Смирнов В. По Белу морю (северные записки). Петрозаводск, «Карелия». 1978. стр. 61-88 /с купюрами/.
 

В Кандалакшский государственный заповедник мы ехали без предварительной договоренности, и вполне могло случиться так, что наш визит ограничился бы прогулкой по музею да скучной беседой с директором в скучной служебной обстановке. Однако нам повезло.

— В два часа на острова пойдет катер, — сказал Всеволод Николаевич Карпович, заместитель директора по научной части. — Вы можете поехать вместе с главным лесничим.

Я отправился по магазинам загружаться продуктами, Светлана осталась уговаривать Карповича дать короткое интервью о заповеднике. Потом, уже на катере, я прокрутил пленку с записью беседы, многое добавил главный лесничий Вячеслав Мякишев.

Создан Кандалакшский заповедник, самый северный в нашей стране, в 1932 году. Это сотни островов, разбросанных вокруг Кольского полуострова, в водах Баренцева и Белого морей, общей площадью свыше 28 тысяч гектаров. Здесь охраняют гагу и других мор­ских птиц, а также всю флору и фауну заповедных островов и прибрежных морских мелководий.

Условно заповедник разделяется на три крупных района. На западе, у самой границы с Норвегией, в водах Варангер-фиорда, лежат Айновы острова. Летом здесь колышутся под ветром ромашковые луга и заросли папоротника, шафранными султанами цветет золотая розга и алеет ярко-малиновая дрема. Весной на луговинах токуют разноцветные турухтаны в брачных нарядах. Великий мастер природа не поскупилась на выдумку и краски для этих куликов: что ни турухтан — то новый костюм. А в мягких торфяниках роют длинные норы тупики, забавные птицы с ярким и крепким, как у попугая, клювом. Они одеты чопорно и строго: черный фрак и белая манишка.

Второй заповедный район — Семь островов — на Восточном Мурмане. На добрую сотню метров вздымаются здесь над морем обрывистые скалистые берега. На них расположены знаменитые птичьи базары, где гнездятся десятки тысяч кайр и моевок. На ровных участках находят приют гаги, тупики, серебристые чайки, полярные крачки, бакланы, поморники... Один из островов — Харлов — еще в XVII веке был царской «заповедью» по охране соколов-кречетов, их отлавливали специально для царских соколиных охот. Было это во время правления «царя-охотника» Алексея Михайловича. Любопытно, что с его именем связано 67 указов, в которых говорилось о сроках и правилах охоты, устанавливались наказания за браконьерство, запретные для охоты места, вводились пошлины и сборы за право добычи диких зверей и птиц.

— Летом там кольцуют птенцов, — мечтательно сказала Светлана о Семи островах. — Кайр, чаек... Мне Карпович сказал, что они специально приглашают для этого скалолазов и альпинистов. Вот бы поехать... — Она словно ненароком тронула значок «Альпинист СССР» на своей штормовке и вздохнула.

Может быть, мы и сможем когда-нибудь побывать на Мурмане. А для начала нам предстоит познакомиться с третьей группой заповедных островов — с Кандалакшскими шхерами Белого моря.

К двум часам, совершив короткую экскурсию по музею, мы уже были на причале. Однако обещанный катер — рыбацкий мотобот под названием «Тупик» — отошел только в четвертом часу. На борту капитан Иосиф Дурынин, его помощник, участковый рыбинспектор, главный лесничий заповедника Вячеслав Мякишев и мы. Похоже, Мякишев был не слишком: доволен навязанными ему пассажирами. По крайней мере, экскурсию по музею, где собраны чучела более 160 видов встречающихся на островах птиц, он вел чинно и суховато, и мы слушали его, как провинившиеся в чем-то пятиклассники. Но когда все сухопутные хлопоты остались позади и мы вышли в море, Слава оттаял и оказался веселым компанейским парнем. В 1963 году окончил он Лесотехническую академию в Москве и уже семь лет работает в заповеднике. Исходил все острова, знает корги и мели, при случае может стать за штурвал катера и привести его в любую бухту. Опыт его пригодился нам в тот же день.

Море штормит, пряди пены тянутся по ветру длинными дорожками. Берега окутаны мглистой и мрачной дымкой, временами низкие облака цепляются за мачту. «Тупик» вздрагивает от тяжких ударов волн в правую скулу и раскачивается, как ванька-встанька.

У этих рыбацких суденышек недурные мореходные качества, но бортовая качка могла бы быть и поменьше.

Это еще цветочки, — ворчит капитан, непрестанно орудуя штурвалом, чтобы катер шел не в лоб, не в разрез волны, а взбирался на нее чуть наискось. На гребне он снова перекладывает руль, и мы мягко скользим вниз по крутому склону.

Вот у Ковды нам даст так даст, — обещает он. — Там пойдет накат с открытого моря.

Но до Ковды мы не дошли, «дало» раньше. Когда потребовалось изменить курс и подставить волнам борт, «Тупик» начал усиленно ложиться с борта на борт: вправо, влево, вправо... Горизонт закачался, как маятник, пенный гребень хлестнул по рубке.

— Не пройдем, — сказал капитан. — Надо где-то отстаиваться.

— Давай к Медвежьему, — махнул рукой Мякишев. — Только бери мористее, здесь сплошные корги. Еще, еще мористее!..

«Тупик» сильнее замолотил винтом, уходя от шторма. Совсем стемнело, когда мы вошли в небольшую, укрытую от ветра губу. На самом берегу, среди леса, приветливо желтел домик кордона. Это и был Большой Медвежий, один из островов Северного архипелага. Здесь живут и работают научный сотрудник Кандалакшского заповедника Тася Терехова и лесник-наблюдатель Виктор Катаев.

Тася, рослая, крепко сложенная, с живыми черными глазами, встретила нас на берегу, провела в домик. Она явно обрадовалась нежданным гостям. Не так уж много и бывает их на кордоне, особенно ближе к осени. Может быть, поэтому она так охотно рассказывала о себе, о своей работе.

Гидробиолог, окончила биофак Ленинградского университета. Изучает условия питания птиц на литорали. Мидии, литорины, морские желуди-балянусы, рачки-бокоплавы — все они служат пищей для птиц, в первую очередь для гаги, самой ценной птицы заповедника. О любопытных цифрах, интересных наблюдениях услышали мы в тот вечер.

В рацион гаги входят главным образом моллюски — мидии и литорины, которые эта крупная морская утка добывает в сублиторали, ныряя за ними. За год гаги выедают на территории заповедника около двух процентов всех запасов мидий и около пятнадцати — литорин. Еще около четырех процентов донных беспозвоночных приходится на долю рыб, которые кормятся у дна, — трески, наваги, бычков. Напрашивается вывод, что продовольственный кризис морским птицам не грозит и помех для роста их численности нет. Может быть, хватит пропитания и для моржей, если снова вселить в Белое море давно истребленных здесь человеком зверей?

— Все сложнее, — деликатно осуждает мою торопливость Тася. Вот так же Олег Иванченко на Картеше поставил на место нас, торопыг-журналистов, удивившихся «простоте» решения сельдяной проблемы. — Взаимосвязи между численностью обитателей и их кормовой базой вовсе не так просты и не лежат на поверхности. Даже во время отлива, — улыбается она и добавляет: — А вообще вам надо встретиться с нашим орнитологом, с Виталием Витальевичем Бианки, Он, в частности, занимался и этим вопросом: колебания численности птиц в зависимости от условий питания.

Встреча с кандидатом биологических наук В. В. Бианки состоялась позже, о некоторых же выводах и деталях его работы Тася кратко рассказала тогда.

Начиная с 1949 года на островах Северного архипелага регулярно проводятся учеты гнездящихся куликов, чаек и чистиковых птиц. Выяснилось, что за последние полтора десятка лет численность сизой, серебристой и большой морской чайки увеличилась в два-три раза. Видимо, это можно объяснить тем, что названные виды менее связаны с морем и кормятся на суше, литорали и открытом зеркале воды. Число чистика и гагарки, которые охотятся в толще воды, со­кратилось. Резко упала численность и полярной крачки, добывающей корм не только с зеркала воды, а и в ее 30-сантиметровом поверхностном слое.

Исследователи отмечают, что падение численности морских птиц, которые кормятся в толще воды и в сублиторали, совпадает по времени с некоторыми изменениями в биоценозах Белого моря.

Минуточку, — насторожился я. — Опять зостера?

Да, — подтвердила Тася. — Массовая гибель зостеры в пятидесятых годах. Вместе с тем резко сократилась численность одного из моллюсков — мии. Позже почти перестала подходить на нерест трехиглая колюшка, а раньше, говорят, ее было очень много. Видимо, есть между всем этим какая-то взаимосвязь, есть какие-то сдвиги в биоценозах. Так что впереди у нас работа и работа...

Пока жарились грибы (урожай их в ту осень был небывалый) и готовился нехитрый ужин, я познакомился с кордоном. Он невелик: просторная кухня и комната. Бинокуляр на столе, небольшой аквариум, транзисторный приемник «Альпинист» и, конечно, книги, книги, в основном по гидробиологии и учебники по лесному делу.

Вот они-то и удивили меня, однако с приездом Виктора Катаева все стало понятно.

Его не было на кордоне, когда мы сошли на берег. Но через полчаса сквозь шум моря вдруг прорезался бойкий трескоток лодочного мотора. А потом дверь распахнулась, и на пороге встал под самую притолоку молодой широкоплечий парень. Лицо его влажно блестело, вода стекала с брезентовой куртки.

Откуда? — изумился Мякишев.

Был у Бианки на Ряжкове. Слышу, кто-то прошел на катере. Я следом, меж островами...

Силен, — покачал головой главный лесничий, и трудно было понять, чего больше в этом жесте: осуждения или восхищения.

Самый молодой из наших пятнадцати лесников, — объяснил он позже. — И самый любознательный.

А парень, действительно, молод. Окончил в Ленинграде девять классов и приехал на работу в заповедник — по старой памяти, по старым следам. Раньше не раз бывал здесь вместе с юннатами из Дворца пионеров, помогал кольцевать птиц, собирать гагачий пух на островах да так вот и «заболел» Севером. Каждый день обходит свои владения: острова, луды, лудушки, на маршрут наберется километров двадцать. Летом — па лодке, зимой — на лыжах. Не только охрана, но и фенологические наблюдения входят в его обязанности, на то он и лесник-наблюдатель. В полевом дневнике Виктора отмечены и первая барабанная дробь дятла, и появление проталин, первая гроза, становление молодых на крыло, сроки пролета... И учебники па столе принадлежат ему, заочнику Лисинского лесотехнического техникума.

Каюсь, не удержались мы от банального вопроса:

— А не скучно вам здесь, на кордоне? Все-таки один и одни...

Виктор только глянул с удивлением и промолчал, а него и за себя ответила Тася:

— Рядом такая красота — как скучать?

Я вспомнил об этом поздним вечером, когда нас уложили спать на чердаке кордона, на сеновале. Одуряюще благоуханно пахло сухими травами. В черной темноте глухо шумел, переговаривался на разные голоса лес, море мерно билось о камни. Шум этот казался чуточку зловещим. «Нет, не так уж легка жизнь на островах», — подумалось невольно.

...А вскоре после нашего отъезда с Большого Медвежьего здесь стряслась беда. В тот вечер Виктор заготовлял на зиму дрова. Надо было подтянуть очередное бревно плавника, и он поставил работающую бензопилу на округлый валун. От вибрации пила стронулась с места и поползла. Глубокая рана ноги, большая потеря крови... На острова быстро шла осенняя ночь, но даже в полумраке было видно, как все больше бледнеет лицо Виктора. На кордоне были только он и Тася. Она наложила жгут, наскоро перевязала его, уложила в лодку.

—Не так, — сказал он.— В самый нос, чтобы видеть дорогу. Сама ты отсюда не выберешься.

Она, действительно, заплуталась бы в лабиринте островков, среди коварных подводных камней и хищных корг. Стоило налететь на одну из них, да что там, просто чиркнуть винтом о камень и сорвать шпонку — и бог весть, чем бы все кончилось. Мотор она уже немного знала; хорошо, что «Стрела» завелась, не капризничая. Дорогу показывал Виктор, лежа в носу лодки. Шли на ощупь, на самом малом газу, а беззвездная ночь эта тянулась нескончаемо долго. Когда впереди показались смутные огни Кандалакши, Тася даже не поверила в них.

— А теперь — полный газ — сказал Виктор. — И замолчал, перестал отвечать, лишь сейчас потеряв сознание. И только после того, как его на «скорой» увезли в больницу, она опустилась на мокрые камни и заплакала. Вот такая выдалась для них октябрьская ночь....

……………………………………………………………………………………..

По сути новая страница бережного, истинно хозяйского отношения к гаге открывается только в наше время. В 1931 году охота на нее была запрещена повсеместно. Работы сотрудников заповедника лишний раз убедительно показали, что одни только охранительные меры позволяют значительно увеличить численность этой птицы. В 1948 году на островах Кандалакшского залива, не считая Мурмана, насчитывалось 448 гнезд, через десять лет их стало 2825. А зимний учет с вертолетов и самолетов, проведенный в 1967 году, показал, что в полыньях Белого моря и на побережье незамерзающего Мурмана зимует свыше 50 тысяч птиц. Длительный заповедный режим оправдывает себя.

Но, к сожалению и к стыду нашему, браконьерская пальба еще не стихла и сегодня. Лесники-наблюдатели заповедника охраняют гагу лишь на своей территории, а на соседних бесчисленных островках она уже беззащитна. Да и браконьер нынче пошел не тот — современные скорострельные ружья, мощные моторы на быстроходных лодках и катерах — сегодняшний браконьер стоит двух, а то и трех вчерашних... А районные охотинспекции настолько слабы, что о действенной борьбе с этими моторизованными хищниками можно только мечтать.

Есть на выходе из Чупинской губы, между мысами Красный и Шарапов, так называемый Островной район, одно из красивейших мест Карельского Поморья. Щедро брошены здесь на синюю гладь моря десятки островов: крупных и лесистых, как Кереть и Сидоров, маленьких безымянных лудушек, заросших вереском и вороникой. В этих разнообразных, мозаичных, как говорят биологи, условиях островков и проливов гнездится множество птиц. И как же встречает их человек? В мае — июне, когда птицы садятся на гнезда, появляются меж островами лодки. Браконьеры быстро прочесывают луды, собирая корзинами птичьи яйца. Часто на острова выпускают собак. А когда-то во многих карельских деревнях был хороший обычай: с хозяином собаки, которая на время гнездования птиц не была посажена на цепь, соседи переставали здороваться.

Об этом довелось говорить мне с Владиславом Хлебовичем во время одной из моих поездок на Картеш. Ведь флотилия браконьерских лодок проходит мимо станции, и разбой чинится на глазах ученых.

— А решить вопрос несложно, — говорил Хлебович. — Надо объявить Островной район заказником на время гнездования. Думаем обратиться к районным властям и к заповеднику с таким предложением. Что касается нас, то всяческую помощь в охране биостанция гарантирует.

Дельное, вполне, казалось бы, выполнимое предложение! Уже к зиме Хлебович сообщил мне, что решение об объявлении Островного района заказником принято. Но... без ложки дегтя не обошлось. Границы его были определены настолько непродуманно, с таким холодным равнодушием, что просто диву даешься. Достаточно сказать, что один из крупнейших островов — Сидоров — разрезан этой границей надвое!

Кроме всесильного человека, у гаги немало и других врагов. На Мурмане ее гнезда разоряет, выпивая яйца, короткохвостый поморник, настоящий разбойник в мире пернатых. Большая морская и серебристая чайки не прочь при случае напасть на выводок и утащить птенца, если гага не успеет защитить свое потомство.

На Белом море основной враг гаги в гнездовой период — серая ворона.

Ведь что делает, — возмущался главный лесничий заповедника Мякишев. — Найдет гнездо — и  следит. Следит неотлучно. Иногда пытается даже согнать наседку. А стоит той сойти с гнезда на кормежку и все, готово, яйца расклюет и выпьет. Гоняем, бьем нещадно, но теперь даже ружья приходится маскировать. Безоружный идешь — пожалуйста, с ружьем — не подпустит. Умная птица, но вредная.

А лисы, волки?

— Лисы? Зимой они ходят по островам постоянно, изредка остаются и на лето. А хоть одна останется на острове — ни одного гнезда не будет. Целые облавы приходится устраивать, всех лесников на прочес поднимаем. А волка теперь, пожалуй, только в музее и увидишь, истребили с воздуха. Хотя — постой, постой! — был же один в конце лета, — оживился Мякишев и стал рассказывать: — Зашел с берега на Кемь-луды — отливы в полнолуние большие стояли. Вот они отправился на экскурсию с камушка на камушек, да и плавать силен. Наши лесники гоняли, говорят, молодой еще, вряд ли человека раньше видел. Через день-другой ушел на материк. На островах потом смотрели — особого вреда не сделал. Выводки-то к тому времени вышли в море, там их не возьмешь.

Слава, — спросил я, — а как ты вообще относишься к волкам?

Фарли Моуэта читал? — ответил он вопросом на вопрос. — Хорошее название: «Не кричи, волки!» Вот и я к ним так же: по-человечески!

Ты уж скажешь, Алексеич, — буркнул капитан. — К волкам по-человечески!

Э, напраслины на них возвели много, вот что. Истребляли их скотоводы, и тут возразить что-либо трудно. А в лесу — другое дело. Ведь доказано, что уничтожают-то они, в основном, больных и слабых зверей, лосей-подранков, что браконьерами на смерть брошены. Для диких копытных волки нужны...

- Скажешь, скоро разводить их придется? — смеется капитан.

А у нас вечно так, — хмурится Мякишев. — Навалились бороться, так до победного конца, пока  не истребят вчистую. А потом говорят: «погорячились»... Про разведение не знаю, а охранять скоро придется. В птичьем заповеднике волк, конечно, не нужен. Численность его в других местах регулировать надо. А тотальное истребление глупость! Экологическое невежество и недомыслие — вот что это такое.

Согласен я с главным лесничим! Что и говорить, неловко как-то читать в местных карельских газетах заметки о том, что, скажем, в Олонце некий, с позволения сказать, охотник выложил приваду с ядом и благополучно отравил четырех волков, что где-нибудь в Муезерском шофер лесовоза, тоже этакий молодец, не растерялся, сбил зверюгу огромным МАЗом, и о прочих подобных подвигах. Понимаешь, что вред от волка может быть велик, что бороться с умным и сильным хищником надо, но ведь и бороться-то нужно с умом.

А капитан тем временем меняет курс и тему разговора:

— Подходим к Великому.

Темная громада острова нависает над морем. Сумрачные ели смотрятся в воду, по скалам карабкаются вверх столетние сосны. Удивительно, как они держатся на этих обрывах, да ведь каковы: глянешь — упадет шапка.

— Ну вот, — удовлетворенно говорит капитан, когда дизель глохнет и наступает тишина. — Прибыли на Купчининский кордон, к леснику Сусарихину. Встречай, хозяин! Лесник в высоких сапогах давно уже стоит по колено в воде, поджидая нашу лодку. Кордон поставлен на самом мысу под деревьями. Пожалуй, здесь показалось бы хмуро и неприветливо — уж слишком вплотную подступил нетронутый лес, — если бы не ярко-солнечный цвет, в который покрашен домик, если бы не алые рябины под его окнами. От них невольно теплеет на душе. Миром и покоем веет от крошечной баньки, от жердяных вешал, где сохнут водоросли, от серебряных бревен плавника на берегу, заготовленного на зиму.

— Иван Егорович, — с достоинством представляется лесник. — Милости просим. А старуха моя на Лобаниху, на соседний кордон, подалась. Да я сейчас и сам, спроворим ужин... — Это он объясняет уже Мякишеву, своему прямому начальнику. Он вовсе не говорлив, скорее даже застенчив, и словоохотливость не для начальства, а ради первых минут встречи.

Когда главный лесничий проверил журнал наблюдений и прочую документацию, мы попросили лесника рассказать о себе, о работе, о жизни.

— А что рассказывать? — удивился он. — Живем... Вернулся с фронта в 44-м, чуть не год лежал по госпиталям. Ранение, вишь, в голову было. Врачи и присоветовали  куда-нибудь в тишину, на природу. Вот, работаю... Воздух у нас здесь хороший, а тишины хоть отбавляй, на здоровье теперь не жалуюсь. И  дочки, слава богу, выучились, одна строительный институт окончила, другая — Горьковский университет. А мы со старухой на острове, как медведи, она сторожем-пожарником числится. Трудно ли? Да как сказать, по-всякому бывает. Продукты вот на зиму тяжело запасать, все привезти надо. Зимой в Пояконду не вдруг побежишь. План дают по сбору водорослей, тоже не сидим без дела. Собираем после штормов, особенно когда выбросов много. Плавник опять же...

Чуть позже я бегло перелистал журнал наблюдений. Эти полевые дневники, заметки лесников-наблюдателей, широко используются при создании регулярного и обязательного для каждого заповедника труда «Летопись природы».

«Ветер юго-восточный слабый, — записывал Сусарихин. — Первая половина дня без осадков, к вечеру был дождь с малой грозой. В Белой губе около третьего ручья видел выводок с одной гагой. Птенцов 13 штук, очевидно, объединились из двух, а то и из трех выводков.

Во второй половине дня к Городецкому порогу со стороны Бабьего моря подходила белуха. Была недолго, ушла в глубь Бабьего моря в сторону Коржавино...»

Под вечер я пошел тропинкой по-над берегом. В узком проливе — салме, — который отделяет остров от материка, быстро обнажались камни, вода с шумом и плеском рвалась к морю. Это и был Купчининский порог. Дальше салма расширялась, материковый берег круто уходил вправо, отступал от острова. Обширный пролив тянется в длину на добрых тринадцать километров, ширина его — около девяти. Этот своеобразный водоем носит название Бабьего моря. А там, у южной оконечности Великого, Бабье море соединяется с Руго-зерской губой, охватывающей остров с другой стороны, еще двумя узкими порогами — Городецким и Еремеевским.

Любопытная это вещь — пороги в Белом море! В прилив, повинуясь лунному и солнечному притяжению, гигантские массы воды, стиснутые в узкостях проливов, летят в завихрениях воронок и пене, разливаясь затем в покойных чашах заливов. Так же рвется через горло салм убылая вода во время отливов, и не всякая лодка справится с этим течением. Особенно в большие, сизигийные приливы, когда Луна и Солнце выстраиваются на одной прямой и силы притяжения их слагаются. Бывает это дважды в месяц, в новолуние и полнолуние. Зато при первой и последней четверти Луны, когда приливообразующие силы ее и Солнца противодействуют друг другу, наступают наименьшие, квадратурные приливы.

С порогами в Бабьем море мы познакомимся завтра, когда Сусарихин повезет нас к поезду на станцию Пояконда. Мы выйдем на его лодке со стационарным мотором в шесть лошадиных сил еще затемно, вместе с полной водой, и до рассвета будем идти вдоль Великого. Это самый крупный из заповедных беломорских островов: почти семь тысяч гектаров занимает его каменно-лесистая громада. Бродят по его чащобам могучие лоси и угрюмые широколапые росомахи, жирует на богатых ягодниках медведь. В темных ельниках пересвистываются рябчики, на лесных озерках гнездятся речные утки, поднимается на нерест по быстрым ручьям форель и кумжа. Несколько кордонов стоят на его берегах: Купчининский, Городецкий, Лобаниха, Коржавино.

Завтра «Тупик» уйдет к Терскому берегу, в Порью губу. Уедем и мы. А Сусарихин останется здесь, среди зеленых островов на синем Белом море, на маленьком кордоне, затерянном среди лесов. Невольно взгрустнется в дороге. И Светлана тоже вздохнет:

— А хорошо бы хоть годик пожить на кордоне. Только год, от солнышка до солнышка...

Сколько же на свете таких уголков, откуда не хочется уезжать, куда будет тянуть снова и снова! А потом, на выходе из стремительного Городецкого порога, в позднем и по-ветреному багровом рассвете вырастут над горизонтом слева по борту и чуть сзади черный венчик громадной ромашки, какие-то строения. Светлана спросит сквозь шум мотора:

— Что это, Иван Егорович?

— Ветряк, — ответит Сусарихин, на минуту сбросив газ. — Наши соседи, биостанция Московского университета.

…………………………………..

ОБРУЧЕНИЕ С НАУКОЙ

На Великий я попал еще раз через год. Произошло это почти случайно. Приехал на биостанцию МГУ, о которой расскажу позднее, через день-другой увидел у причала незнакомую «Казанку». Лодка была явно нездешней, снаряжена по-походному.

— А это из заповедника, — сказали мне. — Бианки вчера ночью приехал.

Тут-то я и взволновался. Как я жалел, что во время первой поездки по островам мы не смогли зайти к нему на Ряжков! А теперь знать, что орнитолог Бианки второй день работает на Великом и не напроситься к нему? Все неотложные и самые важные дела перестали существовать.

— Что с вами поделать? — сдался, наконец, Виталий Витальевич, когда красноречие мое уже иссякало. — Сегодня мы кольцуем уток на Тростниковом озере. Могу взять с собой, хотите?

Разумеется, я хотел; даже лукавая улыбка, явно бродившая в темно-русой бородке орнитолога, не заставила меня насторожиться. Через пять минут я уже сидел в лодке. Бианки дернул шнур раз, другой, закапризничавший было «Вихрь» взревел, и легкая «Казанка» стремглав понеслась Великой Салмой. Так называется пролив, что отделяет Великий от материка.

Вот и знакомый Городецкий порог у входа в Бабье море, струится в нем быстрая зеленоватая вода. Виталий Витальевич берет влево, и лодка наискось скользит вдоль порога. Да, фарватер здесь надо знать даже в полную воду... Еще один поворот — и вскоре мы причаливаем к кордону Городецкий. Нас встречает шумная ватага туристов. Это школьники 101-й московской школы, в основном девятиклассники, с двумя преподавателями — группа «Север», совершающая во время каникул поход по Карелии и Мурману. Они уже побывали в Петрозаводске, Кижах, на Соловецких островах. В Кандалакшском заповеднике ребята собирали гагачий пух, теперь помогают кольцевать уток. Вчера закончилось кольцевание на озерке Морцы, сегодня на очереди Тростниковое.

- Все готовы? — спрашивает Бианки.

- Кроме вас, — не без ехидства отвечает дежурный, взлохмаченный парнишка. — Без какао мы вас не отпустим. — И подает огромные дымящиеся кружки.

Ладно, — улыбается Виталий Витальевич через десять минут, ко всеобщему удовольствию прикончив какао. — Теперь в путь.

Вьется, петляет чуть приметная тропинка, то взбегает на хрустящие ягельником угоры, то ныряет в болотца... Вот и Тростниковое. Недаром получило оно свое название. Низкие топкие берега заросли осокой, тростником, пушицей. Лишь в середине светлеет зеркало чистой воды. В таких вот глухих местах линяют речные утки — кряквы, шилохвости, чирки. Они теряют маховые перья все разом и, пока не отрастут новые, не могут летать. На это время утки забиваются в крепи. Здесь-то их и кольцуют.

— Как? Сейчас увидите, — говорит Виталий Витальевич, и улыбка снова трогает его губы.

Я с невольным сомнением осматриваю свои туристские ботинки на ребристой подошве «вибрам». М-да... А ребята, не теряя времени, складывают на сухом месте вещи, кое у кого ботинки летят в сторону и вместо них появляются на ногах потрепанные кеды.

……………………………………………………………

Школьники привычно и сноровисто рассыпаются цепью от опушки леса почти до кромки чистой воды. Два широких сачка наготове. Пошли. Зачавкала, захлюпала под ногами вода, в ботинках сразу похолодало. Лапти бы сюда, вот какую обувь надо! Вода свободно вливается и так же свободно выливается из них, деды знали толк в лесной обувке. Впрочем, кеды, если они дырявые, тоже совсем не плохо...

Линная утка лежит крепко, можно пройти в двух шагах, даже перешагнуть через нее и не заметить, не стронуть. Все медленно идут вдоль озера по колено в воде, обшаривая каждый метр зарослей. Все чаще жутковато ходит под ногой зыбкая трясина. В одиночку, пожалуй, и не рискнул бы пробираться таким болотом, которое еще совсем недавно было озером. И вдруг — колыхание высокой травы.

Утка, утка!.. — негромко кричу я. Серенькая утица спешит вперевалку, пытается скрыться, но Бианки ловко накрывает ее сачком. Первая добыча!

Свиязь, самец, — диктует Виталий Витальевич, осматривая ее и надевая на лапку алюминиевое колечко. — Вместо маховых перьев — пеньки, кольцо № 713 115.

Почин сделан, хотя после этого находки следуют не слишком часто. Снова свиязь, кряква, шилохвость, чирок... Бианки время от времени испытующе поглядывает в мою сторону: дескать, какова работа орнитолога, нравится? Только сейчас я постигаю смысл его затаенной усмешки там, на биостанции. Что ж, я не в обиде, зато на собственном опыте знаю теперь, что это такое: окольцевать полтора десятка уток. И еще знаю, что этот день запомнится так же ярко, как кольцевание лебедей.

Часа через три, мокрые выше пояса, выбираемся, наконец, на твердое. Кольцо вокруг Тростникового замкнуто. А теперь — лихорадочное переодевание и марш-бросок на кордон, в тепло, к горячему обеду! И вот уже пылает на каменистом берегу костер, сохнут вокруг него тельняшки, брюки, кеды. Настоящий цыганский табор!

— В-видела бы м-мама! — восклицает кто-то в комическом ужасе. — Эти милые интеллигентные дети дерутся за самое топкое место! — В ответ раздается взрыв смеха.

Этот поход будет памятен ребятам. Впервые открыть для себя изумительное зодчество русского Севера — деревянное кружево Кижей, мощный и в то же время устремленный ввысь Соловецкий кремль, впервые увидеть полуночное солнце полярного дня, узнать, как цветет багульник и зреет морошка, как выводит птенцов гага... А радуга в три часа ночи после дождя — разве можно в это поверить, не увидев собственными глазами? День назад они писали коротенькие сочинения о самом сильном впечатлении от похода.

«Север... От этого слова веет холодом и неуютом, — написала Нина Горбачева. — Природа поскупилась здесь на яркие краски: серое небо, серые дожди, серые туманы... Но если солнце выглянет хоть ненадолго, все преображается. Небо и море становятся ярко-голубыми, вверху и внизу плывут облака, и ты забываешь, где небо, а где море.

Только здесь начинаешь по-настоящему ценить дружбу и просто хорошее отношение к тебе и сама начинаешь по-другому относиться к людям. Только здесь можно испытать настоящие трудности и невзгоды. Без друзей трудно всегда, а здесь — особенно...»

Поход многому научил вчерашних девятиклассников, они сделали новые шаги в познании природы и самих себя. «Не все так просто в жизни дается, как нам иногда думается», — написано в одном из сочинений. И еще несколько строк Нины Горбачевой:

«Хоть раз побывав здесь, человек обязательно вернется обратно, в эту холодную страну, которая называется коротко и красиво: «Север»...

У Нины есть моральное право сказать эти слова. Год назад она побывала здесь в составе такой же группы, которая по традиции называлась группой «Север», теперь приехала снова. У ребят 101-й московской школы давняя дружба с заповедником. Несколько лет подряд приезжают они сюда, путешествуют, помогают ученым, меняется лишь состав группы. Не первый год посещают заповедные острова юннаты 115-й и 29-й московских школ, ленинградские школьники и юннаты из Дворца пионеров.

………………………………………………………………………………

Может, кто-то из этих ребят, что обсыхают сейчас у веселого и жаркого костра, тоже пойдет в биологию и найдет в ней себя? Но даже если этого не случится, то и тогда юные горожане получат здесь очень немало — уроки внимания, любви и бережного отношения ко всему живому на нашей Земле.

Бианки рассказывает им любопытные истории о кольцевании птиц, о путях их миграций, о непонятой еще до конца удивительной способности птиц к ориентации. О синекрылом чирке, который менее чем за 27 дней покрыл более 5 тысяч километров со средней скоростью около 200 километров в день. О птенце полярной крачки, окольцованном здесь, в Кандалакшском заливе, и через девять с половиной месяцев уже взрослой птицей пойманном близ юго-западного побережья Австралии. О загадочных «ангелах-кольцах» на экранах радиолокаторов, которые оказались не ангелами, не марсианскими «летающими блюдцами», а громаднейшими стаями перелетных скворцов...

А затем Витальич снова возвращается к делам юннатским. За последние годы в заповеднике с помощью ребят обручено с наукой более тысячи птиц, в основном уток. Кольцевание их помогло установить, что кряква, например, часто остается на линьку на одном и том же озере. Вот и сегодня мы поймали двух уток со старыми, прошлогодними колечками. А окольцованные здесь чирки вновь почти не встречаются, у них переселение идет более интенсивно. Лишнее подтверждение тому хотя бы пойманный чирок с кольцом из Швеции.

— Линяющие речные утки не образуют у нас на севере больших скоплений, — рассказывает он. — Поэтому и кольцевать их приходится с таким трудом, вот такими примитивными методами. Все держится на энтузиазме. И тем не менее...— Витальич поворачивается к ребятам, спрашивает не без лукавого вызова: — Ну как, будет в следующем году новая группа «Север?»

И дружный хор голосов звучит у костра задорно, тоже с вызовом:

— 0-бя-за-тель-но!..