Нинбург Е. А.

Беседа 2 августа 1998 г. Записала и обработала А.Горяшко

            Нинбург Евгений Александрович - с 1962 г. руководитель кружка, впоследствии и до 1999 года – заведующий, с 1999 г. - педагог Лаборатории экологии морского бентоса (гидробиологии) Санкт-Петербургского Дворца творчества юных. Соросовский стипендиат по педагогике. Почетный гражданин С.-Петербурга.

Нынешняя моя работа началась, в значительной степени, случайно. Я вовсе не собирался идти по учительской стезе. Когда я окончил университет, то оказался по распределению экскурсоводом в Зоологическом музее. Это не та же самая профессия, но, в известной степени, близкая. Наукой тогда пахло только в отдаленном будущем, и где-то через полгодика работы мне предложили руководство юннатским кружком в музее. И, когда я стал отбрыкиваться, тогдашний ученый секретарь - Вера Николаевна Никольская, тетка хитрая, сказала: "Слушай, вот ты ж был юннатом?" - "Был" - сказал я. "Вот тебя кто учил?" Я назвал своих учителей - Александр Петрович Поленкин и Дмитрий Ефимыч Родионов. "Ну, а теперь, - сказала она, - время отдавать им долги". Это меня как-то очень поразило, и я согласился. Вот, собственно, так я стал руководителем кружка.

То, что я оказался на Белом море, тоже, в известной степени, случайность... Чего-то у меня случайностей получается больно много... Случайность в каком смысле - первый раз, когда организовался кружок в Зоологическом институте, стало понятно, что нужна экспедиция, что на лето нельзя ребят оставлять в городе, им просто будет скучно. Зимой мы много экскурсировали в те времена (сейчас значительно меньше, потому что это стало здорово дороже), и мы сделали экспедицию в Ленинградскую область. Провалил я ее со звоном. По абсолютной своей неопытности, неподготовленности. Это был шестьдесят второй год, значит, мне было двадцать четыре. Я был не сильно старше своих учеников, прямо скажем. Ребятам были розданы отдельные темы, один собирает, к примеру, коллекцию бабочек, другой наблюдает за жуками-навозниками, третий еще что-то, и поскольку мне-то было не разорваться, а ребята были абсолютно неопытные, ничего из этого дела не вышло. Но, тем не менее, какие-то чисто полевые, туристские навыки, навыки наблюдения, они все-таки получили.

И вот потом возникла идея поездки на море. Ну, а поскольку у меня жена в свое время была на Ряшкове еще студенткой, моя ближайшая приятельница по Зоологическому институту Эммочка Егорова, Эмма Николаевна Егорова тоже была здесь студенткой на практике, они хором сказали, что вот - Ряшков. Мы списались, я уже сейчас не помню, то ли с Виталием Витальичем, то ли непосредственно с Всеволодом Николаевичем Карповичем, а может быть и с тем и с другим - в принципе, все это можно восстановить, вся эта переписка в бортжурналах хранится - и получили приглашение на Ряшков.

И вот в 64 году мы оказались летом на Ряжкове, было нас около десятка человек. За давностью точно не помню. И приехали мы без особых целей в расчете на то, что здесь нас чем-нибудь займут. Действительно заняли. Заняли в первую очередь сборкой пуха, - занятие тяжелое, но азартное. И, во-вторых, нам было предложено – это уже делал Виталий Витальевич непосредственно на Ряжкове, продолжить изучение видового состава бентоса района Северного архипелага. Женя Грузов подарил нам свою драгу. Павел Николаевич /Митрофанов/ разрешил пользоваться оставшимся от его экспедиции оборудованием. А заповедник дал нам достаточно утлую лодочку, которая никак не хотела ходить прямо, почему однажды ночью Эмма Николаевна Егорова и Тамара Николаевна Нарбекова, художница музея нашего, написали на ней название «Бокоплав». Название стало традиционным: три лодки подряд у нас стали называться «Бокоплав». Первый год мы составили список из 105 видов, и этот отчет доставили в заповедник. Это смешно, так как только видов бентоса известно 550 и наверняка этот список неполон. Но тогда нам казалось это большим успехом. Работали мы между Девичкой и Ряжковым, Куричком, пользуясь митрофановской картой, где район был разбит на участки, что было очень удобно. В первой же экспедиции появился бортжурнал. Опять таки по совету П.Н.Митрофанова. Единственное, что мы к нему добавили – это приказы по экспедиции. Которые откровенно пародировали приказы по Зоологическому институту и приказы Мин.обороны по поводу революционных праздников. Ну, с тех пор все важные события в жизни экспедиции отмечались приказами. Вот, собственно, как мы попали на Ряжков. Условия тогда были совсем не такими. Готовили мы на костре. Топили сушняком из леса. Разрешалось. Ели на улице на двух бревнах. Спали на чердаке. Где еще ни нар, ничего не было, где была солома, накрытая делью. В первый раз были месяц. На Ряжкове, однако, понравилось, и в 65-м году мы приехали второй раз. Состав второй экспедиции был уже значительно сильнее, часть ребят приехала во второй раз, но задача оставалась прежней. Видовой состав бентоса. Как в любом заповеднике все начиналось с инвентаризации. Естественно, эта задача была первой. Поскольку мы были в Зоологическом институте, это было очень удобно. По каждой группе животных находился специалист, который мог подучить, помочь, проконсультировать. В том же помещении, буквально в нескольких шагах, и мы этим широко пользовались. И начали выращивать своих специалистов по моллюскам, по каким-то червям, по разным группам ракообразных. И надо сказать, что задача оказалась, в общем, гораздо более тяжелой, чем мне тогда казалось. Вот только в этом году нам удалось - Галине Андреевне Шкляревич, Алексею Владимировичу Гришанкову (это мой многолетний помощник и выпускник) и мне - удалось составить аннотированный список бентоса Кандалакшского заповедника. На это ушло, в общем, почти тридцать лет. Но зато сейчас можно сказать, что это, наверное, из региональных списков Белого моря самый полный. Я не помню, там что-то 550 видов животных. Ну, и раньше был опубликован список водорослей, там видов 60-70. До нас здесь вообще такой работы не проводилось. Здесь до этого изучали очень тщательно и очень красивые работы были по литорали, по сублиторали практически здесь ничего не было. В районе Великого была статья Веры Александровны Броцкой с соавторами, замечательная статья, ну, и, пожалуй, из отдельных районов Белого моря, по остальным ничего не было известно. Ну, вот именно в смысле фаунистических списков.

Потом меня из музея выперли со звоном за недонесение об антисоветский деятельности моих друзей. Это был шестьдесят пятый год. Кончился Хрущев, начался Брежнев. И по Питеру, и по Москве прошла тогда серия политических процессов. Антисоветская деятельность состояла в том, что несколько ребят, выпускники Технологического института и один еще студент биофака, затеяли издание такого, как они считали, - марксистского, - журнала "Колокол". Про "Колокол" я не знал, а книжку, которую они написали - двое: Валера Ромкин и Сережа Хакаев - называлась она "От диктатуры бюрократии к диктатуре пролетариата" (марксисты они все были неисправимые), я читал. Прекрасно понимая, что она антисоветская книжка. Мне она не очень, честно сказать, понравилась, и в дальнейших ее обсуждениях я участвовать отказался. Но доносить не побежал. Что и было мне инкриминировано. Называлось это - политическая близорукость. Когда один из моих друзей, тогдашний секретарь комсомольской организации Зоологического института, Миша Пастухов пытался меня выгородить, он держал примерно такую речь, что вот от близорукости вообще очки прописывают. Может быть, мы не будем репрессировать, а будем исправлять близорукость у Жени? Ну, он поплатился постом секретаря, а потом тоже был вынужден уйти из Зоологического института. Такие вещи даром не проходили. Ну, а ребята отсидели на полную катушку. Очень прилично. Полагалось за это восемь лет лагеря и пять ссылки. Это, по-моему, двоим дали, остальным давали сроки поменьше. Они получили разные сроки, но, как водится, по возвращении - без работы, без специальности, ни прописки в Ленинграде, ну, а те, кто иногородние - у себя дома... Им досталось, конечно, очень крепко. Уже только в перестроечные времена они получили возможность вернуться в город, заняться каким-то делом.

Дело прошлое - струсил я страшно. Когда ко мне в четыре утра пришел приятель и сказал: "Знаешь, Хакаева, Ромкина, Люшнина, Шнитке, Смолкина взяли", я сказал: "Слушай, следующие мы с тобой". Ну, просто это был круг штаба комсомольского патруля Технологического института и близкие друзья. Нас точно не хватало в этой компании, и некоторое время я просто не знал - придут за мной или не придут. А, как потом выяснилось, они вызывали на допросы просто тех, кто обнаруживался у ребят в записных книжках. А у всех них был мой телефон, естественно. Ну, и видимо какое-то время за нами велось наблюдение. Потому что на допросе некоторые разговоры цитировались, которые... ну, вот ночью идем вдвоем по улице, разговариваем, и когда следователь выкладывает тебе содержание разговора, которого ты сам толком не помнишь, это производит сильнейшее впечатление. Ну, и потом ведь это в более поздние времена, когда появилось диссидентское движение, тогда уже была выработана определенная тактика, как мы сейчас знаем. Что ты имеешь право не отвечать на вопросы, еще что-то... А тогда, когда все это только начиналось, ты, вроде, с одной стороны должен отвечать, с другой стороны, думаешь, как бы не заложить, не навредить людям. В общем, ситуация, конечно, мягко говоря, двусмысленная... А трусить, конечно, все трусили.

Меня тогда по этому делу с Ряшкова увезли на гэбэшном катере к великому перепугу Веры Николаевны Бианки. Она очень переживала. Причем я не знал, как меня везут: то ли как свидетеля, то ли как арестованного. Ну, уже в Кандалакше я позвонил в местное управление, мне дали телефон ленинградский. Я туда позвонил, сказал, что вот - так и так, я в экспедиции, я не могу ее бросить. Мне сказали: "Вы нас интересуете как свидетель по делу о государственном преступлении, и, когда приедете, вы нам позвоните по этому номеру". Я через четыре дня, поскольку застрял из-за шторма, вернулся на Ряшков.

Ну, а кончилась-то история для меня тем, что мне запретили две вещи. Я имел беседу с тогдашним директором института, тогда еще не академиком, а членкорром, по-моему - Борисом Евсеевичем Быховским и он, не думаю, честно говоря, что по собственной инициативе, сказал мне почти буквально следующее: в науку не лезьте, не пустим, и до педагогики Вас тоже не допустим. Ну, и, в качестве анекдота, сослали меня из музея в полусекретную лабораторию космической биологии в ЗИНе под начальство Натальи Владимировны Мироновой. Работа была, ну, достаточно такая унылая - я там менял воду в аквариумах целый рабочий день. Но лабораторией в течение года заведовал Валентин Сергеевич Кирпичников. Это не баран чихнул. Это основоположник генетики рыб мировой. Великолепный генетик, селекционер. Человек, который потрясал всех абсолютной честностью. Он всегда говорил то, что он думает. Если он думал, что ты дурак, он говорил: «Женя, Вы дурак». Хуже того, – если он мне это говорил, я понимал, что – да, я дурак. То есть Кирпичников чисто физически не мог врать. А учитывая, что он был человек, знавший всех и вся – я, благодаря ему, познакомился с Николаем Владимировичем Тимофеевым-Ресовским, с Хаджиевым, с Астауровым, с крупнейшими китами нашей генетики…

А когда через годик Александр Сергеевич Данилевский, тогдашний наш декан, предложил мне идти работать в интернат при университете, я сразу согласился. Я понимал, что в науку меня Быховский не пустит, секретарь отделения общей биологии Академии наук имел для этого все рычаги, ну, а насчет преподавания - тут понятно, что просто не обратят внимания.

            А.С.Данилевский человек был совершенно замечательный, такой, что называется, очень породистый интеллигент. Ну, не говоря о том, что сама фамилия - Данилевский достаточно известна в России, и он приходился каким-то прямым потомком Александру Сергеевичу Пушкину, каким-то, по-моему, внучатым племянником Гоголю... Вот из такой очень старинной интеллигентской петербургской семьи. И это в нем очень чувствовалось. Причем, был блестящий энтомолог, физиолог насекомых, эколог и очень хороший просто человек. Вот он в какой-то момент меня туда пригласил, и я согласился. Естественно, все, что оставалось от тогдашнего кружка, а начинались экспедиции именно с кружков Зоологического института, попало в сорок пятый интернат.

            Я пришел работать в интернат в 68 г. и, естественно, появилась мысль возобновить экспедиции, возобновить работу кружка. Там очень способные ребята учились. Уровень их самостоятельных работ очень быстро стал настолько высоким, мы решили переименовать кружок в лабораторию. Вот так появилось название Лаборатория экологии морского бентоса.

Саша Корякин тогда у меня два года занимался. Причем, занимался вовсе не птицами, а морскими пауками. Он пришел, сказал, что хочет заниматься птицами. Ну, ничего я ему не мог предложить, тем более - зима, пришел-то он первого сентября. Еще в экспедиции можно было бы его приспособить к здешним орнитологам, но все равно обработкой материала я не мог руководить. Вот, и ему было предложено заниматься морскими пауками, каковыми он и занимался и, кстати, успешно. Когда его определение проверял Александр Федорович Пушкин, специалист по этой группе, он сказал, что, кроме одного определения, где просто устарела номенклатура, все остальное вполне правильно. Однажды я от Корякина получил такой, на мой взгляд, очень большой комплимент. На каком-то дне рождения он сказал, что хорошо, что Вы меня - орнитолога, заставили заниматься чем-то совсем не тем. Ну, действительно, я думаю, что на какое-то время это полезно. Так же, как мне, по образованию зоологу-беспозвоночнику, очень полезно общение с орнитологами, потому что становится шире взгляд на вещи, на природу.

            Потом, если считать крупные передвижения, я дважды менял место работы, вместе уже со всей лабораторией. Что-то терялось, но самое существенное сохранилось до сих пор, и почти все эти годы базой экспедиции был Ряжков. Ряжков был не только научной базой, но и очень хорошей школой общения. 70-е - начало 80-х годов, - это как раз время расцвета работы студентов на Ряжкове, многие из которых были людьми не просто способными, а очень интересными. И хотя занимались они в основном не тем, чем мы, общение с ними очень много давало и ребятам, и мне, как руководителю. Ну и особая статья – это общение с Вальванной /В.И.Кудрявцева/, с ее ребятами. Надо сказать, что у некоторых из них дружба продолжается до сих пор. Так что Ряжков оказался не только научной базой, но и хорошей базой человеческого общения и, конечно, школой работы. Здесь все работали с полной отдачей. Это мощный воспитательный фактор: все работают и тебе неловко не работать на совесть.

Поначалу в Лаборатории были только школьники. Взрослые у нас впервые появились сначала как мои помощники, потом - как коллеги, уже во времена, когда мы были в районном Дворце пионеров в Кировском районе (потом это стал Детский экологический центр). Вот тогда подрастающие ребята стали как-то сохраняться в Лаборатории. То есть продолжать работать в профиле Лаборатории, ездить в экспедиции... Вот сейчас у нас таких взрослых - шесть человек, это очень большой процент. Разброс возраста в результате вот в этой экспедиции: от семиклассницы до кандидата наук. Это, конечно, создает и определенные сложности, хотя, с другой стороны, очень большой эффект. Потому что...ну, хотя бы потому, что младшие видят, как работают старшие. А они работать умеют. Чуть не круглосуточная работа. И уже им неудобно самим работать с меньшим напряжением.

            Думаю, тому, что выросшие школьники остаются в Лаборатории, как минимум, две причины. Если в интернате ребята приходили в девятый, редко в восьмой класс, они работали в лаборатории два года, успевали проходить максимум одну-две экспедиции. Сейчас ребята приходят к нам в шестом, седьмом классе. Они проходят целую серию экспедиций, они втягиваются, они привыкают и, мне кажется, что привыкают к двум вещам. Во-первых, к этому образу жизни, во-вторых, они, конечно, уже вникают в чисто научную проблематику, и им хочется в университете продолжать заниматься этим же.

            Наш образ жизни - это периодические экспедиции, связанные с нагрузками, даже с перегрузками, жизнь в полевых условиях, это очень напряженная обработка материала в городе, это работа над текстом, публикации. Сейчас у значительной части ребят публикации появляются еще в школе, поскольку сейчас издается целый ряд изданий, которые публикуют научные работы школьников. Поскольку сейчас не стало Главлита, который раньше очень сильно ограничивал наши возможности публикаций, потому что у нас экспертной комиссии нет, завизировать, что статья не содержит, не является и т.д. было некому, публиковать удавалось очень редко и мало. Сейчас этого всего нет и довольно много публикаций. Ребята вот в это все втягиваются.

            Вот Витек Бабич, Виктор Сергеевич, вот он, уже не помню - второй или третий год ездит помощником к Полоскину. По профессии он от гидробиологии очень далек, он кончил Политехнический институт, биофизик, занимается какой-то молекуляркой. Но его тянет к этому образу жизни совершенно явно. Вторая помощница у Алексея Валерьевича - Ира Коршунова - она биохимик, она в аспирантуре Института высокомолекулярных соединений, но, тем не менее, вот она тратит на это отпуск, как и Витек тратит на это отпуск. Видимо, тянет еще и - вот привыкли к Белому морю. Это тоже играет роль. Привыкли к Ряшкову, привыкли к Кандалакше, в последние годы привыкли к Соловкам. Это, конечно, не все, часть ребят уходит в какие-то совсем другие профессии. Иногда приезжают через несколько лет, просто просятся. Вот, говорят, буду делать любую работу... Это очень затягивает... В детстве я думал, что буду экспериментатором каким-нибудь, что-нибудь вроде физиолога. Сейчас мне это представляется ужасным - ну как бы я сидел целый год в лаборатории и чего-то там такое в четырех стенах.... Мне это просто не представить себе!

            Думаю, что вот такой механизм. Хотя у каждого наверняка есть свои оттенки. Ну, и потом, уже будучи студентами, ребята берут курсовые, дипломные по тематике Лаборатории. Причем, у нас считается неприличным, если человек в виде курсовой подает свою школьных лет работу. Это возможно, уровень это дозволяет, но это неприлично - это какая-то остановка, какое-то уже нахлебничество, что ли, и ребята продолжают.

            Очень многие выпускники у нас работают в Зоологическом институте, естественно, когда нужна какая-то помощь в определении или консультация, в первую очередь идешь к ним. Или чего-то надо просто попопрошайничать, потому что снабжение, когда-то по крайней мере, у них было значительно лучше, чем у нас, и тоже идешь к ним. У многих уже дети проходят через наши экспедиции и через нашу Лабораторию, то есть уже идет второе поколение. Одна барышня у меня второй год приезжает из Кирова, где живет и работает ее мама, и, в общем, хорошо работает.

Тематика нашей работы, естественно, как-то изменяется. И в зависимости от смены интересов руководителей, иногда ребята выдвигали какие-то свои темы, свои идеи и начинали уже этим заниматься. То есть тематика работ стала, подобно дереву, разветвляться.

В этом отношении, пожалуй, наша Лаборатория - очень хорошая модель, то есть модель развития какого-то исследования. Причем, в чистом виде, поскольку на нас не влияют никакие ни конъюнктурные соображения, ни финансовые соображения. Мы никогда не финансировались хорошо, мы никогда не были снабжены достаточно хорошей техникой и волей-неволей нам приходилось работать вот в этих рамках. Но у нас сравнительно мало было заказных работ, причем, если были заказные, то это заказы заповедника, который, ну, в общем-то, нельзя не выполнять естественно, но в основном все-таки тематика работ определяется нами. Время от времени собирается старшая фракция и, иногда споря, иногда даже ругаясь, решает, что нам дальше делать, в каком направлении развивать работу. Вот получилось, что в свое время Алеша Гришанков заинтересовался обрастателями живых объектов. Не искусственных сооружений, этим много занимались, а живых объектов - моллюсков там, водорослей, других каких-то живых субстратов, ну, и в итоге на эту тему Алексей Владимирович Гришанков защитил кандидатскую диссертацию.

            Естественно, что материал собирается у нас у всех вместе. Просто большинство наших работ - это такие работы, которые невыполнимы в одиночку. И в этом отношении наши ребята поначалу - это только руки, только лаборанты, но проходит сколько-то лет, и они становятся не только руками, но и мозгами.

            Официально у нас есть только два статуса: не член лаборатории и член лаборатории. Различаются тем, что член лаборатории имеет право голоса. Членом лаборатории становится человек, который А - участвовал в экспедиции, Б - выполнил и доложил самостоятельную работу успешно и В - вот в последние годы мы ввели еще одно - он должен либо провести занятия для младших, либо экскурсию в природу для младшей группы, либо экскурсии в музее вести должен, то есть мы ввели элемент, если угодно, педагогический. И надо сказать, что это дает результаты. Когда наши выпускники защищают курсовые, дипломные, они, как правило, выделяются из общего ряда умением построить доклад, умением говорить, держаться на кафедре - это тоже очень важно. Потому что очень часто бывает, что хорошая работа, а доклад никудышний, сплошь да рядом. В университете на то, чтобы этому выучиться, времени обычно не хватает. Сейчас вот первый этап университетского обучения - бакалавратура - всего-то четыре года, и, поскольку курсовые стали необязательны формально, тренировки у людей нет. А мы сознательно их тренируем и на лабораторных семинарах, на городских конференциях, сахаровских чтениях, в общем - везде, где только можем.

            В первую очередь мы стараемся воспитать людей умеющих работать. Ведь необязательно, если они становятся у нас, скажем, гидробиологами. Даже необязательно становятся биологами. Многие становятся медиками, есть, скажем, человека два или три военных, есть инженеры, есть физики, разные люди, но работать они умеют. Не важно на каком предмете, на каком материале человек научился работать, но он умеет работать уже.

            Иногда результаты бывают фантастические. Мне вот пришлось два года тому назад быть на защите диссертации Сережей Чепуром. Это парень, который окончил Военно-медицинскую академию, через полгода после окончания академии защитил кандидатскую диссертацию, по теме которой у него было не то двадцать, не то тридцать работ уже опубликованы за то время, пока он был курсантом академии. И мне было очень приятно, когда уже после защиты, во время банкета он говорил, что работать он научился в Лаборатории. Другое дело, что это человек редчайших, конечно, способностей природных, талантливый очень человек, но вот то, что Лаборатория внесла свою лепту в его обучение, это очень важно, это очень приятно было слышать.

            То есть мы не ставим - сейчас у нас целый коллектив преподавателей, официально это четыре человека, неофициально это группа из шести-семи человек - и, в общем, такой цели вырастить узких профессионалов мы не ставим. Другое дело, что, конечно, они получаются все равно, но это скорее вторая, а не первая цель.

            Конечно, к нам не каждый придет. Человек должен иметь какой-то интерес к природе хотя бы, чтобы к нам прийти. Все-таки, ну какая-нибудь шпана, рок-фанаты, к нам не пойдет, как бы головка у них слаба для этого. Кроме того, у нас довольно сильный отсев. Очень многие ребята понимают, что такой образ жизни не для них и уходят из Лаборатории. Ничего в этом страшного нет. Понимают они это уже в процессе, при приеме мы берем абсолютно всех. Никаких вступительных собеседований, испытаний не делаем, берем абсолютно всех. Но вот если я набираю группу в пятнадцать человек, к концу года у меня остается, дай бог, семь-восемь. Отчасти потому, что человек понял, что ему это не интересно, кого-то замучила школа (ведь совмещать Лабораторию со школой сложно, честно сказать), наконец у кого-то очень насели родители. Родители редко радуются, когда сын или дочь занимаются биологией, а не, скажем, компьютером или фигурным катанием или чем-нибудь столь же модным. То есть по разным причинам уходят ребята.

            Я думаю, что на самом деле есть еще одна причина. На группу семь-восемь человек у преподавателя хватает внимания к каждому. На пятнадцать человек - физически не хватает. Ребята это очень чувствуют. И не все могут пережить это время, когда на них не хватает внимания. У нас в Лаборатории две исследовательские группы, так исторически сложилось, и в той, и в другой группе картина абсолютно одинаковая. И когда я наблюдаю, скажем, другие лаборатории нашего Дворца, ситуация та же самая. При всех наших отличиях, мы очень разные...

            Как правило, кто-то уходит и после экспедиции. Вот понял, что такая вот неустроенная жизнь, обильная, но весьма однообразная пища, что это не для них. Мне приходилось сталкиваться с такими, скажем, случаями, когда для человека было просто неприемлемо спать в палатке, ну вот... все бывает.

            С другой стороны, бывает и иначе. Скажем, у меня когда-то был замечательный молодой человек Женька Мукинин, который вовсе не собирался стать биологом. Он однажды подошел и сказал: "Евгений Александрович, я не хочу научной работой заниматься, но очень не хочу уходить из Лаборатории. Можно я возьму на себя боцманское хозяйство?" И пока он был боцманом - и в экспедиции, и зимой - я не знал хлопот. У меня инструменты все были в порядке, все было сделано, все было прибрано. Руки у Женьки росли оттуда, откуда надо, то есть ну вот... проблем не было. Он стал военным летчиком. Только теперь не знаю, в какой он армии -  в нашей или в украинской, давно не видел.

            Вот бывает и так, что человеку неинтересно то, чем мы занимаемся, но ему очень не хочется покидать коллектив и не хочется терять возможность работать, приносить реальную пользу. Ведь когда мы говорим детям, что учеба - ваша работа, они нам не верят. И когда нам говорили, когда мне это говорили, я тоже не верил. И правильно делал. Потому что учеба есть учеба, работа есть работа. Результат учебы - тройка или пятерка, результат работы - некий продукт. И, в конечном счете, неважно - будет это сделанная лавка, табуретка или написанная научная статья, все равно это некий продукт. Мне думается, что для ребят, для их самосознания, это тоже очень важно. Наверное, то же самое может быть вызвано при чисто лабораторной работе в городе, в лаборатории где-то, но это гораздо легче в экспедиции. Формируется это, конечно, не зимой, не в лаборатории, а в первую очередь в экспедиции. Потому что здесь требования предъявляются к каждому достаточно и обширные, и жесткие. Не будет дров - не будет пищи, не будет воды - не покормят вовремя. Слишком много зависит от каждого.

            В городе тоже нагрузка большая. В городе порядок такой. Новички, первый год, они появляются два раза в неделю, строго по расписанию, и занятия идут два, два с небольшим может быть часа. Старшие, те, кто уже в основном занимаются самостоятельной работой, они получают право приходить тогда, когда они свободны, ну, иногда мы это регулируем немножко из-за тесноты, просто у нас очень тесно, но они, в принципе, могут приходить самостоятельно. И вот эти группы старших, как учебные группы, существуют, в общем-то, только на бумаге, для журнала, по которому нам деньги платят. В то же время для них устраиваются отдельные курсы, например, курс экологии, или курс статистики, или вот в этом году был курс общения с компьютером, курс, посвященный именно Белому морю. Они в разные годы разные. Вот накопится какое-то количество людей, которые не слушали, скажем, статистики, прочтем статистику, накопится какое-то количество людей, которые не слушали курс биологии Белого моря, читаем этот курс, они не ежегодные. Тогда устанавливается для старших обычно один день в неделю, в который вот этот курс читается. То есть в среднем ребята приходят в лабораторию три-четыре раза в неделю (это в среднем, кто-то реже, кто-то чаще), ну, и находятся там по два, три, по четыре часа. Иногда бывает, что человек не появляется три недели, говорит: у меня в школе зачеты. Школы сейчас разные, у кого-то там триместр кончается, надо сдавать зачеты. Мы к этому спокойно относимся. Главное, чтобы человек успел сделать свою работу. А иногда бывает наоборот - в школе время не напряженное, тогда человек хоть каждый день ходит. Так что, в общем, это нагрузка большая. И, как правило, больше и лучше получается у тех ребят, которые выучиваются организовывать свое время. У тех, кто это умеет хуже, им оказывается гораздо труднее. Конечно, они оказываются заметно ограничены во всяких своих развлечениях, но тут ничего не поделаешь, выбирают сами.