Игорь Вячеславович Успенский. Очерк об отце.

Фотографии, если не указано иное, из архива автора.

 

Вячеслав Сергеевич Успенский (21.04.1912-1.11.1943)

 

Три выпускника кафедры зоологии позвоночных Московского университета, три орнитолога, работавших в Арктике, три талантливых ученых, обещавших прославить отечественную науку, Юрий Кафтановский, Владимир Модестов и Вячеслав Успенский, погибли на фронтах Второй мировой войны. Все трое родились в 1912 году, и в 2012 году исполнялось 100 лет со дня их рождения. Ответственный секретарь редколлегии “Зоологического журнала” Н.А. Формозов предложил посвятить один из выпусков журнала арктической орнитологии в память погибших и попросил меня написать биографию отца. Имя отца как ученого-орнитолога, работавшего на Севере, было известно меньше, чем имена двух его друзей и коллег. Я не мог не воспользоваться предложенной мне возможностью рассказать об отце как о человеке и ученом, жившем в очень непростое время, и о людях, которые его окружали. Мой очерк под названием “Об отце, которого мне не пришлось узнать” был опубликован в этом выпуске (2012, том 91, № 7, стр. 775-784). Его нельзя назвать “воспоминаниями”, поскольку последний раз я мог видеть отца в мае 1941 года, когда мне было всего полтора года, и, естественно, моя память этого не сохранила. Я опирался на рассказы моей матери и ее воспоминания, написанные в последние годы ее жизни, разговоры с друзьями отца (пока они были живы), а также, и прежде всего, на его дневники и письма, бóльшую часть которых, к счастью, нам удалось сохранить. Предлагаемый ниже текст представляет собой переработанный и дополненный вариант публикации в “Зоологическом журнале”.

 

Семья

    Сведения о родителях отца я смог получить только от моей матери, поскольку наша связь с немногочисленными родственниками отца прервалась вскоре после войны. Его отец, Сергей Васильевич Успенский, в молодости участвовал в просветительской деятельности в рабочей среде, и его родители “от греха подальше” отправили его за границу, в Германию, где он встретился с Верой Константиновной Остроглазовой, также отправленной родителями за границу по той же причине (она преподавала в воскресной рабочей школе). Интересно, что у обоих отцы были православные священники. Отец С.В. был приходским священником в одном из бедных подмосковных приходов (о. Василий Успенский) (существует версия, что он был псаломщиком в церкви села Алексеево Московской губернии); отец В.К. (Константин Константинович Остроглазов) был, по словам матери, настоятелем Богоявленского собора в Дорогомилове (район Москвы), разрушенного в 1938 г. Молодые люди встретились в Германии и вернулись в Москву в 1910 году мужем и женой. В 1910 г. у них родился первый сын, Константин, а в 1912 г. мой отец.

Братья Константин и Вячеслав Успенские, 1929 г.

    В.К. работала учительницей в начальной школе, а С.В. стал врачом и в гражданскую войну служил у “красных”. Там он встретился и сошелся с Леонильдой Флориановной Федорович, врачом-фтизиатором. После войны они вместе вернулись в Москву и вскоре нашли работу и переехали в г. Богородск (с 1930 г. Ногинск). Дети часто ездили в Богородск на праздники, в каникулы, или при необходимости какой-то медицинской помощи (отец подробно описывает один из таких случаев, когда ему потребовалась операция на ноге, и С.В. положил его в Богородскую больницу). В.К. последние годы жизни лежала в параличе и умерла в 1930 г. В это же время С.В. оставил Л.Ф. и переехал в Павловский Посад, где в 1940-е гг. заведовал больницей. Он скончался в 1948 г.

Школьные годы

В.С. Успенский, 14 лет. Май 1926 г.

К сожалению, мне очень мало известно о дошкольных годах отца. Семья жила в большой квартире на Б. Дорогомиловской улице. У них была нянька Степанида, жившая с ними, которая, по-видимому, в основном и занималась воспитанием братьев. Летом они выезжали в деревню Афанасово Новгородской области, где жила семья их няньки.

Отец поступил в школу в 1920 г. Это было не самое лучшее время для учебы, поскольку система образования в советской России подвергалась постоянным реформам. У отца очень рано сформировался свой круг интересов, куда не попали физика и математика. В результате он регулярно переходил в следующий класс “средним”, что, впрочем, его не слишком огорчало. Его отношения с одноклассниками ограничивались, в основном, стенами школы. Единственным исключением был Виктор Болдырев, его друг со школьных лет и спутник во многих экспедициях в последующие годы. С 12-ти лет отец начал вести дневник (хотя есть и более ранние нерегулярные записи), что, по-видимому, во многом заменяло ему общение с товарищами. Примерно в это же время он начал писать стихи, а позже делал попытки сочинять сценарии. У него проявился дар рисования, особенно удавались ему карикатуры. Поля его школьных дневников заполнены множеством зарисовок. Он постоянно рисовал карикатуры на учителей и соучеников и, естественно, его выбирали в редколлегии школьных стенгазет.

 

 

В.С. Успенский. "Убийство Грушницкого"

Иллюстрация к "Герою нашего времени" М.Ю. Лермонтова (1928-1929 гг.)

 

Посещение школы не было “сильной стороной” моего отца. Я нашел в одном из его дневников за 5-й класс такие “замечательные” строки: “Настала страшная хандра/ и меланхолия была/ хандрил, хандрил, хандрил,/ и в школу мать не послалá”.

   Бывали, впрочем, и более прозаические причины непосещения школы. В октябре 1926 г. отец пишет в дневнике: “Выпал густой снег и начал таять. Я не имел калош и поэтому не посетил школу”. Но в конце он поставил восклицательный знак, что означает, по-видимому, что это не было для него большим огорчением.

Из той же записи можно понять, что семья жила достаточно бедно. Небольшая зарплата (а в последние годы пенсия) В.К. была основным источником существования семьи. Пока дети учились в школе, С.В. помогал семье деньгами, но это была нерегулярная помощь. На дни рождения, именины, и в большие праздники родственники дарили детям небольшие суммы денег, которые те могли использовать для своих нужд. Его строго наказывали за прогулы и плохие отметки, но когда его мать тяжело заболела, он оказался предоставлен самому себе.

С ранних лет отец увлекся фотографией. В дневнике мелькают записи о поисках химикатов, съемках тех или иных лиц и событий, результатах этих съемок (сначала весьма плачевных, но постепенно улучшающихся). Начинал отец с пластиночным фотоаппаратом “Фотокор”, а затем он постоянно работал с самой популярной в то время камерой ФЭД. Забегая вперед скажу, что со временем отец стал очень успешным фотографом, он иллюстрировал все свои статьи собственными, очень качественными фотографиями.

 

Страница из дневника В.С. Успенского.

Июнь 1926 г.

В это время у него проявилась страсть к “бродяжничеству”: он мог часами бродить по московским улицам и переулкам, по подмосковным лесам и паркам, по лесам вокруг Богородска, куда он часто ездил. При этом он получал наслаждение от пребывания на природе, где он отмечал множество деталей – от цвета неба и формы облаков до пения птиц (которых он с детства уже прилично знал). Позже он освоил велосипед и совершал достаточно дальние пробеги – Москва-Звенигород, Москва-Богородск и др., один или с кем-нибудь из своих сверстников. В последнем классе отец научился ходить на лыжах.

Отец с малолетства много читал. Вначале это были Фенимор Купер и Вальтер Скотт, журнал “Спутник следопыта”, но постепенно круг его чтения неимоверно расширился. С какого-то момента он становится постоянным посетителем библиотеки Румянцевского музея (с 1924 г. Библиотека им. Ленина). К окончанию школы он прочитал помимо русской и западной классики массу литературы по истории, этнографии, археологии, географии. Из писателей сильнейшее впечатление произвел на него Сервантес, из поэтов он высоко ценил Багрицкого. В его дневниках встречаются весьма интересные заметки об отдельных произведениях и писателях. Когда у него было хотя бы немного денег, он любил ходить на книжные развалы, рыться в горах старых книг, и, найдя что-то интересное, торговаться с лотошниками, чтобы уложиться в свои скромные сбережения.

Согласно правилам, принятым в тот период, по окончании 9-го класса и прохождения летней практики ученики должны были получить рабочую специальность. Поэтому последние 2 года школы там предполагался производственный уклон, однако никто толком не знал, в какую сторону “уклоняться”. В конце мая 1929 г. после сдачи школьных зачетов ученики были посланы на практику в Мосстрой. Никакой серьезной работы им не давали, и в конце июня отец бросил практику, получив все же справку о ее прохождении. Июль отец проработал электриком в Институте социальных болезней. Когда же в конце сентября собралась квалификационная комиссия, которая должна была дать заключение о профессиональной пригодности учеников, им неожиданно было предложено держать экзамен на чертежника. Большинство, в том числе и отец, экзамена не выдержали и были выпущены из школы как неквалифицированные рабочие. “Стоило учиться 2 года!” - записал отец в дневнике.

 

Между школой и университетом

     В последний год обучения в школе отец постоянно пишет в дневнике о своем желании учиться дальше. Круг его интересов был необычайно широк – от истории и археологии до литературного творчества. Он посещал заседания многочисленных обществ – астрономического, исторического, “Старая Москва”, любителей археологии и др. Однако, с 1923 г. действовал контроль за составом студентов: в высшие учебные заведения принимали тогда исключительно по социальному происхождению (рабочих) и партийной принадлежности (“партийцы” и комсомольцы). На свободный конкурс выделялось ограниченное количество мест, но и их часто заполняли теми же кадрами. Отец понимал, что его подготовка, особенно по физике и математике, недостаточна для того, чтобы выдержать жесткий конкурсный отбор. Чтобы лучше подготовиться к экзаменам он поступил в октябре 1929 г. на частные подготовительные курсы, где прозанимался до конца мая 1930 г.

Изначально отец хотел пытаться поступать на этнологический факультет 1-го МГУ, но как раз в тот год факультет был реорганизован. После хождения по разным институтам в попытках получить информацию о свободном конкурсе, в начале июня 1930 г. отец подал документы в 1-й МГУ на почвенно-географическое отделение физико-математического факультета. Наступил длительный период ожидания, который он скрашивал велосипедными и лодочными путешествиями, поездками в Богородск и прогулками по лесам. Несколько раз вместе с В. Болдыревым они лазили в пещеры в районе Красной Пахры. Только в конце августа, когда отец в очередной раз пришел в приемную комиссию узнать о своей судьбе, ему были возвращены документы с резолюцией, что он “не допущен к испытаниям за недостаточностью мест”. К этому времени было еще можно подать документы на сценарный факультет ГИК'а, но уже через 2 недели отцу возвратили документы с точно такой же резолюцией.

Отец вернулся к временной работе электриком, одновременно поступив на вечерние курсы шоферов. Осенью он устроился на постоянную работу чертежником в организацию с громким названием “Котлотурбина”, одновременно подрабатывая в качестве фотографа для разных журналов. Свободное время он проводил в компании своего друга Виктора, его старшего брата Сергея и их друзей, где строились планы дальних поездок и способов их финансирования. Пока же они познакомились с выдающимся археологом И. Я. Стеллецким, который много рассказывал им о раскопках, о подземных ходах, городах и тайниках. Он подарил им свою книжку о кавказских пещерах с надписью “Фото-бригаде ударников-троглодитов от автора”. По его совету они проникли в дом Голицина, где намечались раскопки, и пытались искать там тайные подземелья. Они лазили по развалинам китайгородской стены в поисках старинных монет. Когда выдавалось несколько свободных дней, отец ездил в старые города – Дмитров, Борисоглебск, Серпухов, и др., где бродил по развалинам крепостных стен, церквей и монастырей, представляя сцены из далекого прошлого.

В марте 1931 г. отец окончил курсы шоферов и с нескольких попыток сдал экзамен по вождению, получив права шофера 3-й категории. В мае он был принят на работу в “Союзтранс” водителем грузовой машины. Стажировка в первые недели оставляла много свободного времени на чтение, общение с компанией Болдыревых, и дальние велосипедные поездки. Только в июле началась регулярная работа, по 5 дней попеременно в дневную и ночную смены, причем дневная смена продолжалась 10, а иногда и больше часов. Приходилось перевозить самые разные грузы, преимущественно с вокзалов, складов или заводов на другие вокзалы и склады. В некоторые дни получалось до 11 ездок за смену, но бывали и дни с одной ездкой из-за поломок или аварий. Парк автомашин состоял из достаточно разбитых грузовиков западных фирм. Поломки происходили постоянно, причем начальство пыталось переложить вину за них на шоферов, чтобы производить ремонт за счет их зарплаты. Аварии происходили и из-за халатности грузчиков.

Запись в дневнике: “Вез матрасы. По дороге они сильно сдвинулись на один край. В Столешниковом переулке, подъезжая к тротуару, задел фанерную палатку с квасом. Рухнула она очень эффектно, посыпались деньги, сбежалась толпа. Мутный поток кваса струился до Петровки... Я уладил дело, уплатив 15 руб.”

Постоянные поломки машин, частые аварии, безобразное отношение со стороны начальства, воровство грузчиков, хронический недосып – вот основное содержание жизни отца в эти месяцы. Выматывающая работа уже не оставляла времени и сил на встречи с друзьями, на чтение книг. “Так я вырабатываю свой рабочий стаж”- пишет отец в дневнике.

Братья Болдыревы имели тесные связи с Московским отделением ОПТЭ (Общество пролетарского туризма и экскурсий), которое финансировало групповые туристические походы, особенно если предполагалась какая-нибудь практическая составляющая. В начале 1932 г. представленный ими проект многодневного лыжного похода по Кольскому полуострову был принят. Отцу удалось получить отпуск за свой счет, и в марте-апреле он впервые оказался на Севере, “заболев” им на все последующие годы. Около месяца группа (в составе 5 или 6 человек) шла на лыжах по Лапландии, закончив маршрут в Мурманске.

В мае отец вернулся в Москву и, снова сев за баранку автомашины, начал активно подыскивать себе другое место работы. И тут счастье улыбнулось ему. Радикологическая (корнеизучающая) станция, образованная за несколько месяцев до этого, планировала экспедиции в разные концы страны и набирала людей для полевых работ. В. Болдырев, нашедший эту станцию, устроился туда сам и порекомендовал отца. Уже через несколько дней после возвращения с севера отец уволился из “Союзтранса” и был зачислен на станцию “сезонным практикантом”. Его назначили в комиссию по снабжению, где он отвечал за обеспечение планируемых экспедиций продовольствием. Изначально планировалось его участие в экспедиции на Алтай, но затем его определили в кавказскую экспедицию, и после многочисленных отсрочек экспедиция выехала во второй половине июня. Начальным пунктом маршрута был Нальчик, откуда экспедиция двинулась по Чегемскому ущелью через перевал Ак-Топрак, затем по Баксанскому ущелью к селению Тегенекли и далее через Сванетию к черноморскому побережью, собрав богатейший материал по корневым системам кавказских растений. После этого отец с Виктором по собственной инициативе побывали в Грузии, оттуда проехали в Баку и только в середине октября они вернулись в Москву. Здесь они узнали, что на станции идут массовые увольнения и аресты. После нескольких дней неопределенности они были уволены как “окончившие сезонную работу”.

Начались хождения по разным учреждениям для выяснения возможностей новых экспедиций, а также по учебным институтам, где еще мог быть прием заявлений. Отец пишет: “Я окончательно становлюсь на стезю путешествий, это единственное, к чему меня по-настоящему тянет... Побывав на севере и на юге, я не в состоянии заняться чем-нибудь иным. Дали манят неудержимо. Если бы было высшее образование, путь мой определился бы окончательно. Отсутствие университета здорово чувствуется. Мне нужен ВУЗ, но мне он недоступен...”.

К этому времени отец и Виктор были уже знаком с П.А. Мантейфелем, заместителем директора Московского зоопарка и легендарным основателем КЮБЗ’а. Зайдя к нему в зоопарк, они узнали, что намечаются экспедиции в несколько северных районов страны для изучения оводов северного оленя и разработки мер борьбы с ними. Через несколько дней Мантейфель представил их комиссии, отбиравшей кандидатов для экспедиций, дав обоим самые лестные характеристики. Комиссия рекомендовала их на полуторамесячные подготовительные курсы, которые начались в первых числах декабря. Было отобрано 6 человек, которых парами должны были направить в 3 района интенсивного оленеводства, Кольский полуостров, Большеземельская тундра и Якутия. Отцу с его неизменным спутником Виктором Болдыревым была определена северо-западная Якутия, более конкретно – Булунский улус (район), расположенный в низовьях Лены.

Перед этим неожиданно был объявлен прием в геолого-разведочный институт, где на открытый конкурс было выделено 30 мест и подано 300 заявлений. Отец решил попытаться, не очень, впрочем, рассчитывая на успех. Однако, после двух экзаменов конкурс без всякого объяснения причин был отменен.

В Якутии, 1934 год. Слева направо Н.Ф. Григорьев, В.Н. Болдырев, В.С. Успенский

 

Между тем, занятия на курсах шли достаточно интенсивно. Проходили биологию оленя, экономику и организацию оленеводства, общую энтомологию. Отец жадно читал все, что можно было достать о Якутии (в том числе “Описание Жиганского улуса” протоиерея Хитрова середины 19-го века). Им предстоял путь по маршруту Москва-Иркутск-Якутск-Верхоянск-Булун на поезде, аэроплане, лошадях, оленях и, может быть, даже на собаках. Однако решение организационных вопросов и проблем снабжения сильно отставали от темпов преподавания. Занятия закончились в начале февраля 1933 г., но еще не были подписаны договора, соответственно не были выделены деньги для необходимых закупок, делались попытки урезания первоначально утвержденной сметы. Только в конце февраля отец с Виктором смогли покинуть Москву и в середине марта они добрались до цели.

К сожалению, не сохранилось дневника, посвященного этой экспедиции. Хочу упомянуть только одну историю, которую рассказывала мне моя мать – покидая Якутию и ожидая лошадей на одной из станций, они встретили Николая Григорьева, молодого геолога, горячо влюбленного в север, с которым они мгновенно подружились. Встреча эта закончилась весьма нетривиально – новый знакомый попросил у них взаймы 2 тысячи рублей, поскольку из-за бюрократической волокиты срывалась его работа, и они, проникнувшись к нему глубокой симпатией, немедленно дали ему требуемую сумму. Их дружба продолжалась всю жизнь. [Повидимому, рассказ матери не совсем точен, т.к. в книге Н.Ф. Григорьева (2006) рассказывается об их длительном общении во время пребывания в Якутске].

 

После возвращения из Якутии, 1934 г.

 

Учеба в университете

   В Москву отец с Виктором вернулись в мае 1934 г., причем отец с ревматизмом, “заработанным” в Якутии. Первый визит после возвращения был, естественно, в зоопарк к П.А. Мантейфелю. Из дневника отца: “Мы похвалились было нашими наблюдениями по биологии слепней. “Дядя Петя” каверзно спросил: “А спаривание оводов видели?” Пришлось сознаться, что нет”. В зоопарке была начата окончательная обработка большого материала, который удалось собрать за прошедший год. Работа якутского отряда была признана лучшей из всех 3-х отрядов.

 

Параллельно отец начал готовиться к поступлению на биологический факультет Московского университета, куда уже начался прием заявлений. В том году был, наконец, отменен прием по социальному происхождению и стало возможно поступить по конкурсу. Поскольку школьные знания отца изрядно повыветрились за эти годы, он решил пойти на вечерние двухмесячные подготовительные курсы. При этом одновременно ему приходилось посещать курсы допризывной военной подготовки, и отец не был уверен, что его не призовут вместо университета в армию. Конкурс на биофак был 400 человек на 150 мест. Отец был принят, получив на 5-ти экзаменах 3 оценки “хорошо” и 2 “удовлетворительно”. Ему была назначена стипендия в 82 руб.

 

Студенческий билет В.С. Успенского. Из архива Биофака МГУ

 

К этому времени отец был окончательно поглощен экспедиционной стихией, “стихией дальних странствий”. Интересны его первые впечатления от пребывания в университете. “Я чувствую себя в ВУЗ’е немного не на месте....Два года скитаний как-то отдаляют нас ото всех здесь. Мы жили не тем.   Мы бродяги, любящие и видавшие дали”. (Через много лет тогдашний друг и спутник отца Виктор Болдырев подарил мне только что вышедшую в Советском Союзе книгу Тура Хайердала “Путешествие на Кон-Тике” со следующей подписью: “…нам бы с твоим отцом такое путешествие было по нраву и по плечу”).

Первый семестр был для отца особенно труден в смысле перехода на упорядоченный режим занятий с постоянным отвлечением на всякого рода общественные мероприятия. В октябре студентам приходилось каждое утро (с 8-ми до 12-ти часов) работать на строительстве метро, а мужчинам вечерами еще заниматься “шагистикой” в преддверии октябрьского парада. В это же время отец был избран организатором кружка “Общей биологии” (который просуществовал лишь год), редактором групповой стенгазеты Potiamur Scientia (в моем вольном переводе “Осваивающие науку”), где он был и за художника, и за поэта. В рамках движения “За культуру” дважды в месяц он посещал лекции по западной литературе. Одновременно он продолжал обрабатывать материалы их якутской экспедиции и работать над брошюрой об оводах северного оленя.

В начале второго семестра медицинское обследование выявило у отца Spina bifida, родовой дефект, заключающийся в неполном зарастании одного из участков позвоночника. В результате он был признан “годным к нестроевой службе”, что привело к необходимости догонять “невоенную” группу по ряду предметов. Мужская часть курса биофака делилась в те годы на годных к военной службе без ограничений (их называли “военные мальчики” и они учились на 1 год дольше) и имевших какие-либо ограничения, к которым приписали моего отца. Медицинское заключение ввергло отца на какой-то период в состояние сильной депрессии, поскольку он решил, что для него закрыты экспедиционные поездки. Летом по рекомендации врачей он поехал в Саки для лечения грязями. Ему удалось купить “курсовку”, т.е. лечение и питание в санатории с самостоятельным проживанием. Особого результата лечение не дало. В сентябре по бесплатной путевке ОПТЭ он на несколько дней съездил в Мичуринск в питомники покойного селекционера.

На втором курсе отца выбрали организатором кружка биологов-натуралистов, но здесь произошла странная история. Тогдашний зам. декана факультета С.Д. Юдинцев заподозрил отца в принадлежности к КЮБЗ’у (что не соответствовало действительности) и потребовал его замены. По-видимому, у Юдинцева были какие-то предубеждения против КЮБЗ’а. Отец в это время заболел крупозным воспалением легких, так что ему даже пришлось на некоторое время лечь в больницу, и его товарищи скрывали этот факт от него. К счастью, отца это не слишком задело. Вместо отца руководить кружком стал Юра Кафтановский. На 2-м курсе отца избрали профоргом группы. На соревнованиях по стрельбе он получил значок “Ворошиловский стрелок”. В это же время он начал много писать в разные журналы и газеты, в “Юный натуралист”, “Комсомольскую правду”, и др. о своих поездках и впечатлениях. Естественно, что большинство заметок нового автора так и не увидели света. Зато была, наконец, издана их совместная с Виктором брошюра “Кожный и носовой овод северного оленя”, а также художественный плакат “Все на борьбу с кожным оводом северного оленя”. Предисловие к брошюре написал П.А. Мантейфель.

В этот год отец неоднократно выезжал в природу, в том числе на Звенигородскую биостанцию. Тогда же определился его интерес к кафедре зоологии позвоночных. Поэтому он был очень огорчен, получив на экзамене у С.И. Огнева только “хорошо”, не назвав представителей примитивных акул и латинского названия утконоса. После экзаменов была короткая практика в Лужках, по окончании которой они с Виктором организовали при финансовой поддержке биофака поездку группы студентов в Таджикистан на озеро Искандер-Куль. Помимо отца и Виктора в поездке участвовали М. Алексеева, Д. Бибиков, О. Крыжановский и еще 2 или 3 студента. В течение месяца, с конца августа до конца сентября, они отлавливали мелких грызунов, проводили учеты птиц, собирали насекомых, брали пробы планктона, собирали гербарий. Отец с Виктором совершили несколько весьма рискованных вылазок в горы, в частности к могиле известного таджикского имама Хаджи Исхака.

В.С. Успенский и И.В. Воронкевич, 1937 г.

Свадебная фотография

 

В 1935-1936 гг. отец подружился со своей однокурсницей, Ириной Владимировной Воронкевич, и весной 1937 г. они поженились. Переезд матери к отцу происходил полулегально. Мать жила тогда в общежитии университета в Останкино. Для выноса вещей из общежития требовался специальный пропуск со множеством подписей (обходной листок). Поскольку все вещи матери помещались в одном плетеном сундучке, она передала его отцу в окно (благо ее комната находилась на первом этаже), а сама вышла без вещей через проходную.

Отец в то время жил в маленькой проходной комнате вместе с их нянькой, а в соседней, столь же маленькой комнате жил его брат с женой и маленьким сыном. До революции вся эта квартира принадлежала их семье, но теперь превратилась в типичную для того времени коммунальную квартиру, в которой жило 5 семей. Отцу с братом удалось разменять их комнаты на две не проходных, и в конце 1937 или в начале 1938 г. отец с матерью переехали в поселок Сокол, в крохотную комнату в 3-х комнатной квартире с еще двумя семьями. Здесь прошли 3 с небольшим года их совместной жизни, здесь появился на свет я, и отсюда отец уехал в свою последнюю экспедицию, чтобы уже никогда сюда не вернуться.

 

 

К этому времени отцу удалось наладить контакты с рядом изданий, где начали публиковать его очерки и рецензии. Главными “потребителями” его продукции стали популярные в то время журналы “На суше и на море” (отец называл его “сушкой”) и “Наша страна”. Отец любил писать, писал легко и быстро. Кроме удовлетворения его внутренней потребности, это давало и некоторую прибавку к скудной стипендии.

После 3-го курса (1937 г.) отец отправился в Лапландский заповедник. Он работал вместе с сотрудником заповедника зоологом Львом Осиповичем Белопольским, выпускником биофака, известным полярником, участником плаваний на “Сибирякове” (1932) и “Челюскине” (1934), дважды орденоносцем, что по тем временам было большой редкостью. C этого времени между ними установились дружеские и хорошие рабочие отношения, которые продолжились позднее во время работы в заповеднике “Семь островов”. В Лапландском заповеднике отец вместе с Л.О. занимался мышевидными грызунами, и помимо этого изучал орнитофауну. Очень полезным для него было знакомство с О.И. Семеновым-Тян-Шанским, патриархом Лапландского заповедника, прекрасным знатоком местных фауны и флоры. В это же время в заповеднике находились и другие студенты биофака (Д. Бибиков, Н. Дарская и др.).

В конце сезона туда же приехала и моя мать, и они с отцом съездили в Кировск в Ботанический сад. В сентябре они поехали в Кустанай навестить родителей матери. В этот приезд они в последний раз видели отца моей матери – в январе 1938 г. его арестовали и в ноябре того же года расстреляли (точную дату его гибели мы узнали лишь в 1990 г., хотя он был реабилитирован еще в 1957 г.).

 

В.С. Успенский в Лапландском заповеднике,

1937 г. Отлов грызунов

Статья В.С. Успенского "В заповедной тайге" о работе в Лапландском заповеднике.

Журнал "На суше и на море", 1938 г.

 

К этому времени Белопольский активно продвигал проект организации орнитологического заповедника на островах у восточного побережья Баренцова моря. Идея организации такого заповедника принадлежала молодому профессору биофака МГУ А. Н. Формозову, который побывал на о-ве Харлове, самом крупном острове этой группы, еще в 1929 г. Сам Л.О. работал на Харлове летом 1935 г., а в 1937 г. орнитологическая секция Общества охраны природы направила туда студентов МГУ Ю. Кафтановского и В. Модестова. Наконец, 20 мая 1938 г. постановлением ВЦИК и СНК РСФСР все семь островов этой группы были объявлены заповедником общегосударственного значения с главной задачей охраны и изучения ценных видов птиц, прежде всего гаги. Л.О. Белопольский был назначен директором заповедника, а моему отцу выпало стать его первым научным сотрудником.

 

Заповедник “Семь островов”

Карта заповедника "Семь островов" из книги "Острова в океане"

 

Остров Харлов, база заповедника. 1938 г.

Из архива Кандалакшского заповедника

Уже через несколько дней после издания этого постановления отец вместе с Юрой Кафтановским выехали поездом через Ленинград в Мурманск. Очевидно, отец сдал экзаменационную сессию досрочно, а Юра, уже окончивший биофак, но еще не сдавший государственного экзамена, не мог удержаться от заманчивого предложения вновь поработать на островах. 27 мая они высадились на Харлове. Первый сезон работы был неимоверно трудным. Жили в палатках или в полуразрушенных постройках без окон и дверей, с дырами на крышах.

    Необходимо было получить поддержку местного населения (на материке) и убедить их в необходимости перенести выпас оленей (разорявших гагачьи гнезда) с островов на материк. Нужно было начинать систематическую борьбу с браконьерством. И, конечно, нужно было вести научную работу. Успех был определен фантастическим организаторским талантом и напористостью Белопольского и подкреплен энтузиазмом его сотрудников.

 

  

 

В заповеднике "Семь островов", 1938 г. Слева направо - В.С. Успенский, Л.О. Белопольский, Ю.М. Кафтановский.

На обороте надпись "Передовики заповедника "Семь островов"

 

Кафтановский проработал в заповеднике в тот год лишь один месяц, но это был самый важный первый месяц, когда он смог передать отцу свой прежний опыт. Отец оставался на островах до конца августа, исполняя также обязанности заместителя директора. С ним работал Коля Колов, студент-практикант, и рабочий, помогавший кольцевать птиц. Несмотря на все трудности первого года, за 3 месяца удалось посетить все 7 островов заповедника, провести полный учет орнитофауны и собрать большой материал по биологии разных видов птиц. Результатом стала статья отца “Птицы заповедника “Семь островов”, опубликованная в первом выпуске Трудов заповедника уже после начала войны. Личный интерес отца был связан с гагой, ее биологией, экологией, возможностями искусственного разведения, защитой от хищников. Это была его дипломная работа, где его руководителем (как и по работе в Лапландском заповеднике) был А.Н. Формозов. Перипетии этого года отец описал в небольшой книжке “Острова в океане”, изданной в Детиздате в 1940 г.

 

Осенью того же 1938-го года отец с матерью поехали в Куйбышев к родственникам матери, а по дороге заехали в Жигулевский заповедник. Отец очень интересовался постановкой заповедного дела в стране, и ему хотелось познакомиться с работой этого уникального по своим природным условиям заповедника, побеседовать с заведующим научной частью заповедника П.Б. Юргенсоном и другими сотрудниками.

В.С. Успенский. В Жигулевском заповеднике, 1938 г.

Последний курс был для отца исключительно напряженным. Для начала предстояло сдать тяжелый зачет по большому практикуму. Собранный летом материал также требовал срочной обработки – ведь отец был теперь сотрудником заповедника. В частности, нужно было отпечатать огромное количество фотографий, что по тем временам было весьма трудоемким делом. К тому же он был выбран старостой группы. В это же время ухудшилось здоровье моей матери. Она и раньше часто недомогала, а арест ее отца, естественно, очень сильно повлиял на нее. Отец старался больше писать, теперь исключительно для заработка, чтобы обеспечить мать нормальным питанием и возможностью поехать в санаторий. Тем не менее, даже при такой нагрузке он успешно сдал последнюю сессию и поспешил в заповедник, куда он смог попасть только во второй половине июня. Мать была к этому времени беременна мною.

Результаты госэкзаменов В.С. Успенского. Подписи Л.И. Курсанова и Л.А. Зенкевича

Из архива Биофака МГУ.

 

 

Справа В.С. Успенский, слева Н.И. Широколобов.

Кольцевание кайры, 1939 г.

Из фондов Мурманского краеведческого музея.

 

В этот год в заповедник приехало значительно больше народа. Здесь были студенты-практиканты МГУ, выполнявшие различные научные работы (Н. Горчаковская, Н. Дарская, Н. Соколова, Н. Колов и др.), сотрудница Естественно-научного института им. П.Ф. Лесгафта Д.В. Рольник, изучавшая развитие терморегуляции у птенцов северных птиц. Здесь же еще с конца апреля работали его друзья-орнитологи, ныне аспиранты биофака, Юра Кафтановский и Володя Модестов. Позже приехала жена Белопольского, Мария Михайловна, в то время аспирантка Ленинградского университета, собиравшая материал по паразитофауне птиц. Наезжали “киношники”, снимавшие экзотические кадры работы на птичьих базарах. Естественно, что как и во всяком большом коллективе, периодически возникали конфликты. Отец пишет: “Я во всех этих историях держал строгий нейтралитет, полагая, что каждый человек имеет право на свои недостатки”. Он был страстно увлечен своей гагачьей темой, которая должна была стать его диссертацией и старался больше времени проводить на отдаленных от Харлова островах, особенно на Б. Лицком, где мог полностью отдаться работе. У него теперь были помощники – лаборант Н.И. Широколобов (житель Харловки) и студентка Н. Дарская. Он обследовал также другие острова и прибрежные районы материка.

К сентябрю все постепенно разъехались. Отец как сотрудник заповедника, да к тому же заместитель директора оставался на острове, ожидая приезда Белопольского с деталями сборного дома, который предполагалось поставить к следующему сезону. Отца должны были призвать на воинскую службу, но Белопольскому удалось добиться для отца отсрочки от призыва и перевода его на специальный воинский учет. “Мы не можем оголять такие важные участки” - сказали в военкомате. В начале октября прибыло судно с деталями дома, разгружать который пришлось в сильнейший шторм, который разметал многие части дома, связанные в плоты. Понадобилось несколько дней, чтобы собрать все, что удалось найти по берегам.

            

Выгрузка на берег рам для дома-лаборатории и сборка дома-лаборатории на Харлове, 1939 г.

Из фондов Мурманского краеведческого музея.

Наконец отец получил телеграмму о моем появлении на свет. Его ответная телеграмма гласила: “Получил телеграмму сегодня очень рад назовите сына Роальдом честь Амундсена целую всех Слава”. Моей бабушке удалось, однако, отстоять для меня менее звучное имя. Ее аргумент: “Я не хочу, чтобы моего внука дразнили во дворе Роликом” - возымел свое действие. В Москву отец смог вернуться только в ноябре.

В 1940 г. отец выехал в заповедник в середине апреля. Его багаж весил около 90 кг, которые ему, в основном, приходилось таскать самому. В Мурманске ему пришлось задержаться по делам заповедника. Он пишет: “Вечера я проводил у Б.П.Мантейфеля, который любезно разрешил рыться в своих дневниках (поиски заметок о птицах). ... Мантейфель прекрасно рассказывает (также как и его отец, которого он вообще очень напоминает). Вечера у Мантейфеля – самые приятные воспоминания о Мурманске”.

Промысловая изба на о. Большой Лицкий, 1939 г.

Из фондов Мурманского краеведческого музея.

С середины мая до середины августа отец, в основном, находился на острове Б.Лицком, ведя наблюдения за гагой, ставя опыты по выращиванию искуственно выведенных птенцов, которых поставляла ему Д.В. Рольник со своими студентами. Испытывались разные типы искусственных гнезд. С ним, как и в прежние годы, работал Н.И. Широколобов. Часть времени ему помогал в работе Д. Терновский, студент П.А. Мантейфеля из пушно-мехового института. Помимо этого приходилось как и в прошлые годы бороться с браконьерами и выезжать на остров Харлов на время отсутствия Белопольского. В тот год на Харлове в уже построенном, хотя еще и не обставленном 8-ми комнатном доме находилось 13 студентов-практикантов (не только из МГУ, но также из Томска и Горького, и из института Лесгафта). Там же жили и работали сотрудники – М.М. Белопольская, Д.В. Рольник, руководитель практики М. Слепцов и др. В 1940 г. работы отца по гаге были представлены на ВСХВ (Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставке).

В конце августа отец вместе с Белопольским принял участие в 84-м рейсе легендарного экспедиционного судна “Персей” на Новую Землю. Белопольский в это время вынашивал идею расширения территории заповедника на запад (Айновы о-ва) и на восток (южная часть Новой Земли). Рейс “Персея” давал хорошую возможность провести рекогносцировочную оценку восточного участка. В результате этого рейса идея получила хорошее обоснование, но реализовать ее удалось уже в послевоенные годы (Карпович, 1988).

Вернувшись в Москву отец засел за диссертацию, в феврале 1941 г. закончил основную часть работы и отдал печатать ее машинистке. В апреле Белопольский телеграммой вызвал отца в Ленинград, после чего они выехали в Мурманск. В начале мая на Харлове собрались М.М. Белопольская, Н. Горчаковская, Н.И. Широколобов, отец и двое рабочих. Весна в том году выдалась поздняя, и отец вынужденно сидел на Харлове, занимаясь оформлением своей диссертации. На пару дней удалось сходить на боте за 50 км на восток, обследовать птичьи базары на материке. Только в конце мая отцу удалось перебраться на его любимый Б. Лицкий, где в начале июня к нему присоединился студент биофака Л. Уткин. Помимо гаги, отец занялся изучением экологии и биологии пуночек и крачки. Его последнее письмо в Москву датировано 19 июня 1941 г.

Война

“О войне я узнал чуть ли не 8 дней спустя после ее начала. Немецкий самолет с желтыми концами крыльев, пролетевший над нашим островом, был первым вестником войны” – пишет отец в письме. Пришлось срочно свертывать работу, маскировать дом, строить бомбоубежище. 18 июля отца вызвали в военкомат, и он вместе с другими мобилизованными, пересаживаясь с судна на судно, добрался до Мурманска. Как командира запаса, годного к нестроевой службе, его направили в батальон аэродромного обслуживания недалеко от Мурманска, где он был определен в отдел интендантской службы заведующим делопроизводством. Строевые и командирские занятия в первой половине дня, канцелярская работа во второй, плюс регулярные ночные дежурства составляли ежедневную рутину аэродромной жизни. Периодически их посылали на разные работы – заготовка дров, прокладка дороги и пр. Аэродром, на котором они базировались, еще не был закончен, и поэтому подвергался лишь спорадическим налетам вражеской авиации.

Больше всего в первые недели отца тяготило отсутствие информации о нас с матерью. Он писал письма и посылал телеграммы всем родственникам и друзьям, кто мог что-то знать о нас. Только в середине августа он узнал, что мы находимся в Куйбышеве у родственников матери, где в это время была и моя бабушка. Отец безумно волновался о нас, нашем здоровье, питании, быте. Он использовал любую свободную минуту, чтобы написать хотя бы маленькую открытку. Помимо разрешенной части своего денежного аттестата (в начале войны 3/4, позднее 2/3 от общей суммы) отец переводил нам все появляющиеся у него деньги.

К сентябрю наладилась переписка и с другими адресатами. Его брат Костя тоже был в армии. Большое письмо прислала из Москвы Наташа Горчаковская. Из него отец узнал о гибели Володи Модестова и о судьбе работников заповедника. Отец начал получать письма от младшей сестры матери Людмилы. Основная проблема была в “медлительности почты” (письма из Куйбышева шли от 2-х до 3-х недель) и в частой смене адреса отца впоследствии, из-за чего он часто получал более свежие письма раньше, чем предыдущие.

Канцелярская работа очень быстро опротивела отцу, и он подал заявление с просьбой о переводе его в какую-нибудь армейскую газету. Однако, для работы в газете надо было иметь звание политрука (т.е. быть членом партии), в то время как отец был лишь техник-интендант 2-го ранга. В октябре в их части сократили штаты, и отца вывели в резерв, что привело к прекращению его делопроизводительской деятельности. Во время командировки в Мурманск он неожиданно встретил Белопольского, от которого узнал все новости о заповеднике. В декабре отца вместе с другими резервистами отправили в Беломорск для получения дальнейшего назначения. Там он сделал еще одну неудачную попытку устроиться во фронтовую газету. После довольно долгого ожидания, он был определен в 112-й запасной стрелковый полк в резерв комначсостава, а в январе 1942 г. его послали на 3-х месячные курсы младших лейтенантов. В конце апреля отец успешно сдал экзамены и получил звание лейтенанта. За это время из писем он узнал о гибели Юры Кафтановского, с которым был особенно дружен. Кроме того, он получил письмо от брата, который обслуживал спецмашину связи на одном из южных фронтов. Было письмо от Н.И. Широколобова, который вместе с другими охотниками занимался добычей рябчиков для снабжения Мурманска продовольствием.

Отец был направлен командиром взвода в отдельную лыжно-стрелковую бригаду, базировавшуюся недалеко от Мурманска. Однако, буквально через месяц его неожиданно вызвали в Мурманск для участия в экспедиции на птичьи базары Новой Земли. Начальником экспедиции был Л.О. Белопольский, отец был назначен его заместителем. Целью экспедиции было помочь городу, и в первую очередь госпиталям, продовольствием – яйцами кайры и птицей с огромных новоземельских птичьих базаров. Экспедиция состояла из 16 бывалых рыбаков и 30 мальчишек, учеников старших классов средней школы. Отец попал на мотобот “Осетр” 13 июня, и они сразу же вышли в море. На следующий день у берегов Харлова они встретились со вторым судном “Исследователь”, на котором находился Белопольский. Флот не смог обеспечить охрану судам экспедиции, а время поджимало – у кайры начиналась кладка. Пришлось отправиться в путь без сопровождения. За островом Колгуев “попали во льды и долго толкались в них”. Только 24 июня подошли к Новой Земле, где высадились в губе Безымянной. Сразу же приступили к сборам. Кладка у кайры уже началась, что создало определенные трудности – пришлось проверять яйца и отделять “запаренные”. Через 2 недели часть экспедиции под началом отца перешла на север в губу Архангельскую, где работала до первых чисел августа. Несколько раз появлялись немецкие самолеты-разведчики, но этим, к счастью, вражеское вмешательство ограничилось. Потратив еще некоторое время на добычу взрослой птицы, отправились в обратный путь. В Мурманск они вернулись 28 августа. Задача обеспечения Мурманска продовольствием была выполнена. Эта история широко освещалась в печати (Анциферов, 1964, 1965; Чертков, 1985, 2010; Краснов, 2011) и даже стала сюжетом фильма С.Д. Арановича “Летняя поездка к морю”. Отец пишет, что за эту поездку собрал “материал на десятки очерков и книг. Я исписал 4 больших блокнота, и там, конечно, лишь квинтэссенция”. Пока шли разгрузка, писание отчетов, денежные рассчеты отец сумел написать пару очерков для газеты “Полярная правда”, и они сразу же были опубликованы.

11 сентября отец был в отделе кадров и получил направление в свою прежнюю часть. По прибытии туда он был назначен командиром стрелкового взвода отдельного лыжного батальона. Через несколько дней их неожиданно перебросили из района Мурманска южнее, в район станции Кочкома. Из северной тундры они попали в дремучую тайгу. Это был Карельский фронт, где в тот период шли позиционные бои на нескольких отдельных направлениях. Часть отца оказалась на ребольском направлении. Обе стороны ограничивались на этом этапе разведывательно-диверсионными действиями – рейды в тылы противника, многодневные засады, караулы, охрана собственных тылов. Зимой 1942-1943 гг. отец со своим взводом принимал активное участие во всех этих действиях, пройдя около 2 тыс. км на лыжах, сломав 3 пары лыж и износив 2 пары валенок. К маю, когда снег и лед сошли, и открылись многочисленные болота, боевая активность снизилась. Появилась возможность охоты, что вносило разнообразие в их рацион. Отец пишет: “Мы берем от леса все, что он может дать: и хвою для витамина С, и березовый сок, и клюкву”.

В июле отец был послан на 7 дней в дивизионный дом отдыха - “спать, есть и читать книги, от которых начал отвыкать”. Во взводе, помимо занятий и тренировок, занимались ремонтом землянок, заготовкой дров, сенокосом и пр. Отец начал опять писать небольшие очерки и рассказы для газет. Пришло письмо от брата, который побывал в Москве для ремонта своей связной машины – он поседел. Н. Горчаковская сообщала о московских новостях. Из ее письма отец узнал о выходе 1-го тома трудов заповедника, где была помещена его большая статья. В это время А.Н. Формозов с Н.И. Калабуховым предпринимали усилия, чтобы перевести отца на должность армейского зоолога. Пока что дело ограничивалось обещаниями людей, от которых это зависело, “иметь в виду”. Неожиданно в августе отца вновь послали в дом отдыха, на этот раз в настоящий офицерский, расположенный в бывшем санатории, сроком на 14 дней. Отец просил заменить ему этот отдых на поездку к семье, но ему отказали. Он исходил все окрестные леса, наслаждаясь нетронутой природой, а также “освоил основы игры в биллиард, знание которой необходимо офицеру”. Хорошо отдохнувший, он по возвращении присоединился к своему взводу, который находился в боевом охранении.

Осенью возобновились боевые действия, и сразу же его взвод принял бой. Впервые отец пишет в письме домой об убитых и раненых среди его подчиненных. В конце октября взвод отозвали из охранения, и они вернулись в часть. В последнем письме, написанном 23 октября, отец посылает 2 своих рассказа, опубликованных во фронтовой газете. Один из них (“Кочегар с буксира “Бурун”) будет впоследствии удостоен второй премии на фронтовом конкурсе. Через несколько дней отряд, в состав которого входил и взвод отца, был послан в глубокий тыл для уничтожения важного укрепленного пункта противника. При движении ночью командир допустил ошибку, и отряд вышел к цели не затемно, как планировалось, а уже при свете дня. Отец предлагал пересидеть светлое время в лесу, но командир отряда приказал атаковать. Был солнечный морозный день. Отец поднял взвод в атаку и упал - пуля финского снайпера попала ему в висок. Атака захлебнулась. Бойцы вынесли тело отца из-под огня. Он был похоронен в братской могиле на 59-м км Ребольского тракта. Через 6 дней от прямого попадания снаряда в машину связи погиб брат отца Константин.

 

Обложка книги В.С. Успенского "Гага и гагачье хозяйство", 1946 г.

Посмертное издание

 

Список публикаций В.С. Успенского*

1936. Кожный и носовой овод северного оленя. КОИЗ, М.-Л., 52 стр. (в соавторстве с В.Н. Болдыревым).

1938. Рецензия: “Лапландский заповедник” (научно-популярный очерк). Изд. Комитета по заповедникам при Президиуме ВЦИК, М., 1937. На суше и на море, № 5, стр. 31.

1938. В заповедной тайге. "На суше и на море", № 8, стр. 13-15.

1938. По пещерам Средней Азии. "Наша страна", № ?, стр. 18-19.

1939. Как снимать шкурки птиц и зверей. "На суше и на море", № 1, стр. 29-30.

1939. Встречи. "На суше и на море", № 6, стр. 8-9.

1939. Рецензия: Ю. Промптов. “Казахстан – страна гор”. “Физкультура и спорт, М., 1939. "На суше и на море", № 6, стр. 8-9.

1939. Остров лежит в океане. "На суше и на море", № 8, стр. 28-29.

1939. Бобры на Кольском полуострове. "Наша страна", № 3, стр. 46.

1939. Заповедник семи островов. "Наша страна", № 4, стр. 51-52.

1939. Книги о заповедниках [рецензия]. "Наша страна", № 4, стр. 56.

1939. Норвежский лемминг. "Наша страна", № 6, стр. 39.

1939. Жигулевский заповедник. "Наша страна", № 7, стр. 40.

1940. Заповедники нашей родины. "На суше и на море", № 3, стр. 9-11.

1940. В помощь туристу [рецензия]. "На суше и на море", № 6, стр. 15.

1940. В лесах Лапландии. "На суше и на море", № 11, стр. 26.

1940. Интересная полезная книга [рецензия]. "На суше и на море", № 11, стр. 31.

1940. Без компаса. "На суше и на море", № 12, стр. 15.

1940. Кольцевание птиц. "Наша страна", № 4-5, стр. 48-49.

1940. Дикий северный олень. "Наша страна", № 4-5, стр. 50.

1940. Острова в океане. Детиздат ЦК ВЛКСМ, М.-Л., 47 стр.

1940. Методика биологической съемки в заповеднике “Семь островов”. Научно-метод. зап. Главн. Управл.. по заповедн., вып. 7, стр. 29-34.

1941. Плавание Персея. "На суше и на море", № 1, стр. 8-9.

1941. Гага. "Наша страна", № 1, стр. 41-42.

1941. Лось в упряжке. "Наша страна", № 4, стр. 38.

1941. Весна в Арктике. "Наша страна", № 5, стр. 39-40.

1941. Рецензия: В.И. Макаров. “Заповедники СССР”. ВЦСПС, М., 1940. "Наша страна", № 6, стр. 31.

1941. “Меховая птица”. "Наша страна", № 6, стр. 37.

1941. Птицы заповедника “Семь островов”. (Видовой состав и данные учета авиафауны летом 1938 г.). Тр. Гос. Заповедн. “Семь островов”, вып. 1. Главн. Управл. заповедн. зоопарк. зоосад., М.,  стр. 5-46.

1942. Арктика 1942 года. "Полярная правда", 11.09.1942, стр. 3.

1943. Помни меня. "В бой за Родину", 8.08.1943, стр. 3.

1943. Кочегар с буксира Бурун. "В бой за Родину", 17.10.1943, стр. 3.

1946. Гага и гагачье хозяйство. Главн. Управл. заповедн. зоопарк. зоосад., М., 36 стр.

 * Помимо этого, опубликовано еще не менее двух десятков очерков, рецензий и коротких рассказов в различных сборниках, журналах, центральных и местных газетах. Найти все их сейчас не представляется возможным.

 

Литература

В.Анциферов. 1964. Секретный рейс. Советская Россия, 12.11. и 13.11.1964, стр. 3.

В. Анциферов. 1965. Экзамен на мужество. Новое о героях секретного рейса. Советская Россия, 30.01.1965, стр. 3.

Н.Ф. Григорьев. 2006. С любовью к Арктике. Новосибирск, Академическое изд-во ”Гео”, 156 стр.

В.Н. Карпович. 1988. Кандалакшский заповедник. В: “Заповедники европейской части РСФСР”, ч. 1, М., Мысль, стр. 20-60.

Ю.В. Краснов. 2011. Л.О. Белопольский: экспедиция на птичьи базары Новой Земли. Мир птиц, № 39, стр. 34- 39.

В. Чертков. 1985. На крик кайры. Правда, 10.02.1985, стр. 3. [Идентичный текст был опубликован on-line в “Московский литератор”, 2011, 05 (269) http://www.moslit.ru/nn/1105/12.htm