Наумов А.Д.

И давно, и недавно. Как студент я появился на Станции в 68 г., как сотрудник в 72-м, работал до 77-го, потом по ряду причин пришлось уйти, и вернулся я в 90-м. Хотя со Станцией был связан все это время.

Есть ли на Станции проблемы противоборствующих группировок?

Это, по-видимому, неизбежность любого маленького коллектива. Насколько я мог понять из архивов, то же самое было и на Мурманской станции в Александровске, то же самое было в Зеленцах. Тесный замкнутый коллектив. Трудно, по-видимому, сохранить единство. Он, конечно, разбивается. При этом я не знаю как на других станциях, а у нас, хотя эти группировки и существуют, есть четкое осознание нашего единства и понимание того, что этот антагонизм только внутри Станции, а не за ее пределами.

Видимо, совместная работа, жизнь в одинаковых условиях. Осознание принадлежности к определенному клану.

Единство возникает только за счет совместной работы или люди еще и по каким-то сходным причинам оказываются в таких местах?

Обязательно. Потому что эта жизнь– особая жизнь, и она, несомненно, занимается отбором, селекция ведется очень жесткая. Это вовсе не значит, что кого-то увольняют, прогоняют. Люди или остаются, или не могут оставаться. Потому что это своеобразно... Не каждый может.

А Вы можете охарактеризовать, какие люди остаются, что их так сильно привлекает?

Ответить на этот вопрос трудно. У каждого, наверное, свои причины. Есть некоторая склонность к полевой жизни, к полевой работе, к этому образу жизни. С постоянными разъездами, с жизнью на природе... Наверное, это. Видимо, склонность характера. Когда я встречался с разными иностранными коллегами, тоже совершенно четко видно, кто из них полевой исследователь, а кто лабораторный.

Кроме этого есть привязанность именно к Белому морю

Несомненно. Но, наверное, если бы я попал не на Белое море, я все равно бы был полевым исследователем. Все равно бы я нашел такое место, к которому прикипел душой и там жил. Мне требуется какое-то время жить вне города, мне это нужно. Я смутно себе представляю, как это– летом жить в городе. Это подавляет, мешает, хотя я этот город очень люблю. Но сидеть здесь летом мне тяжело. И если почему-то получается, что я на Станцию летом не еду, это угнетает. Давно пора на волю, в пампасы, а я все еще здесь…

Есть ли сотрудники Станции, которые сидят на ней постоянно?

Есть местные рабочие, которые бóльшую часть времени проводят на Станции. И из научного состава в любой сезон года кто-то есть, но они меняются, не сидят постоянно. В прежние времена, в 70-е годы, при прежнем руководстве было принято проводить на Станции максимальное количество времени. Сейчас этого нет. Приезжаем в зависимости от рабочей необходимости. А тогда я сидел на Станции по 8-9 месяцев в году. Так тоже тяжело. Особенно когда уже все разъезжаются. Был период, когда я там сидел глухой зимой и практически один. Это трудновато, хотя доступно.

Бывают ли трудности с семейной жизнью, особенно у женщин?

Вопрос тонкий. У нас довольно много всегда было семейных пар. И таких, которые туда приезжали и таких, которые там образовались. Понятно, что условия таковы, что некоторая перетасовка семейных обстоятельств происходит. Это, наверное, процесс общий.

Была ли во времена создания Станции героическая история, подобная московской?

Знаете, мне трудно говорить о героизмах, я их не особенно вижу. Я как-то не воспринимаю нашу работу как героизм, поэтому мне трудно сказать, были ли у нас героические истории. А в двух словах, Станция имеет двойное рождение. Она была создана в 49 г., принадлежала тогда Карельскому филиалу, и базы у нее толковой не было. Был домишко в Беломорске – просто перевалочная база, работали на судах. Формально базировались в Петрозаводске, но большинство сотрудников зимой все равно сидело у нас в институте. Потом, когда к заведованию пришел В.В.Кузнецов, он рассудил, что должен быть хороший стационар. Для выбора места была создана комиссия Президиума Академии Наук, перед которой он разыграл довольно забавную сценку, некоторый фарс. Он это место выбрал сам. Давно. Он очень хорошо это море знал и место выбрал, на мой взгляд, очень удачно. Но официально выбор должен был принадлежать комиссии. В ней была масса народу. Там был Ю.И.Полянский, А.Н.Световидов и др. Он всю эту комиссию посадил на станционный пароход «Профессор Месяцев», а, поскольку был директором Станции, то маршрут он и составлял. Он устроил длительный круиз с показом разнообразных мест, и начал с мест скверных. Психологически все хорошо рассчитал. Он эту комиссию вымотал, а на последки привез к нам на Картеш, когда они совсем устали и насмотрелись всякой дряни. А тут им и преподнесли...

Я о нем знаю очень мало, лично я его не знал. Он умер где-то в 60-х. Умирал на Станции, его вывозили оттуда на гидроплане, на озеро садился самолет.

Насколько я могу судить, был он советского плана руководитель. С точки зрения науки – тут я могу сказать более определенно. Он был человек увлекающийся, и иногда в виде действительного публиковал желаемое. Не надо думать, что это сознательный подлог, исследователь он был честный. Но несколько раз мне случалось находить в его работах неправильные сведения, поэтому, когда приходится пользоваться его данными, я к ним отношусь осторожно. Один из наиболее ярких примеров. Он был горячим сторонником балтийского происхождения беломорской фауны. К тому времени, когда он писал свою книжку, было точно доказано, что никакого соединения с Балтикой не было и не могло быть. Он нашел их целых пять. У него есть картинка, где Белое море пятью протоками соединяется, чуть ли не со всей Европой. Ему этого очень хотелось...

Этот стационар создал он. Это – вне всякого сомнения. Правда, в тот вид, в котором он сейчас, его привел В.В.Хлебович[i]. С тех пор тоже много всего изменилось, но привычный нынешний облик сделал он. Хотя до сих пор есть дома, которые сохранились с Кузнецовских времен. А тематика создавалась сложными путями и частично идет даже еще от Карельского филиала.

Кроме зданий и направлений научной работы еще бывает некий объединяющий дух. Как на Московской станции был подвижнический дух Перцовский, который постепенно становился из добровольного обязательным для сотрудников. Что-нибудь такое существовало у вас?

Мне трудно сравнивать, потому что я Московскую станцию знаю поверхностно. Я хорошо знаком со многими, кто на ней работает, с некоторыми сотрудниками, но бывал на ней всего несколько раз. Станцию как таковую знаю очень плохо, и попал я на нее поздно. Я все Белое море уже знал, как свои пять пальцев, где только я ни побывал, но получилось так, что не бывал в деревне Керети, которая у нас под боком, не бывал на Московской станции и не бывал на Ряжкове. Теперь-то я уже побывал везде, но последнее место, куда я попал, была Московская станция. Это было лет 10 назад. И попал я туда человеком уже совершенно взрослым, абсолютно зрелым и достаточно скептическим.

Мне многое понравилось, она приятная станция, там хороший народ, но одна вещь меня сразила наповал – она пропитана духом комсомольского задора, насаженного аккурат прямо из ректората. Эти бравурные названия улиц... (Я и в те-то годы, когда сам был комсомольцем, старался от комсомола держаться подальше, а к комсомольскому задору всегда относился крайне отрицательно). Но среди всего прочего мне показали место, которое было как бальзам в разбитое сердце – мне показали Бульдозеро[ii]. И вот это – наш станционный дух. У нас тоже, понятное дело, каждый предмет имеет свое название. Оно рождено в недрах народа, оно сложилось. Уже никто не знает, почему большое общежитие называется Бастилией, и табличек нигде не висит. Есть Конюшня, есть Близнецы, есть Бастилия, Американка (она теперь сгорела). Единственное название, которое было придумано конкретными людьми – Монплезир. Этот дом строили сами себе люди, которые там собирались жить. У дома не было имени, и они его придумали. Но его мало кто так называет, хотя табличка и висит.

А Бульдозеро мне очень понравилось. В самую точку: карельское слово по форме, по смыслу, блеск совершенный.

Подвижничество… Ну, не знаю… Чего-то я никакого подвижничества у нас не вижу. Ну, есть субботники, дружно всеми ненавидимые. Понятно, что при нашей нищете и нашем советском стиле жизни без этих субботников, к сожалению, обойтись нельзя. Боюсь я и подвижничества, и комсомольского задора. Надо просто работать.

Я относительно неплохо представляю финансовую жизнь Станции. Поскольку я член финансовой комиссии, деньги в некоторой степени через меня идут и распределяются. Когда я поступил на Станцию лаборантом, аспирантом, я знал об этом мало, могу судить только косвенно. Тогда было много денег на капитальное строительство. Их пробил В.В.Хлебович. Он как-то мне говорил, что был когда-то в Госплане какой-то замечательный человек, и он настолько загорелся идеей научного центра, что в какую-то пятилетку мы должны были проходить как всесоюзная стройка. Он рассказывал, что видел Госплановский проект, по которому над нашей бухтой должна была быть построена крыша – этакий стеклянный купол, опирающийся на ближайшие скалы и там внутри – ну просто висячие сады Семирамиды. Но это надо В.В.Хлебовича спрашивать. Я этого не видел. То, что я видел сам – раскопал случайно некие архивные документы. Там был проект дороги и проект некоторых улучшений станционной территории. Проекты неосуществленные. Проект дороги под масштаб всесоюзной стройки не подходит. Это не 4-полосная бетонка, а 2-полосная грунтовая дорога. На ней предполагалось построить 22 деревянных моста, общая протяженность мостов составляла 20-30% дороги. Всего дорога должна была занимать 18 верст, из них 6 приходилось на мосты. Дорога эта до сих пор не построена. В.В.Хлебович остановил строительство на этапе вырубки, когда была сделана просека. Этой просекой мы пользуемся как зимником. Ездить летом по ней невозможно, там чистое болото. Зато зимой это – единственный способ сообщения. В.В.Хлебович абсолютно правильно поступил, дорогу к нам нельзя проводить ни в коем случае, хотя это и не всем понятно. Во-первых, мы были бы слишком доступны, а одно из основных достоинств Стации – ее удаленность и трудная доступность. Во-вторых, представляю, что бы с этими мостами случилось за прошедшие 40 лет. Это были бы постоянные субботники по ремонту моста на 20-м км, на 10-м км... Деревянные мосты в нашем климате… Слава Богу, что их не сделали. Проект дороги стоил тысяч 10 или 15, бешеная сумма по тогдашним временам. Так что деньги были.

Тогда же было построено 2 больших здания: лабораторный корпус, которым мы до сих пор пользуемся, и общежитие, которое мы называем Бастилией. Было перевезено несколько домов с гибнущего Лесозавода[iii], построена новая баня. Была большая бригада рабочих: человек 15-20. Тогда же была закуплена разнообразная техника, судно «Картеш», которое мы теперь потеряли (не удержали финансово). Закуплено несколько снегоходов «Буран», первый вездеход или даже 2.

Что касается денег на научное оборудование, химреактивы, зарплату... Зарплата была вшивая, понятно. Оборудование покупалось, вернее – заказывалось через «Центракадемснаб». И приходило. Сколько стоило – я не знаю. Все это делалось чисто советским способом. Допустим, мы заказываем пинцеты. Пинцеты – это медтехника. Нам поставляют необходимое количество пинцетов, но слегка средуцированное, а заодно в нагрузку – партию средних ампутационных ножей. Или реберных ножей, или зубодерных щипцов, зажимов, крючков и т.д. У нас этого медицинского оборудования видимо-невидимо. И я до сих пор хлеб режу средним ампутационным ножом на Станции, и дома они... Куда их девать? Разбирали как хозяйственные, а то уж совсем обидно. При этом то, что нужно, или урезалось или совсем не поставлялось.

Теперь несколько источников финансирования. Каждый отдельно взятый никуда не годится. Все вместе они кое-что составляют. Есть бюджетное финансирование. Его хватает на зарплату и оплату электричества. Все. На этом наше бюджетное финансирование кончается. Дальше – разнообразные гранты. Их у нас довольно много. И зарубежных, и отечественных. Из них в значительной мере покрываются расходы на выполнение работ (работа судов, солярка), частично – зарплата грантодержателей, их собственное оборудование. Кроме того, мы получаем различные дотации. Еще мы получаем ежегодный экспедиционный грант РФФИ, это очень важно. На эти деньги ходят наши суда в то время, когда они не ходят по западным грантам. Есть у нас и кое-какие договорные работы, за которые тоже получаем определенные средства.

В среднем за год Станцию получает порядка тысяч 30-40 долларов. Из этого 20% уходит Институту. На оставшиеся после полевого сезона деньги мы существуем зимой, обновляем парк оборудования, которое находится в коллективном пользовании, пополняем библиотеку и готовимся к экспедиции следующего года.

Когда кончилась Перестройка, и начался полный финансовый кошмар, у «Картеша» подходил срок регистра, и мы должны были отправлять судно в регистровый ремонт. Но денег на это не было никаких, и их нельзя было накопить, потому что накапливание денег приводило к их полной утрате. По окончании регистра судно отходило пиратским образом 2 срока – 8 лет. Это, конечно, вещь противозаконная. Не помню точно суммы, которая требовалась, но это сотни тысяч долларов. Очень дорого. Раньше это была не наша забота – за все, включая зарплату плавсостава, платил ОМЭР[iv]. Теперь это – дело судовладельцев. Институт нам помочь не смог: у него финансовые возможности другие, чем у Академии. Надо крышу залатать, чердак заливает, какие там пароходы...

В течение всего этого времени мы пытались раздобыть деньги. В.Я.Бергер[v] добывал деньги в ОМЭРе, а я пытался найти их всякими левыми способами. Писал разным спонсорам, даже с И.Кусто переписывался по этому поводу. И.Кусто сказал, что он очень нам сочувствует, но помочь ничем не может. Я спросил, куда он сам обращается, нельзя ли и нам тоже. Он сказал, что зарабатывает сам на своей «Галатее». Ну, я нигде ничего не нашел, хотя мне все отвечали очень любезно. А попытка получить деньги в ОМЭРе закончилась просто: у нас денег нет, а у вас регистр кончился, так что все, судно списываем. Нам было разрешено его продать, кому хотим. Мы и продали за стыдно сказать, сколько М.Сафонову.

Правда, второе судно у нас осталось. Его нам организовал Д.И.Папанин, который в свое время возглавлял ОМЭР. У нас было всегда два судна, но одно пришло в полную негодность, и его нельзя было спасти никакими ремонтами. Тогда В.Я.Бергер поехал к Д.И.Папанину. Это было в конце 80-х. Лет 5-6 судно строилось, получили мы его в 93 г. Это было последнее, что он успел для нас сделать. Обещал организовать еще одно: «Ты, – говорит, – браток, приходи, я тебе еще одно сделаю». И вскоре умер…

Теперь мы построили новый пароход, ССП – средний сетеподъемник. С него можно работать в окрестностях, но это не то судно, которое может поправлять финансовое положение Станции. А на «Картеше» мы прилично зарабатывали и на Институт и на себя. Он ведь – настоящий тральщик, мы его сдавали в аренду, и он селедку ловил. С этого было много пользы.

Как таковой студенческой практики нет. Приезжает довольно много студентов, но это либо практика старших курсов, либо, что чаще, преддипломная практика. Приезжают студенты, которые работают с конкретными сотрудниками, своими руководителями. Рядом с нами университетская Станция, которая и возникла в значительной мере потому, что мы не можем обеспечивать проведение практики младших курсов.

Как Вам кажется, отсутствие студентов на пользу Станции или нет?

Смотря как к ней подходить. Любая такого рода станция может быть изначально запланирована для разных целей. Наша Станция изначально задумывалась как академический стационар. И как академический стационар она, конечно, не должна заниматься педагогической деятельностью. Она ею и не занимается. С другой стороны, никакая смена не может вырасти, если хоть какое-то количество студентов на станцию не привлекается. Я считаю, что то что есть – ситуация разумная. Наши сотрудники работают со старшекурсниками, ими руководят. Из этих старшекурсников потом вырастают или не вырастают наши будущие сотрудники. Как база для массовой практики младших курсов наша база не приспособлена ни административно, ни чисто хозяйственно. Мы этого физически не можем делать. Но на самом деле молодежи всегда много. Практически у каждого из нас есть студент, и в среднем не один. Приезжают студенты и сами по себе на преддипломную практику. У нас достаточно высокий процент молодых сотрудников. Вот атмосферы комсомольского задора нет совершенно, и я считаю, что это нам на пользу. А молодежи достаточно. В среднем в сезон это больше половины приезжих.

[i] В.В.Хлебович в течение ряда лет был заведующим Станцией.

[ii] Выкопанный бульдозером безводный котлован.

[iii] Теперь на месте бывшего Лесозавода № 10 располагается Станция С.-Петербургского университета.

[iv] Отдел морских экспедиционных работ при Академии Наук.

[v] В.Я.Бергер заведует Станцией в настоящее время.

Беседа 1 декабря 2001 г. Записала А.Горяшко, обработал А.Д.Наумов.