобы кто-то умирал с голода. Когда вы торопитесь ровно к 8 в детский сад, дергаете ребенка, что, кроме испорченных нервов вы этим достигаете? А когда в выходной вы делаете все то же самое спокойно, вы теряете на этом ну 5, ну 10 минут, зато вы – нормальный человек и он – нормальный человек. Мне кажется, что мы очень часто стремимся облить нормальную жизнь фиксатором, заморозить. Очень хорошо, только она остановилась. Вот я этого не делаю. Потому что я привыкла не получать денег. Не работать. Я просто живу. И даю им жить по возможности. Иногда ору.

***

Дети с родителями живут разной жизнью. Поэтому они не воспринимают дом, как свой дом, не несут ответственности. Если к родителям пришли гости, это их гости, я не должен думать, чем их накормить, и не должен думать, как говорить в их присутствии. Родители и не требуют другого, пока дети не выросли, а там начинаются другие отношения. Раньше могло получаться иначе, за счет тесноты. Мы жили несколько человек в 9-метровой комнате. Эта была общая жизнь, и при этом надо было остаться самим собой.

И я придумала, что у нас под полом есть подземелье, и там 7 комнат, у меня там 6 сестер. Они там живут, я к ним прихожу. Про себя я это называла «идти вниз». Я сидела за маленьким столиком, делала уроки, а за моей спиной мама и бабушка мыли в корыте брата. И тогда я уходила вниз. У моей бабушки было 6 сестер, видимо, я это повторила. Самая близкая подруга была Маша, и она имела все, чего я не имела. Она была веселая, смешливая. У нее были такие туфельки, я не могу передать. И она всегда умела меня утешить. Шли годы, это все оставалось в силе. И уйти туда, означало полное отключение от окружающего мира. Когда мне было 14 лет умерла моя бабушка. Она умерла в больнице, я ее не видела мертвой. Ближе нее не было у меня людей ни до, ни после. И я не могла найти себе места. Такое горе, когда ты не плачешь, но не можешь найти себе места. И я решила идти вниз, это всегда было спасение. И я пошла вниз. А там Маша умерла. И все.

… Надо понять, что неправильно делали с нами, когда мы были детьми.

…Дети должны чувствовать, что это их дом. Тогда они имеют свои обязанности и свои права. Обязанность – это видеть, что здесь происходит, что нужно, чего не хватает. Если они этого не видят, то они и прав никаких не имеют. Только по команде.

Сейчас я даже не представляю, как я вела хозяйство одна? Наверное, бедно очень жили и хозяйства особого не было.

Вы знаете, как мне страшно, когда у меня дети в море, а я на берегу?!

Я привыкла сама грести, сама все делать. Но я весила 50 кг, и проблем пересадки в лодке у меня не было. Я вообще как-то больше привыкла заботиться о других, чем ждать заботы о себе. Когда мне стало трудно вставать и пересаживаться в лодке, мои дети стали меня опекать. И я им была за это очень благодарна. В этом мире я чувствовала себя спокойно. Когда мы ехали в поезде и к нам приставали дембеля, мои мальчики вставали вокруг нас. Когда мы шли по деревне, и нас встречало стадо, мальчишки вдруг остановились и сделали коридор, и дали нам пройти, не соприкасаясь с коровами. Я помню это всю жизнь.

Я, конечно, читала Макаренко и т.п., мне очень нравилось. Но потом я поняла, что это не опыт, это просто рассказ о том, как они хорошо жили. А помните, как кончается Корчак «Как любить детей»? «Я все рассказал, а тебе не легче… В мудром одиночестве бодрствуй». Вот это главное, что я могу сказать.

вернуться на главную