Г.Балуев. «… и его команда» // Журнал «Костер», 1980, №1. Стр.10-13.
***
Несколько дней я прожил на лесистом острове в Кандалакшском заливе Белого моря. Наш остров был как зеленая капля в архипелаге таких же капель — заповедных островов. На нем стоял дом, и это называлось: «Кордон Купчининский». Из одного окошка было видно взъерошенное, похожее на зазубренный свинец, Бабье море. Из другого — Каличья губа, на отливе колючая от обнажившихся каменных мокрых зубов. По утрам возле берега фыркал тюлень. Он был недоволен тем, что сняли сетку, из которой он выкусывал каждое утро треску. Сережа с мостков бросал ему вялых, уже засыпающих рыб. Тюлень хватал их, и с высокого берега мне было видно, как он уходил в глубину.
- Совсем обленился. Наверное, придется мне его всю жизнь кормить, — сказал Сережа, пробегая глазами свое хозяйство — наблюдательную вышку с шелестящим флюгером; навес летней кухни, под которым студент-биолог Валера чинил ловушку для птиц; косогор, с которого можно отлично скатиться на доске по подложенным круглым чуркам; дугу пестрого от ракушек песчаного берега — и соображая, с чего лучше начать день.
- Сейчас собираю перламутр, — озабоченно сказал Сережа. — Он очень хорошо в кармане давится. Я уже собирал красный жемчуг и белый жемчуг в раковинах мидий. Пойдемте, я покажу.
Из-под крыльца он выгреб кучу ракушек, и в их матовой глубине я, действительно, разглядел розоватые прыщи.
- А ты уверен, что это жемчуг?
- Мама и Юра говорят, что не жемчуг. Но я решил пока не выбрасывать. Все-таки они не специалисты.
Сережина мама, Ангелина Михайловна, была лесником, главным человеком на этом кордоне, а старший брат Юрий - лесотехником всего Великоостровского архипелага. До кордона Ангелина Михайловна работала директором школы, издергалась и устала, и теперь ходила в кирзовых сапогах, в платке, зябко куталась в ватник, а если на остров приезжали свежие люди, она пристально всматривалась в лица, как будто все еще пугалась: «Неужели в школе опять неприятности?!» А Юра до кордона работал в министерстве и теперь вставал в пять утра, ходил голый до пояса, жадно работал: построил причал, баньку, навес, заложил новый обширный дом из выброшенных морем бревен. Утомившись тесать и ворочать бревна, он ложился в траву и смотрел в лазоревое небо, молча усмехаясь чему-то. Он опять вошел в колею. А дня три или четыре вообще ни работать, ни есть не мог. Только смотрел перед собой, как бы сильно задумавшись. Это напугался он так надолго в то утро, когда Сережа тонул. Оступился с мостков упал в воду и молча стал тонуть. А Юра был на катере метрах в пятнадцати. Он заводил мотор. Дернул, уж не в какой раз, тросик заводки и вдруг увидел над водой голову и широко раскрытые глаза Сережи, которые посмотрели на него вопросительно и тихо скрылись в глубину. Юра рванул тросик так, что тот оборвался, а мотор лишь хлюпнул, и все. На счастье из серебристой мглы Бабьего моря вымчался катер Володи Спешнева, лесника с соседнего кордона. Юра прыснул в него на ходу, бросился в воду там, где скрылся маленький брат... Уже через полчаса Сережа, переодетый в сухое, изучал следы бродившей ночью возле дома ласки, а Юра, бледный, сидел на крыльце, и руки у него дрожали…
Еще на кордоне жили студенты-биологи. Они изучали птиц.
Словом, все были заняты своими переживаниями и своим делом, и только мы с Сережей чувствовали себя вольными людьми. Мы поели жареной рыбы с Ангелиной Михайловной и Юрой. Потом за компанию позавтракали со студентами, почитали, что там пишет в дневнике наблюдений Большая Марина. Она писала:
«8 июля. Находились на кордоне.
Погода. Ясно, ветер восточный, слабый.
Наблюдала. Зацвели родиола розовая, тысячелистник, ромашка, борщевик. На приморском лугу нашла первые два подберезовика. Зацвел кизильник у кордона. Началось интенсивное отрастание хвои у сосен и можжевельника. Около кордона держатся четыре выводка гаги. В Каличьей губе — семнадцать гоголей, три больших крохоля, один турпан, один выводок гаги. В Бабьем море — скопление чаек на воде, заметны всплески на поверхности, вероятно, от идущего косяка рыбы. Наблюдала тюленя возле мостков. Над кордоном реяли две вороны».
- «Реяли»... — прошептал мне в ухо Сережа. — Что вороны — что ли, орлы? Слабую подготовочку все-таки дают в университете. Хотите, я стрелу сделаю из конского щавеля? — спросил он и, загоревшись, отложил ложку. — Полетит далеко-далеко. Или нет, лучше залезем на дерево и будем смотреть оттуда... — И вздохнул: — Нельзя. Вдруг вы упадете. И так все на меня валят. Нашли дохлых мухоловок— на меня. Нашли мышку в чайнике — на меня. А разве не могла она сама в чайник забраться, правда?
Сереже было десять лет, и он закончил уже четвертый класс в интернате. Я спросил, как ему там одному живется.
- Очень хорошо. Только очень скучно.
Маленькая Марина осталась варить обед, а остальные студенты в штормовках, с биноклями полезли в чащу, и вела их суровая, похожая на гладиатора, Большая Марина.
- В Дугозерскую (Ругозерскую?) губу пошли считать выводки гаг. Там их девять, — пояснил Сережа.
- Так скажи студентам. Зачем же им зря ходить?
- Хорошенькая у них буде практика, если я им все скажу! — удивился Сережа, - Пусть сами учатся наблюдать. Ах, как же это я забыл?! – вдруг воскликнул он. – Я же идола нашел: вынесло морем. Сейчас я вам его покажу.
Он снова полез под крыльцо и вытащил оттуда черный, плоский, зализанный морем камень, и в самом деле напоминающий идола с толстыми ушами. На туловище идола была вмятина, что-то вроде креста.
- Обратите внимание, — с волнением прошептал он. — Христианский знак на идоле — какая странность! Как вы думаете, это какой период?
Я затруднялся с ответом.
- Придется показать в Кандалакше, — сказал он озабоченно. — Только боюсь, что следы древности никого там не интересуют, кроме меня.
Вдруг он бросил идола и попытался схватить царственно вошедшую на крыльцо огромную, переливающуюся серебристым инеем, кошку. Кошка одним мягким стальным прыжком махнула на ель.
- Вот так кошка! — задрав голову, восхищенно сказал Сережа.— Всем кошкам кошка. Просто тигр!
Он засунул идола под крыльцо, и мимо летней кухни, мимо баньки мы пошли по лукоморью томительно выгнутого берега, по тропке над обрывчиком, с края которого свисали вниз пучки жирной, тяжелой травы. Слева от нас тускло сверкало море, а справа прижимал тропку к обрыву сумрачный непролазный лес. Сережа показал мне свой тайный ягодник, весь в красных каплях земляники. Мы полакомились, а потом влезли в закрытую свисающей травой пещерку в обрыве, где Сережа хранил вынесенные морем предметы, в том числе зеленую от окиси рынду — корабельный колокол со славянской вязью названия судна: «Шхуна Дъло».
Тут как раз начался отлив, и мы с Сережей стали ходить по обнажающемуся плотному сырому песку и собирать самое интересное из того, что оставляло нам море. Для меня самым интересным были раковины, красивые камни и сосуды, в которых мне хотелось найти какую-нибудь важную записку. А Сережу заинтересовали почему-то лишь обыкновенные носилки, и, выдрав из песка, мы отнесли их в пещеру.
- Юра дом выстроит, мхом конопатить будет надо. А на чем таскать этот мох? А вот они, носилки, пожалуйста! - с нескрываемым торжеством сказал Сережа.
Замаскировав пещеру, мы пошли в глубь острова по заглохшей тропинке и шагов через двадцать на маленькой полянке увидели замшелый, жуткий, с прогнувшейся плоской крышей скит. Из гнилых бревен сыпалась желтая труха. А на крыше вырос куст можжевельника.
- Давайте влезем туда через крышу, — придумал и обрадовался своей выдумке Сережа.
Он опустился через дыру в крыше, а я с трудом влез через низкий, покосившийся дверной проем. Внутри скита было сыро, гадко, пахло гнилью, посередине серела куча золы. Сережа взрыл ее палкой и извлек черный, в ржавой гнили, крошащийся в руках котел.
- Здесь раскольник жил, — вытряхивая из котла золу, сказал Сережа. — От царя бежал и прятался здесь. Он хвою в этом котле варил от цинги. Вот так жизнь была, правда? Я этот котел в интернат, может быть, отвезу. А то у нас есть такие: сосиски не хочу, кашу — не хочу. Посмотрят на этот котел — захотят, наверно... Ой! — сказал он. — Так мы с вами тимуровцев прозеваем.
Мы вынесли котел к берегу моря, чтобы взять его на обратном пути, и скорым шагом направились дальше, но через десять минут опять остановились. Под кустом на задних лапах сидел молодой заяц и, глядя на нас, шевелил длинными розовыми ушами.
- Давайте не будем его трогать. Тогда он будет совсем ручной, — шепотом сказал Сережа. И в то же мгновение глаза его полыхнули зеленым огнем, он бросился под куст и попытался схватить зайца за уши. Заяц запрыгал за куст, снова встал на задние лапы и сквозь ветки посмотрел на нас с недоумением. — Зверей в заповеднике нельзя пугать. Это я случайно не выдержал, - вставая и отряхиваясь, сказал Сережа.
Мы оставили зайца в покое и вскоре вышли на продуваемый ветром чистый и светлый мыс. На нем там и сям дрожали зеленые шары кустов, и трава между ними ходила волнами. Со стороны Кандалакши меж высунувшихся из воды мрачных гранитных лбов шел к нашему острову баркас. На его палубе было полно народу. Это ехали на наш остров тимуровцы, чтобы собирать ценный гагачий пух.
- Удивляюсь, что они смогут тут набрать?! Я лично не видел ни одной пушинки, — сказал я Сереже. И он, раздвинув траву, показал мне ямку у самых моих ног. Ямка была выстлана серым пухом, в который были вмазаны листья, мелкие ветки, коры, обломки раковины и панцирей рачков. В гнезде была скорлупа крупных бледно-зеленых, яиц, из которых несколько дней назад вылупились и ушли в море гагачата.
- Это называется «живой пух», — сказал Сережа. — Гага его выщипала из себя, растеребила и смазала жиром. Очень теплый. В Антарктиде без него сразу замерзнешь. Теперь понимаете, какая замечательная птица гага?.. Вот!.. Пока мы шли, я наблюдал семь таких гнезд. Но я больше вас вижу, потому что я маленький и ближе к земле, — великодушно добавил он. — Это еще что! — сказал Сережа. — Пойдемте, я вас удивлю.
Он повел меня в глубь острова. Заросли становились все гуще. И, наконец, путь нам преградило упавшее дерево с ощетинившимися во все стороны ветвями. Сережа ужом подлез под него. Я кое-как продрался верху. Мы оказались на глухой, надежно укрытой лесом поляне, и вся она была изрыта гнездами гаг. Я понял, что это самое главное, тайное гнездовье острова.
- Об этой поляне не знает даже Юра, хотя он умеет наблюдать. Это я нашел – и сам соберу пух. Больше всех тимуровцев, вместе взятых, правда?
- Куда тебе столько пуха?
- Если наберу килограмм, мне дадут сто двадцать пять рублей, и я куплю ньюфауленда, собаку. Она огромная и водолаз. — Сережа так серьезно посмотрел на меня, что я сразу вспомнил, как он тонул. — Мы с ней будем ходить, и она будет вытаскивать тех, кто тонет. Вот для чего мне ньюфаундленд.
Ветер доносил до нас говор высаживающихся на берег
Мы влезли на ствол поваленного дерева и сквозь заросли увидели мелькающие белые рубашки. Сильный девичий голос строго сказал, что на острове живут четыре медведя, надо быть крайне осторожными, идти цепью и все время видеть друг друга. А кто перестанет видеть, пусть громко кричит «Ау!».
- Нужны вы нашим медведям! — проворчал Сережа. Вытянув шею, он с завистью смотрел сквозь ветки на идущую мимо нас белую цепь.
«Мы там и тут, где нас не ждут!» — услышали мы. И еще — смех, радостные возгласы нашедших гнезда.
Сережа, насупившись, смотрел, как они минуют нашу затаенную полянку. Конечно, им и в голову не пришло лезть в такую чащобу.
- Желают приносить людям пользу. Так надо еще уметь ее приносить, — нахмурившись, сказал Сережа.
Белая цепь скрылась из виду. Все глуше звучали голоса. Склонив голову набок, Сережа постоял, сосредоточенный и молчаливый, будто прислушивался к себе. Потом крикнул в ладони, как в рупор: «Ау-у!»
Мы услышали, как, тревожно переговариваясь, к нам стала приближаться группа ребят. Сережа давал им направление своим заунывным «Ау-у-у!» Наконец они вышли на полянку невдалеке от нас, ахнули и примолкли, так были поражены, увидев главное гнездилище.
Мы с Сережей спрыгнули с дерева и пошли к морю, слыша, как они радуются тому, что они такие везучие, как считают друг друга и выясняют, кто из них кричал «Ау!»
Под обрывом я нашел высохшую морскую звезду и вложил ее нижними лучами Сереже в нагрудный кармашек.
— Я тоже хочу быть тимуровцем, - покосившись на нее, сказал Сережа, — потому что я добрый и мне одному скучно. Но я еще не знаю сам, как буду приносить пользу людям. Надо, чтобы было трудно. А это что?! Крикнуть пять раз «Ау!» — это же очень легко...
***
Глядя с высокой насыпи, на которой погиб Аркадий Гайдар, как спускаются к обелиску тимуровцы, почему-то я вспомнил именно о Сереже. А потом понял почему. Потому что Аркадий Петрович Гайдар полюбил бы этого мальчика, с которым замечательно и интересно, который, будучи маленьким мальчиком, стал большим человеком.
Вернуться на главную
