Бианки В.В.

Беседа 1 июля 1998 г. Записала и обработала А.Горяшко.

Бианки Виталий Витальевич - орнитолог, доктор биологических наук, ведущий научный сотрудник Кандалакшского заповедника. Работает в заповеднике с 1951 г. – студентом, с 1955 г. – по настоящее время в штате.

 

 

Когда я был на первом курсе, меня пригласила к себе на лето охотником Валентина Геннадьевна Кулачкова. Она была из Ленинградского университета, аспирантка Догеля. Она собирала материал в Кандалакшском заливе, делала здесь свою диссертацию по паразитам гаги. Главный материал у нее был пуховые гагачата. С Кулачковой мы были знакомы по юннатскому кружку 30-х годов при Зоологическом институте. Кружок прекратил свое существование году в 38-39-м. Кружок организовывал экспедиции в Новгородчину, куда выезжала на лето родительская семья. Какое-то участие в работе кружка принимал и отец. Кулачкова была там в те времена юннатом. Хорошее впечатление кружок оставил на всю жизнь. Знакомства с хорошими людьми, и сейчас мы встречаемся раз-два в год, естественно с теми, кто жив до сих пор. /Подробнее о юннатском кружке при Зоологическом институте можно прочесть в статье А.Горяшко "Мы - члены юннатского кружка", "Биология" №14, 2007/.

 

            И вот, как достаточно хорошего знакомого, Кулачкова меня пригласила. Перед этим у нее был другой охотник - Стрелков Петр Петрович, но он был на курс старше меня, и в 51-м году он поехал на учебную практику, а ей нужен был охотник. Я естественно согласился, ведь интересно же. Севернее родного Питера я тогда не был нигде. Догель помог мне освободиться от практики, и я поехал.

 

Где-то 21-22 июня я прикатил сюда. Кандалакша была совершенно не похожа на нынешнюю. Это был деревянный городишко, на Первомайской улице посредине было три колеи – две от колес, а третья - от копыт лошади. Машин не было. Директор заповедника Бахарев встретил и принял меня хорошо. Переночевал в Кандалакше, а на следующий день приехал работник охраны – Жидких Тимофей Андреевич. Мы с ним заехали на Анисимов, а потом он меня довёз до Лодейного, где тогда была база. На Лодейном, по всей видимости, я точно не узнавал, осталась еще с дозаповедных времен рыбацкая избушка, как и на некоторых других островах, там и жили.

 

Лодейный 1951 г.

Сидит с ребенком В.Г.Кулачкова, в центре высокий – художник В.В.Трофимов, крайняя справа З.М.Баранова.

 

 

Из транспорта была весельная лодка, моторные лодки, деревянные, с трехсильными подвесными моторами тогда только появились у охраны. База на Ряшкове тогда только еще организовывалась. Был этот домик, и тот (Белый и Желтый), но жили мы все тогда на Лодейном. А на Ряжкове жил наблюдатель и гидробиолог Евгения Павловна Дорош с помощницами – школьницами. Она была первым научным сотрудником после войны. Приехала в 47-м году, после окончания Одесского университета, и так здесь и прожила всю жизнь. А вторым научным сотрудником, примерно через год, но тут я могу ошибиться, приехала орнитолог Зинаида Михайловна Баранова. Она окончила Горьковский университет, потом работала год, кажется, в Черноморском заповеднике и перебралась сюда. Обе работали не за страх, а за совесть.

 

          

З.М.Баранова, Е.П.Дорош. 1950 г.                                                                         В.Г.Кулачкова. 1951 г.

 

            Я приехал с ружьем, и приехал познакомиться с птичками. Занимался фаунистикой, но, поскольку легче было собирать материал по гнездованию морских птиц, то, естественно, больше удалось собрать материал по ним. Конечно, выполнял какие-то обязанности перед Кулачковой, добывал ей то количество гаг по паразитологии, которое нужно было для работы. Стрелял я мало и стрельбой не увлекался. Хотелось и в университет привезти тушки. Что и сделал. Но фактически отстреливали очень мало.

Это был 51-й год, жизнь еще не наладилась. На весельной лодке выезжали на соседние острова. Между Лодейным и Деменихой ловили треску, которая была постоянным блюдом.

 

Лесник Родионов Ю.А. Объезд островов. Фото В.В.Бианки.

 

В августе у Зинаиды Михайловны Барановой была запланирована поездка вдоль Терского берега и до Великого вдоль Карельского берега. Ей была выделена моторная лодка начальника охраны. Хорошая была шлюпка, небольшая, настоящая морская шлюпка, надежная, с подвесным трехсильным мотором. Были там Кулачкова, Баранова, ещё школьница москвичка Зоя, фамилию ее не запомнил. Посадили на мотор меня, который очень плохо с мотором разбирался. Но мотор работал хорошо, и до Порьей губы мы доехали благополучно. Вечера и ночи были уже тёмными, ночевали в палатке на Кибринских, а утром проснулись - возле палатки следы медведя. На следующий день ехали, и захотелось перекусить, увидели залив, я повернул, и первая же волна лодку перевернула, и вещи все поплыли. Но было близко от берега, и мы вытащили лодку и вещи. Я был еще зеленый, ничего не знал, Зинаида Михайловна тоже мореход плохой. Развлекался я, пока ехали, чтением стихов Есенина, и других развлекал. На следующий день приехали в Порью. Сходили в деревню. Но, поскольку я был отчаянно зеленый, то Зинаида Михайловна не рискнула со мной пересечь залив – 50 км, и мы вернулись. Потом приехал московский художник-анималист Вадим Вадимович Трофимов. И с ним мы поехали вдоль Карельского берега. С ним уже было повеселее. Первая остановка была Княжая губа, и Трофимов купил там ящик печенья. Чего еще купили, не помню. Доехали до Великого и остановились на ББС. Нас с распростертыми объятиями встретил Перцов Николай Андреевич, который до этого два года был студентом в заповеднике. Был дружеский вечер. До этого я только слышал - Перцов, Перцов, Перцов. Все были молоды. И Баранова была молода, и Кулачкова, и Дорош, и естественно такой молодой мужчина всех их интересовал. Естественно, как же может быть иначе. Но женился он на своей однокурснице, тоже естественно!

Переночевали, и поехали дальше. Николай Андреевич решил нам помочь. У него была дора. Протащил он нас на буксире вдоль всей салмы. А когда мы выскочили из салмы в залив, Великий кончился, Величаиха кончилась, то нас встретила хорошая волна. И лопнула одна, потом вторая веревка. Дора куда-то исчезла. А лодку понесло. Дамы мои были в доре. Я был в лодке. Со мной был Трофимов и наблюдатель с Великого, Николаев. Когда нас тащили, они немножко развлекались. Мне удалось мужиков посадить на весла, и они гребли и правильно держали лодку. Мне удалось завести мотор, и мы подъехали к маленькой луде. Оказалось, дамы наши уже там высажены.

Так что я считаю, вот эти две поездки по заливу меня перекрестили, и я знаю, что в сложной обстановке не растеряюсь. Ну, благополучно вернулись на Лодейный, и в 20-х числах августа я вернулся в университет. Вот такое было мое первое лето в заповеднике.

 

А после 3 курса я хотел поехать в новое место. Но работа там не оплачивалась. А мне сидеть полностью на отцовской шее не хотелось. Зимой я работал экскурсоводом в Зоологическом музее. Ну и летом хотелось оправдать существование. А Кулачкова мне обещала в Кандалакше оплачивать лаборантскую ставку. Она была уже зам. директора. Она стала замом по науке, еще не окончив аспирантуру, ее пригласили, она согласилась. Уже научные сотрудники на Лодейном не жили. Лаборантка жила здесь /на Ряшкове/ у нее были двое ребятишек. А мы жили в другой половине дома. Со мной жил студент беспозвоночник Райков. Он был прекрасный научный сотрудник, к сожалению, его сейчас уже нет.

А на следующий год была преддипломная практика. Куда ехать? - Туда, где уже есть материал. Я работал на Девичей луде. Мне помогала Люлеева Дина Сафоновна, в девичестве Бекжанова. Она работала до этого на Куршской косе и очень себя показала. На 3 курсе я проплавал на Девичку на веслах, а на 4 курсе мне отец подарил 3-сильный мотор и проездил на нем.

В 51-м году было так называемое сокращение заповедников. Тогда был ликвидирован Лапландский заповедник, а заповедник Семь островов присоединили к Кандалакшскому, и Айновы острова присоединили. И перед руководством встала большая проблема. Если охрана как-то и сохранилась, то с наукой было совсем плохо. И в начале августа 53-го года туда должна была поехать Кулачкова, которая была зам. директора по науке. Поскольку одной ей было ехать неуютно, то она позвала меня с собой. Таким образом, я посмотрел все острова и птичьи базары. Позаглядывал в щели Харлова и с тех пор стал бояться высоты. Это прошло в значительной степени, но влияние этого было таким вот неожиданным. К сожалению, с тех пор не пришлось там побывать.

 

А после окончания Университета судьба так сложилась, что я подписал направление сюда. На меня было две заявки – из ЗИНа и из заповедника. Я разрывался. Потому что ЗИН с детства для меня был родной организацией, поскольку там дед работал, и культ деда в отцовской семье достаточно активен был. Поэтому у меня отношение к ЗИНу с детства было соответствующее, и в то же время мне очень нравилось здесь. А когда я пришел на распределение, то распределительная комиссия сказала: «На Вас есть заявка из Кандалакшского заповедника». Я спросил: «А другая заявка?» - «Нет, больше никакой нет». Для меня, честно говоря, свалилась гора с плеч и я, со спокойной совестью, подписал. А потом, когда я сказал об этом ученому секретарю ЗИНа, Скарлато, естественно, он был раздосадован, искал, куда делась заявка, но не знаю, нашел или не нашел. Если бы зиновская не исчезла, не попала под сукно, я не знаю, какую бы подписал. Во всяком случае, я выбор свой сделал, хоть и невольно в какой-то мере.

Таким вот образом приехал в заповедник. Оформлен на работу 11 июля 1955 года. А в начале августа приехал второй направленный сюда после окончания вуза специалист - Святослав Приклонский. Мы с ним прожили всю осень во второй половине дома. Дружеские отношения у нас остались на всю жизнь. К сожалению, он был вынужден уйти из заповедника. Он обещал Теплову работать в Окском заповеднике, и когда в 56-м году Теплов выбил единицу, Приклонский сразу к нему уехал.

 

Ряжков. 1954 г.

 

С самого начала я работаю здесь, на Ряшкове. Вот в этой квартирке работаю и живу или с 56-го или с 57-го года. Как она освободилась, так я стал здесь жить. Раньше в ней жила Кулачкова. Думаю, что это был первый дом на кордоне. Все эти дома были перевезены с Ковдских островов, с брошенных там лесозаводов. Этот дом был поставлен сразу, лабораторию (то, что сейчас называют Желтым домом) перевезли с Лодейного. Сначала, перед войной его поставили там, ну, а после войны решили перевезти сюда. Потому что Лодейный - остров очень птичий, из островов, я бы сказал, что это жемчужина Кандалакшских шхер. Поэтому и решили перевести базу сюда, сделать Ряшков хозяйственным островом. Здесь выпасались лошади летом... Перевели сюда или в 49-м или в 50-м году. А Лодейный постепенно хирел, пока не удалось его капитально отремонтировать.

               

Не скрою, что первые годы я смотрел на Питер, но ничего подходящего там не было. Непосредственно в ЗИН меня не приглашали, там мест не было, ехать куда-то еще я не хотел. А потом, когда уже начали приглашать, я не хотел. Ни в ЗИН, никуда в другое место. Я очень доволен, что так сложилась судьба. Потому что условия работы здесь как раз соответствуют и моему желанию и, видимо, моему характеру, и стремлению так вести научную работу, как мне хотелось бы. Здесь я все полевое время - а это несколько летних месяцев - самостоятелен. Надо мной никто не висит, нет непосредственной руки руководства и это очень ценно. Я думаю для большинства, и для меня в том числе. Это одна из причин. А вторая - меня привлекает многолетняя стационарная работа. Я имею в виду, что здесь можно заниматься многолетней работой, многолетними наблюдениями. Кратковременные меня не интересуют.

 

 

И.Харитонова и В.В.Бианки во время кольцевания и измерения самки гоголя. Остров Лодейный, 2014 г. Фото С.Циханович

 

Когда пришел Кестер, он меня звал поехать представителем науки в какую-то малоразвитую страну года на три. Я под его влиянием тогда написал заявление, а через полгода или год забрал обратно, попросил не числить меня кандидатом на поездку. Меня интересуют многолетние наблюдения. Гнездящиеся на этих островах птицы связанные с морем в какой-то мере все-таки изолированы от других мест гнездования особей этих популяций. Поэтому, когда я еще студентом начал здесь работать, я занялся кольцеванием взрослых полярных крачек на гнездах. Тогда это был наиболее массовый вид здесь, на гнездах они прекрасно ловятся, не бросают гнезда. Около десятка лет удалось этим заниматься. Вначале только на Девичей луде, а потом и шире, включая луды Онежского залива. А поскольку этот же вид, правда, только птенцов, кольцевали и на Балтийском море, и финны, и эстонцы, наверное, и шведы, и наши сотрудники на Баренцевом море…. А в какой-то период я начал ловить здесь на гнездах крачек окольцованных и в Финляндии, и на Айновых островах, и в Онежском заливе, то, конечно, стал собираться тот материал, который меня интересовал. К сожалению, потом пришлось прекратить работу с этим видом. Потому что сначала были большие трудности с кольцами, было трудно доставать необходимые кольца, ну, а потом количество крачек здесь резко сократилось, пришлось прекратить эту работу. Потом, постепенно очень, стал решать эти же вопросы с гоголем. Вид такой же удобный как полярная крачка, в чем-то лучше, в чем-то хуже, как всегда.

 

Охранников в заповеднике тогда называли наблюдателями, что, в общем-то, гораздо правильнее, чем все их последующие наименования. Называть их лесниками, по сути, было неправильно, лесом они не занимались или почти не занимались, даже здесь, на лесных островах, а на Мурмане уж и говорить нечего. Потом функции-то у них другие совсем, у работников охраны заповедников. Они должны охранять - первая их обязанность, очень сложная, тем более в тех условиях, в которых они работали, и, во-вторых, вести простейшие научные наблюдения, которые были узаконены с легкой руки Вадима Порфирьича Теплова. Так что функции-то другие. А наименование «наблюдатель» как раз в какой-то мере и раскрывает эти функции.

 

  

Лесник Меньшиков А.Я. О-в Большой Ломнишный. Начало 1970-х гг.                         Лесник Богданов Константин Арсентьевич. О-в Ряжков. 1980-е гг.

Фото А.Брысова

 

 

В 50-х годах все хозяйство вела охрана. Охрана была совсем другая. До того как в нашем заповеднике появился лесной отдел, было два отдела - научный и работники охраны. Они выполняли все хоз. работы на островах, поскольку других работников в заповеднике вообще и не было. В охране работали естественно мужчины, женщинам не очень удобно работать в охране (хотя и были претендентки), а среди научных сотрудников вначале были одни женщины. Ну, а потом ведь нужны были дрова, всем были нужны. Не только на островах, но и контору надо было топить в Кандалакше, и тех, у кого там жилье было надо дровами обеспечить. Дрова тогда заготавливались на островах, использовали валежник, в виде исключения брали сухостой. Брали валежник с тех островов, где были пожары сравнительно недавно, в 20-е, 30-е годы. Отношения у научных сотрудников с охраной были хорошими по теперешним меркам. Нормальные, рабочие. Когда надо было в работе помочь, помогали друг другу, само собой считалось, что охрана помогает. Когда у науки не было моторных лодок, охрана возила. Конечно, это было не каждый день. Но, скажем, тот же учет гнезд гаги и сбор гагачьего пуха на островах Северного архипелага проводился всем коллективом заповедника не во главе, а и с директором. В конторе оставался бухгалтер, он был инвалид войны, на протезах, ну, и уборщица, секретарь и все. А остальные были на островах и единой цепью обходили все острова, собирали пух. Да, тогда собиралось меньше материала, чем сейчас, но участвовали-то все, и в голову не приходило кому-то не участвовать. А вот когда в заповеднике появился лесной отдел, вот тогда постепенно, но довольно быстро интересы научного и лесного отдела стали расходиться и разошлись, получилось противостояние.

 

Ведь, понимаете, система заповедников - совершенно особая система и ничего похожего в государстве, очевидно, нет. Естественно, что когда организовали эту систему в 1930-х годах, тогда ведь как подходили к наблюдателям? Ориентировались на среднюю полосу, где у наблюдателя есть жилье, приусадебный участок, сплошь и рядом была лошадь, он мог себя продуктами обеспечить на весь год, всю семью и это была очень выгодная должность. Там. А здесь? Здесь на острове ничего нет, кроме маленькой избушки, в которую, в лучшем случае, можно вывести на лето жену и детей или внуков. Все. Почти у всех кордонов были махонькие кусочки земли вскопанные, на которых выращивали картошку. Вот и все. И зарплата была 400 рублей. Сейчас, конечно, трудно объяснить, что такое 400 рублей, но это мизер. И у администрации был мизер. И для того, чтобы повысить благосостояние всей системы от охраны до, наверное, самых высокопоставленных, надо было найти какой-то аналог. И вот нашли аналог - лесное хозяйство. У них больше зарплата, всякие дополнительные блага, больше отпуск, спецодежда, и таким образом повысили благосостояние. Это не коснулось науки, но коснулось лесного отдела. Я естественно не знаю, что думало московское руководство, но твердо знаю, что в нашем заповеднике, после введения лесного отдела вместо охраны постепенно стало возникать противостояние. Причем делалось это, для меня без сомнения, сверху. Отчасти таким образом, что в руководство приходили люди с лесным, а не с биологическим образованием. Их учат и хозяйственным всяким вопросам, а в университетах на это не обращают внимания, живите, как хотите. Ну, и ни к чему хорошему в заповедниках это не привело. До сих пор это существует, и противостоять этому удается только на личном уровне. Мы, научные сотрудники, работая летом на островах, можем налаживать, поддерживать, развивать хорошие отношения со своими инспекторами. Это мы можем, но выше нам уже очень трудно. По-моему, у нас в коллективе образовалось такое разделение вскоре (через несколько лет) после того, как появился лесной отдел. Первый лесничий был достаточно умный, порядочный человек, никаких сложностей в его время между охраной и наукой не было. Марков, если не ошибаюсь, Анатолий Александрович. Но он у нас работал сравнительно недолго. Сложная была судьба после войны, потому что он был в плену, далеко не вдруг ему удалось институт окончить... А потом - дальше больше, дальше больше.

 

Люди в лесники идут очень разные. Вначале кто шел на должности наблюдателей? Те, кто хотел как-то по-деревенски уединиться. Это было вроде хуторов. Конечно, полной аналогии нет, но что-то общее есть. Вот такие люди сюда шли, а потом они просто вымерли, их не стало. Когда я пришел сюда, здесь были разные люди. Возчиков был, кажется, из Архангельска. В моем представлении - из крестьянской семьи, из крестьян. Плотничать умел - просто с плотниками работал и научился. Но у нас он построил очень много. Участвовал в строительстве вначале, а потом уже в заповеднике считался плотником, который все может. Он работал перед войной, когда поступил, не помню. И после войны. Он случайно остался жив во время войны. Мне рассказал его внук, а дед внуку рассказал в самом конце своей жизни, что, когда он получил повестку, то ему надо было на Великом что-то кончить. То ли вещи взять. Какая-то была нужда туда съездить, и таким образом он не попал в призыв того дня, когда должен был явиться в военкомат, а попал через несколько дней. И весь тот призыв, который в тот день был призван, все они погибли. Случайность... А потом благополучно прошел всю войну. Меньшиков такой работал. Насколько я слышал, только слышал, биографии его я не читал, он был бухгалтером и отсидел сколько-то, наверное немножко. Его я, естественно, не расспрашивал, хотя у меня были с ним с самого начала хорошие отношения. И прочие всякие. Тогда здесь люди были гораздо ближе к природе и сельскому хозяйству. Из крестьян были. Думаю, что в охрану в основном шли из крестьян, но не знаю.

А был период, наверное, в конце 60-х – начале 70-х, когда пошли всякие чудики, как я называю. При этом весьма способные люди. Московский, если не ошибаюсь, конструктор молодой с молодой семьей... Продержался он очень недолго, меньше года. Но очень просто - родился ребенок. А обеспечить маленького ребенка на острове практически невозможно. Он был на Великом, на Лобанихе, кажется. Сектант какой-то был, еще какие-то чудики. В конце концов, Артур Пудов - тоже чудик. ...Очень интересный человек, очень способный. Но не вписался в советское общество. Но его не трогали. Наверное, в 30-х годах его бы убрали, а в 60-70-х уже не трогали, хотя на заметке он и был. Он достаточно критически относился к тому, что делалось, и не скрывал этого. А способности у него были. Он неплохо играл на рояле, достаточно хорошо знал английский, вслепую печатал на машинке. Он мне небольшую статью перевел: с листа переводил и печатал сразу. Вначале он был у нас как студент, интересовался хищниками, в частности, орланом. Фотограф он хороший был, причем не только хорошо фотографировал, но и полировал, усовершенствовал и объектив, и сам аппарат. Так что, как видите, был разносторонний и все, о чем я упомянул, он делал на достаточно высоком уровне. Не помню, где он был вначале, окончив университет, но у него сложились неблагополучно семейные отношения, он разошелся с женой, может быть, после этого попросился к нам. Работал, кажется, немного лаборантом, а сравнительно долгое время лесником: сначала на Медвежке, потом на Великом, потом в него на Великом стреляли. Какая-то непонятная история. Может быть даже хотели стрелять не в него, а в него по ошибке, но, слава Богу, не попали, хотя и с близкого расстояния. После этого Артур ушел с Великого на Соловки, когда там организовался историко-архитектурный музей-заповедник, работал там. Сначала в научной части. Потом женился там, двое детей. Потом очень рано, в районе 50 лет ушел из жизни. По болезни. Какой-то архив его остался, но мы, его кандалакшские знакомые, к сожалению, выяснить что и в каком состоянии и где это сейчас, так и не смогли.

 

За время моей работы сменилось несколько директоров. Я застал Бахарева, которого, по всей видимости, ценило местное население. Те, кто жили возле управления заповедника на Нижней Кандалакше. Потому что, по всей видимости, это была очень доброжелательная семья, которая с удовольствием помогала окрестным, чем могла. Черных Алексей Адрианович, который приехал из Баргузинского заповедника: он попал как раз в оттепель, и соответственно были возможности расширения. Тогда администрация начала осваивать Семь островов (которые присоединены, если не ошибаюсь в декабре 51-го года), увеличился коллектив научной части, появилось судно. В общем, планы-то были довольно большие, но осуществить их все не удалось.

Директоров всегда присылали сверху. Из своей среды был только Шубин, и сделал его директором предыдущий директор - Коршунов, уходя из нашего заповедника. Нам очень повезло с Шубиным - он был сначала главным лесничим, потом стал директором. Но, к великому нашему сожалению, проработал он очень недолго. Вообще это очень интересная семья Шубиных Они, кажется, из Подмосковья, а может и из Москвы. Отец его был связан с системой заповедников, правда, кем он был, я не помню - может главным лесничим, может директором. А Шубин - это была очень приятная личность - и все было у него и с ним хорошо.

 

            

Владимир Георгиевич Шубин, 1970-е гг.                                                    В.Г. Шубин, заповедник, июль 1985 г. Фото В.Пескова

 

К сожалению, рано он ушел от нас, а потом и сын ушел. Трагедийная семья оказалась. Черных мог проработать и дольше у нас, но тогда был очень неприятный период в заповеднике, ополчился на всех и вся, можно так сказать, грубо, наш главбух, но это история, которую вспоминать не хочется. А после Черныха было два директора, которые пробыли очень недолго, о них вспоминать нечего. А потом был Кестер, который пришел к нам из Беловежской пущи. Он сам впервые оказался на первой должности, до этого был то ли лесничим, то ли замом каким-то. У него были очень широкие планы организации, реорганизации. Он заметно расширил состав заповедника. Вообще площадь заповедника все время расширялась: то за счет заповедания новых островов, то заповедания акваторий, происходило это и при Кестере. Он был очень активен. Построил кирпичные кордоны здесь, на Ряшкове, в Лувеньге. Но осуществить то, что он хотел ему не удалось, по каким причинам мне трудно сказать…. После нашего заповедника он ушел в Воронежский, а у нас был шесть лет. Потом был аж на Врангеле. Потом снова вернулся сюда - просто как человек достаточно опытный, активный администратор и сейчас он живет и работает в Кандалакше, проводит всякие детские экотуры. После Кестера был Коршунов, после Шубин, потом Коршунов вернулся ненадолго, а после него Чавгун. Вот перечень тех директоров, которые были при мне. Каждый что-то сделал, внес свой вклад. Кто-то больше, кто-то меньше, один в одно, другой в другое...

 

            Были периоды, когда были сложности. Был период, когда 100 литров бензина давали на весь сезон. Конечно, это количество не обеспечивало даже элементарный быт на острове. Значит, выходили как-то из положения. Как-то помогала администрация, у меня тогда был активный период деятельности в Географическом обществе, удавалось организовывать экспедиции по линии Географического Общества и через эти экспедиции, благодаря им удавалось доставать. В Географическом Обществе я, если не ошибаюсь, с 66-го года. Был такой момент, когда в Апатитах появился человек, который решил создать и создал Северный филиал Географического Общества, вот тогда и я попал в него. Я организовывал экспедиции по Кольскому п-ову. Тогда был хороший момент, когда были знакомые. Вернее, один знакомый, с него-то все и началось, из московских студентов. Если не ошибаюсь, первым моим знакомым студентом был Андрей Фильчагов. В течение примерно 5 лет удавалось организовывать экспедиции. Ребята ездили по 1 человеку, максимум по 2 в различные места Кольского п-ова. Я тыкал пальцем, куда считал желательным, чтобы они попали, никогда не ограничивал узко их деятельность, не ставил узкой цели. Говорил, что меня интересует, что я думаю, какой материал в первую очередь желательно собрать. Ну, и по возможности Географическое Общество оформляло лаборантом, таким образом оплачивалось. Конечно, это был минимум с точки зрения финансирования их работы, конечно, приходилось, пока они не добирались до дому, за них дрожать…. Нет, дрожать я никогда не дрожал, но свою ответственность понимал. Потому что, если с ними что-то случится, то отвечать придется, может быть, мне в первую очередь. Но все обошлось благополучно. Через эти экспедиции прошел и Ганусевич Сергей, и Костя Михайлов прошел, Семашко, Черенков... Очень хороший был парень из Курска - Серпенинов, Краснов прошел, Юра.

 

Совершенно отдельная история – юннаты и студенты в заповеднике.

Студенты по моей инициативе стали приезжать в 56-м году. Я уже понял тогда, что собирать материал одному по многим видам невозможно, не справиться. Будучи в Питере я попросил Соколова, моего знакомого по экскурсоводству, не может ли он помочь со студентами. Он преподавал в Педагогическом институте. И он мне прислал трех девчат. Мы благополучно поработали. Одна – Инна Багнюк, другая Галя Риттель, и третья – Гольнева (имени не помню). Она потом преподавала в институте Герцена много лет по метод. части. Ну, а потом так и пошло. Это только начни. Знакомые были у меня среди преподавателей. Л.О. Белопольский помогал мне. Первыми были, естественно, студенты из Питера. В 56-м (или 57-м, точно не скажу) приехала Егорова. А на следующий год осенью приехала Татьяна Ильинична Блюменталь. Как Танюшка собирала материал по гнездованию уток здесь, я удивляюсь, – как перепахала 100 га. Заглядывая под каждую ёлочку, травинку. Они на Лодейном жили с Володькой Зиминым. Он любил попеть и я к ним приезжал. Он после окончания переехал в заповедник Кивач, а потом в институт леса, и там остается до сих пор.

А юннаты появились ещё в 30-х годах, когда наука появилась. Когда научники учитывали гнезда гаг на всех островах, нужны были люди для учета гаг. Кликали клич и набегали ребятишки старшеклассники, и прочесывали острова. После войны, если не считать отдельных людей, то первая группа юннатов на Ряшкове появилась в 53-м году. В 52 г., без меня, меня тогда из университета не отпустили с практики, приезжал мой очень хороший знакомый Павел Николаевич Митрофанов. Он тогда руководил юннатским кружком Ленинградского дворца пионеров. А на следующий год, в 53-м, он привез первую группу юннатов. Они занимались в первую очередь морем – закартировали растительность на Девичке, озеро на Ряжкове. Оказалось, что лучше не набирать гоп-компанию в Кандалакше, а привозить из Питера юннатов.

 

П.Н.Митрофанов, В.В.Хлебович, В.В.Бианки. 1960 г.

 

Потом был перерыв несколько лет, а потом уже Нинбург стал возить. Нинбург является как бы последователем Митрофанова. В его кружке он не был и экспедиции стал организовывать не сразу после того, как Митрофанов прекратил ездить, но у Нинбурга своя история, свои причины...

 

Третий слева Е.А. Нинбург, крайний справа В.В. Бианки.

Первая экспедиция под рук. Е.А. Нинбурга в Кандалакшский заповедник, 1964 г.

 

Сначала это были просто юннатские экспедиции. Просто руководитель кружка вывозил своих питомцев в природу и знакомил с природой. Белое море - единственное легко достижимое в европейской части у нас море. Где все морские особенности хорошо выражены, так что естественно, что и Митрофанов вывозил своих кружковцев сюда: где есть приливы и отливы, соленая вода. Естественно, что эти экспедиции выезжали на базу заповедника, где их старались обеспечить, помогали, чем могли. Постепенно все это притиралось. Если материалы, собранные юннатами Митрофанова не были использованы как научный материал в свое время, то сейчас некоторые вещи использовать можно, потому что они картировали растительность на некоторых лудах, сейчас там все довольно сильно изменилось. Просто нет человека, который бы этим заинтересовался. А Нинбург стал сам постепенно проводить исследования и постепенно и сам стал признанным ученым, и соответственно его кружок нельзя было не признать как коллектив, который собирает действительно серьезный научный материал. А скепсиса было очень много, и пропал он у питерцев лет десять назад всего-навсего. После того, как у Нинбурга в кружке побывали дети сотрудников ЗИНа, они увидели, что это не просто ля-ля, а серьезная работа, причем такая, которую при других возможностях, при возможностях научного учреждения проводить нельзя. Потому что те же качественные и количественные пробы, которые берет Нинбург в сублиторали, биологи обычно разбирают по значимым видам для данного времени или данной темы. А Нинбург имеет возможность посадить своих ребятишек, и они полностью разбирают, все, что они могут увидеть.

В течение многих лет приезжала московская группа 29 школы, но это другое - это школьная группа и преподаватель - Валентина Ивановна Кудрявцева - сама научной работой не интересовалась. Но обучать и помогать ребятам осваивать то, что они могли здесь освоить: и методику, и растительный и животный мир, с которым они сталкиваются, она активно помогала. Сделала они, конечно, очень много и в течение многих лет.

 

В.И.Кудрявцева и В.В.Бианки. 1970-80-е гг.

 

А в какой-то год, я не помню, 59-60-62, приехала к нам туристическая группа Леоновой Марии Алексеевны. Она приезжала года три. Их принимали главным образом для сборки пуха и учета гнезд. И, естественно, я их использовал для кольцевания. На лодке в прилив всех птиц старались найти и окольцевать. Потом, когда Мария Алексеевна не могла уже приезжать, приезжала ее помощница Лидия Григорьевна Панова со своей подругой, тоже Лидой. Таким вот образом появились туристические группы, которые приезжали ненадолго. Был период, когда из Петрозаводского университета Куликова привозила студентов своих. Всех кто приезжал сейчас так сходу и не вспомнишь.

Сейчас образовалась кандалакшская группа. Нас много упрекали, что мы принимаем москвичей, ленинградцев, из разных других мест, а своих не берем. Брали своих, но отдельных, а группы не было. Была группа в 59-м году, тогда ее организовала и привозила сюда Елена Харитоновна Мизернева, она, по-моему, была тогда на городской юннатской станции. Но это было очень кратковременно (58-59 и 59-60?) и, я бы сказал, на пионерской основе. Да, они нам помогали кольцевать, собирать пух. Но для того, чтобы заповеднику принимать эти группы, надо иметь стремление. Желание собирать широкий материалы, который могут собирать юннаты. Например, учет гнезд - юннаты вполне могут принять участие и активно принимают, кольцевание, некоторые другие работы. Когда к нам приезжало много и юннатов и студентов, то, для того, чтобы всех их обеспечить работой, мы организовали наблюдение за поведением уток и других птиц.

 

Я думаю, что юннатов сюда привлекает в первую очередь море, потому что такого моря никто больше нигде не увидит. И если об этом и не думают, то то, что они здесь видят, это производит впечатление, имеет свою притягательную силу. Это и не суровый север, но все-таки северная тайга, что тоже сказывается. Это и, мне кажется, очень красивые пейзажи. В какой-то степени, очевидно, и те порядки, которые мы стараемся здесь выдерживать. Наверное, это тоже должно играть свою роль. Ведь люди всегда имеют достаточно большое значение. Пока мы здесь, мы стараемся поддерживать тот порядок, те принципы работы, отношения к людям, к природе, которые считаем правильными. Это, прежде всего, отношение и к школьникам и к студентам как к взрослым людям. Меня раздражает, когда старшеклассников называют детьми. Я с этим никак не могу согласиться и думаю, что это большая ошибка. Это не дети, это взрослые люди. Да, у них нет опыта, у них много чего еще нет, но это уже взрослые люди. Мы не цацкаемся. Они живут здесь на полном самообеспечении, которое, правда, надо обеспечивать не только им, но и нам. А вообще со стороны надо смотреть, бог его знает какие принципы. Ведь это все делаешь не потому, что это обдуманно и сформулировано, просто так получается. Вот те же мостки не сразу организовались, они делались в течение многих лет. Все, что сейчас есть, делалось десятилетиями. А формулируют и оценивают пусть другие. Но когда юннатам и студентам удается что-то дать, это очень приятно. И я думаю, что, давая другому, человек получает и сам.

 

Я считаю себя счастливым человеком. Я достаточно прожил так, как мне хотелось, в общем, удовлетворен тем, что мне удалось сделать, ну а разве это не счастье? Зарабатываю я на жизнь тем, что мне очень нравится, работаю с людьми, с которыми мне нравится работать, что же еще лучше может быть? Боже мой, конечно!

 

 

В.В. Бианки, о. Ряжков, ок. 2011-2012 г. Фото Н.Дорофеева