Флячинская Л.П.

         Беседа 7 августа 2005 г. Записала и обработала А.Горяшко

Флячинская Людмила Павловна – кандидат биологических наук, специалист по мероплакнктону – пелагическим личинкам донных животных.

На биостанции Картеш с 1986 г. - студентка, с 1988 г. научный сотрудник биостанции.

Впервые я попала на Картеш студенткой в 1986 г. Тогда пришло много студентов и все пришли под марикультуру. Марихалтуру. Как всегда это были в большей степени политические игры. Способ получить деньги на науку через псевдохозяйственную деятельность. Хотя и было доказано, что марикультура мидий в Белом море возможна. Дальше было дело хозяйственников. Но это такой насос был, который натянул на станцию много достойного народу. Все наше поколение было перетянуто под марикультуру, потому что тогда под нее давали деньги, и можно было выбить ставки. Был такой Эдуард Евгеньевич Кулаковский, ныне покойный, он всех и перетянул. Просто брал-брал студентов, много-много. И Слава Халаман из марикультуры, и Леша Сухотин, и Володя Буряков, и Оля Саранчева, все они пришли на нашу станцию через марикультуру. Два сезона я отработала студенткой – 86, 87 гг., это была отдельная жизнь, студенческая. Безобразили вместе со старшими. И под присмотром. Безобразия были большие, но не опасные. Масса баек из того периода, всякого смешного, что происходило. Я только в крайнем случае сейчас гоняю студентов, которые здесь безобразят и спать не дают. Потому что мы тоже были хороши. Мы просто по-другому все это делали. Не научили мы этих правильно безобразить.

Жили тогда студенты в Близнецах. Был Девичник и был Мальчишник. Петя Ершов и Сухотин там жили. Вечный Халаман с гитарой. Поэт и композитор. Он играл всегда. Он был всегда готов. Там жили и взрослые сотрудники, в частности Александр Михайлович Шереметьевский, который уже тоже не работает. И всегда Халаман с гитарой и дым коромыслом. Вот в какой-то момент стало нам в девичнике скучно. Моя приятельница Ольга Райкова говорит: «Халамашку, что ли, позвать, а то уж совсем тоска». Пошли к Халамашке, а ему уже было не до чего, уработался. «Ну, Слава, нам скучно, пойдем!» - «Отстаньте от меня, все» А Ольга девушка крутая: «Так, Халаман, с тобой никто не разговаривает, пошли». Халаман обреченно взял гитару и поволокся нас развлекать. И полночи нас развлекал. Наутро мы увидели дивную сценку, как сидел обреченный Халаман на скамеечке, а Шереметьевский ему говорил: «Как надо обращаться с девушками, ты совершенно не понимаешь. Надо, чтобы тебя подождали, попросили. А ты каждый вечер, каждый вечер, опять приперся, опять им надоедал». Халаман, как истинный джентльмен, молчал и не сказал, что его пригнали пинками.

Была у нас игра, возможная только на биостанции. Называлась она «банка с пауками». У нас ванны стоят морские около лабораторного корпуса. В эти ванны идет морская вода. Тогда она шла через такую трубу и насос. Нажимается кнопка. Некоторое время такое гудение напряженное, потом - огромный поток воды. Так вот – два человека, которые проигрывали в гоп-доп, обычно пара на пару играется, сажались в эту ванну. Два человека, которые выиграли, были наводящие. Одному завязывали глаза, а другой наводил его на красную кнопку. Которую тот должен нажать. Выпрыгивать проигравшая пара имела право только после нажатия кнопки, в момент этого напряженного гудения. Секунда – полторы, когда они имели право выпрыгнуть из ванной. Только после щелчка кнопки. До этого не имели права выпрыгивать. И вот они сидели, сцепившись, в ванной и ждали. Если договориться, можно было выпрыгнуть. Но если они начнут друг друга отталкивать – все – оба будут залиты. Труба-то толстенная.

Когда мы пришли на станцию, быт был очень устроенный, даже лучше чем сейчас. Материальная база была уже создана. Потом многие годы ушли просто на ее поддержание, чтобы не развалилось то, что есть. А сейчас и с судами хуже стало, и с баней, и со всем прочим. Будучи студентами, мы тогда жили немножечко лучше, чем нынешние студенты. Последние годы, тьфу-тьфу-тьфу, появились какие-то деньги. А так только выживание было. Но ведь жили, елки-палки!

В 1988 г. я закончила Университет, и распределилась на станцию. Могли просто в Лодейное поле учителем отправить. Но, поскольку на меня уже была заявка из ЗИНа написана, это было большим благом. Во всяком случае, я благодарна этой ситуации. Эдуард Евгеньевич, несмотря на все его плюсы и минусы, очень многим людям определил дальнейшую жизнь. Я бы в жизни не распределилась в ЗИН, будучи девушкой провинциальной и непройдошистой. Мне это просто не светило ни с какой стороны.

Я пришла в 88-м, Халаман в 85-м. В начале 80 пришли Сухотин, Халаман, Володя Буряков, Лена Королькова, Юля Лайус, тогда еще Леонтьева, Дима Лайус. Все более-менее ровесники. Разлет в возрасте был порядка 10 лет. Были среди нас таких три странных человека (а Халаман и до сих пор такой), у которых не было прописки даже в Питере. Мы учились в Университете и были распределены в ЗИН на Беломорскую станцию. Здесь имелась домовая книга, и нас здесь прописывали. Мало того – здесь были прописаны почти все питерцы потому что, имея прописку в Чупе или на Картеше, можно было получать северные. Это было не лишнее, естественно. Когда я приехала прописываться в Чупу, где лежала домовая книга, тетенька в Поссовете на меня смотрит и говорит: «Слушайте, Вы прописаны 34-м человеком по одному и тому же адресу: Сосновый бор 3. Вы хоть за кем-нибудь из них замужем, а?» Я говорю: «Знаете, если бы я была хоть за кем-то из них замужем, это было бы уже неприлично. Так что пишите». Мне написали, что я – он, пол мужской. Тетенька не смогла перешагнуть через внутренний психологический барьер.

Потом началась перестройка, всем велели выписаться, северные платить уже нечем. А нас с Халаманом деть некуда. Был какой-то момент, когда я была прописана с А.Д.Наумовым по адресу «Мыс Картеш». А Халаман до сих пор прописан на Картеше. Но он, как человек скромный и выдержанный, просто это не афиширует. В свое время было много смешных историй с этим связано, но на самом деле это не смешно, это просто беда, большая беда. В свое время с этой пропиской, после многих лет бомжевания… Действительно бомжевания, самого настоящего. Я приезжала в Питер, кочевала по съемным квартирам, когда можно было деньги какие-то достать. Когда не было денег – разные способы жизни. На дачах летних, зимой неотапливаемых. В лаборатории – тоже замечательно. Жизнь в лаборатории была самой комфортной для меня. Все уходят. У меня целая лаборатория, есть и холодная, и горячая вода, внизу магазин. Есть роскошный стол, который принадлежал академику Быховскому. Со своим ростом я там вполне помещалась даже вытянувшись. Я до сих пор за эти столом сижу. Вот на нем спальник мой раскладывался. Кот со мной жил приблудный. Очень комфортное жилье было у нас. Да и много было сделано, написано.

А потом удалось все-таки каким-то удивительным образом заработать на комнату в Питере. Не наукой конечно, побочной профессией. Но оказывается, для того, чтобы прописаться в коммуналке, нужна была справка из тубдиспансера и психдиспансера. Где я их возьму-то? У меня написано в прописке «Мыс Картеш», какие тут диспансеры? И вот такая ситуация. Деньги внесены, а нужно эти две справки, иначе я не поимею вожделенной питерской прописки. Пошла в ЗИНовскую поликлинику, рассказала, вот у меня такая ситуация, дайте хоть какую бумагу. В поликлинике говорят: «Мы не можем дать вам такую бумагу, можем дать направление в эти диспансеры, а там разбирайтесь, уговаривайте, как хотите». Я пошла в Василеостровский диспансер, рассказала ситуацию, меня отправили к заведующему. Он говорит: «Я честно могу вам дать справку, что у меня вы не состоите на учете. Вы же не состоите? Не состоите». В психдиспансер пришла с теми же словами. Дяденька говорит: «Дам я вам такую справку. А вот направление я себе оставлю». – «А почему?» – «А я такое собираю». В направлении, оказывается, было написано: «Такая-то такая-то направляется на обследование в Василеостровский психдиспансер». И, в графе диагноз написано: «Работает в ЗИНе».

Потом конечно стало легче, когда появилось свое жилье. Можно стало наукой какой-то заниматься. Хотя все равно приходилось подрабатывать. Но очень сильно разбивается жизнь на станции на два периода – до того как появилось свое жилье в городе и после. До того, здесь было первое место в жизни, где я могла остаться одна. Вот эта комната, вот здесь я впервые стала спать, извините, в ночной рубашке. А не в тренировочном костюме, когда в любой момент нужно встать и оказаться в нормальном виде. Поэтому, конечно, это дом и очень дергает, когда на станции – в доме начинает что-то происходить, чего нельзя допускать. К сожалению, это бывает.

            Так же как уход практически всех друзей, которых я перечислила – это для меня потеря дома. Уход Бурякова, Корольковой, Федякова, Лайусов…. Тех людей, с которыми я пришла. Это была семья для меня. Когда приходит другое поколение – это другой тип общения. Все прекрасно, они замечательные ребята, но это другой тип общения.

            Расстаться со станцией и у меня было много попыток. Потому что ситуация какая? Пожилые родители, дорогое лечение. Сидеть на двух стульях – зарабатывать деньги и параллельно заниматься наукой – невозможно. У меня были хорошие предложения на вполне приличную работу. И каждый раз я доходила практически до отдела кадров. Потом меня скрючивало совершенно, и я не могла. Я просто не могла. Потому что это полная пустота. Да, это будут деньги, да это будет возможность достойно существовать, но…

Людмила Флячинская на Сахалине, 2013 г.

Фото: Дмитрий Лайус.

Самое обидное, что рассказывать о станции можно долго, но все эти истории о тех…. Уже нет людей, с которыми можно было бы вместе собраться и вспомнить. Просто очень мучительно. Я могу с ними собраться в городе. Я могу с ними списаться по е-мейлу. Кто в Англии, кто в Америке, кто в Австралии…. Но все это грустно и печально. Кто был поуспешнее в науке, ушли заниматься наукой на запад, кто просто ушел зарабатывать. Володя Буряков и Слава Федяков работают в компьютерной фирме Кей. Это естественно. В биологии компьютеры появились рано, и когда никто еще ничего не умел, многие наши ребята уже умели. Это те, которым сейчас около 50. И они первые сообразили, что это конкурентоспособно. Правда, теперь всегда есть к кому обратиться с компьютером. И при попытках заплатить с воплями «Володя» (Буряков), твое время стоит безумно дорого, я не могу так воровать твое время…», он на меня так смотрит, типа «а что, ты оплатишь мое время? Гусары денег не берут, уйди». Но обратиться можно в любой момент, всегда. Все откладывается в сторону и нам, бывшим коллегам помогают.

            Они вот только что были. Приезжали просто побыть. Побыть здесь, побеситься, на острова съездить. Все ушедшие приезжают. Есть люди, которые подчистую уходят, но это те, кто недолго работали. А из той команды, с которой я пришла, все приезжают и все общаются.

            Можно сказать духовное общение, дружба, но это заношенные слова, которые давно ничего не значат. Но люди хотят общаться и с удовольствием приезжают. Здесь же еще отбор некий идет. Остались-то ведь не самые успешные. Потому что самые успешные, те, кто могли по-настоящему успешно работать в науке, они успешны и в бизнесе, как тот же Федяков с Буряковым. Еще как! И самые успешные уехали на Запад. Отбор очень жесткий. У нас наиболее успешные люди на станции, ученые успешные, это Лайус и Сухотин. Ни того, ни другого сейчас. Семью кормить надо. Это отбор. Ничего не поделаешь. На 2,5 тысячи детей не поднять.

А тогда собирались молодые сотрудники. Ну, как молодые? От 27 до 45. Но все равно это было нечто единое. Когда собирается куча буйного народа, но народа не криминального и который развлечения себе выдумывает, исходя из извращенного академического ума, много интересного может быть.

Монплезир строился силами тех сотрудников, которые в нем жили. Участвовали Володя Буряков, Леша Сухотин и Сергей Сергиевский. И там, в результате, и было ядро всех наших безобразий. «Трах» это забавная игра. Собирается круг людей. Называю по очереди числа: один, два…. А дальше, если число делится на три или содержит тройку в себе, нужно обязательно сказать «трах». Как только человек сбивается, надо что-то с себя снять. Ни малейшего эротического намека здесь нет, потому что огромная компания и как только человек доходит до неглиже, ему выдается простыня и все остальное он снимает уже в коридоре. А когда остается одна простыня, он заворачивается по горло и участвует дальше как зритель. Причем, я надевала все свои сережки, нам, теткам, разрешалось играть на шнурки в силу интеллектуальной отсталости. Обычно это заканчивалось тем, что мы все сидим в простынях, а Сухотин с Лайусом: «Четыре тысячи…. Трах». Тоска зеленая. У одного нет ботинка, у другого носка, все остальное при них. На этом игра заканчивалась. Когда оставались Сухотин с Лайусом, которых переиграть было уже невозможно.

Были самые разные залоги на проигравших в преферанс или гоп-доп. Хорошее было развлечение канкан на сортире. Когда проигрывали мы с Райковой, и нам задавали канкан на сортире, это было сильно. У нас уже все было наплясано. Одного роста приблизительно, почти одинаковой комплекции, и это весело смотрелось. Нас подсаживали на сортир, и мы должны были, как проигравшие, сплясать полный канкан на сортире. Если кому среди ночи туда захотелось – сам дурак. Это все из монплезирских развлечений было.

«Был такой залог, придумал его Сергей Сергиевский. Он был большой мастер на придумывание наказаний для проигравших. Ночь. Проигравший должен пойти к директору станции, Виктору Яковлевичу Бергеру, постучаться и попросить спирта для фиксаций. Проиграл сам Сергиевский. Я думаю, он проиграл нарочно, потому что понимал, что залог очень крут. Проиграл и пошел, а мы все поползли следом и засели в кустах, чтобы все это видеть. Ну, вы представляете себе картину, люди вполне взрослые, которые засели в кустах и подсматривают. Сергиевский стучится. Время примерно 4 часа утра. Выходит заспанный злющий Бергер: «Что тебе, Серж?» - «Спирт для фиксаций закончился». Ситуация совершенно идиотская, потому что всегда, даже если спирт для фиксаций закончился, можно найти поближе, он всегда есть. Бергер смотрит на него, потом куда-то уходит, выносит бутылку коньяка и говорит: «Этого хватит?» А совершенно оборзевший Серж говорит: «Нет, что Вы, там есть и дамы». Бергер уходит и выносит бутылку белого вина».

Четыре-пять лет все это продолжалось, пока не ушел сначала Буряков, потом Сергиевский. Без них все это стало невозможно. Остался Сухотин, но это в основном тихие интеллектуальные игры в кости со всякими байками и рассказками.

А с собаками истории чего стоят! Это же «Санта-Барбара» собачья у нас на станции! У нас «Санта-Барбара» детская и собачья. Но сейчас дети нашего поколения уже выросли, а новые не приходят. И это тоже очень обидно. Сейчас мало молодых сотрудников. Во-первых, их мало, во-вторых, они не размножаются. Малышни сейчас на Картеше не стало. А было это стадо безумное. Которое постоянно надо было откуда-то вынимать, что-нибудь происходило, что-нибудь не то сожрали, кто-нибудь кого-нибудь поколотил…. Классическая история. Сидит маленький Лайус и маленький Сухотин у дверей лаборатории. У них диспут. Камень это или шишка, шишка это или камень. Вдруг предметом диспута Сухотин треснул Лайуса по уху. Выяснилось, что камень. Лайусенок взвыл, примчался большой Лайус и взял маленького Лайусенка. А Сухотин маленький умчался в лес куда-то. Пришел папа Сухотин. Был возмущен до последней крайности. Не тем, что драка возникла, а тем, что его сын вырос таким не джигитом, - посмел сбежать, набедокурив. Он по этому поводу разбухал, разбухал…. Через два часа он уже не разбухал. Он зеленый весь носился по станции, потому что ребенок исчез. Ребенок убежал неизвестно куда. А они приехали без мамы, вдвоем. Форс-мажор полный, ребенка нету. Мы уже говорим: «Ну что, Лешка. Поднимаем станцию. Сейчас переоденемся и прочесываем лес». Мы бежим в Бастилию переодеваться, вдруг смотрим – до боли знакомая курточка. Он сидит в вездеходе, спрятался там. Я подхожу: «Ну что, пойдем?» - «Да, а Паша /Лайусенок/ там как?» - «Как, спит, наверное». – «А дядя Дима там как /Лайус/?» - «Работает в лаборатории спокойно». – «А папа там как?». Я говорю: «А вот папа плохо». Он надувался, надувался: «А чем дальше, тем как?» - «А чем дальше, тем хуже, Иля» - «Ладно, ты меня не веди, я сам вернусь». И пошел обреченно.

Когда они все вместе, когда они все разные, постоянно что-то происходило. Одна Саша Халаман чего стоила! Звезда просто! Был дяденька такой, он и остался, Александр Михайлович Горбушин, он к Саше все время приставал: «Сашенька, я тебя съем. Я люблю девочек с такими толстыми щечками. Главное, чтобы ты хорошо покушала и была вкусненькая» А Саша терпеть не могла такого отношения к себе. Она взрослая женщина шести лет, что это такое! Вот как-то Саша очередной раз ее достал: «А ты сегодня кушала черничку? Надо поесть пирожок черничный, чтобы быть вкусненькой». Иду я с ней, за руку ее веду: «Слушай, Люсь. Чего бы такое сожрать, чтобы ему не в кайф было?».

Но дети, выросшие на станции в биологию не приходят. Вот это закономерность. Причем многим эта биология не просто неинтересна, а сознательно, агрессивно не нужна: «Нет, только не это». Видимо, это связано с тем, что они насмотрелись на маму с папой. А во-вторых, у них нет этого крючка романтики, они всю жизнь здесь. Если бы они в других семьях выросли – вот мы доползли на брюхе, это круто! А для них это не круто, для них это жизнь. Ну что в этом Картеше, если Саша Халаман здесь с пяти месяцев? Что в нем интересного? В гробу она видала этот Картеш! Вот это закономерность, к сожалению. Или к счастью. Но детки все равно приезжают, хотя другие специальности выбрали. Приезжают обязательно.

Дети высказываются, а звери совершают поступки. Чего стоит история про страстную любовь, сломанную ногу и повесившуюся от любви собаку! Был пес Тамик. Была целая стая псов, но они все были кобели. И приехала собачка из Чупы. С такой маленькой бородкой. Но страстная! И все псы от нее сбесились просто. А Тамик был главный здесь суперсамец, и он решил, что будет первый. Но пожилой уже. Он помчался за ней, свалился со скалы и сломал лапу. Его отвезли в Чупу, наложили гипс. Он, грохоча, бегал за ней с гипсом. Его привязали дома. Он вынес раму. Потом его привязали, он прыгнул на поводке в окно, окно выбил и висел там на поводке. Его вовремя из петли вынули. Повесился от несчастной любви.

            Однажды белка у меня жила. Ее кошка тряханула за позвоночник, и она была парализована. Валентина Геннадьевна Кулачкова принесла мне ее в платке (поскольку у меня какие-то начатки медицинского образования) и говорит «Не знаю, что с ней делать, может, Вы поможете». Но что я могу сделать? Только, чтобы она умерла спокойно…. Но белка решила не помирать. А есть такой момент. Если животное не отказывается от еды, то будет жить. Если не ест, какое бы ни было целенькое, веселенькое животное, жить не будет. Белка могла только шевелить челюстями и моргать глазами. Но когда она согласилась потихонечку пить раствор питательный из пипетки, я поняла, что мы можем выползти. Мы выползли. Веселое бодрое животное. Оно у меня здесь жило полгода.

Глухая осень. Команды судов естественно пьют. А кровать у меня стояла за шкафом. Открывается дверь. Белка сидит, ест печенье. И кто-то пьяным голосом: «Люся, можно?». Я из-за шкафа говорю: «Так, сейчас ты разворачиваешься на 180 градусов, и не жди, чтобы я к тебе подошла». Вдруг «А-а-а-!» и бегом вниз. Что полностью, в хлам запойный человек увидел? Открывает дверь и видит белку, которая ест печенье. Она бросает печенье и ему говорит…. Она же продолжает жевать, челюсти двигаются. Он домчался до судна, икая, с воплями: «Бе-бе-белочка! Бе-белочка!» Все решили, что он диагноз себе поставил. Из запоя он вышел, понял, что все, готов. Потом, правда, ему рассказали, как все было. Он даже пришел белку посмотреть, успокоиться.

            Отдельная «Санта-Барбара» с моторами. Боже ж мой! Сколько баек по поводу интимной связи с мотором на пирсе! Постоянный картешанский спорт – сборка-разборка «Вихря» на скорость. Кто-нибудь очередной сидит на пирсе и разбирает. Все вокруг ходят и выдают, естественно, рекомендации. Человек озверевает и начинает швыряться деталями. Сейчас у меня своя лодка, купленная на грант и с большими приключениями сюда привезенная. Маленькая, легкая. Мотор когда-то был в проекте, но мне одной не потянуть. Это дело, мягко говоря, не женское. Если моего образования с трудом хватит что-то там свинтить-развинтить, то 50 кг поднять и унести в сарай, это уже совсем другая история. Это совершенно не женское дело. Правда, это модно на Среднем. Но там тетеньки в основном дергают за ручку и едут. Они подстрахованы. А здесь это невозможно. Когда-то мы хотели с Ольгой Райковой, владелицей гранта, приобрести электромотор. Это долго возбужденно обсуждалось. А потом Лайус сказал: «Во-во, пускай они электромотор покупают! Их потом легко будет обратно за шнур притащить, а не искать, где они потопли. Сколько шнура от розетки хватит, пусть плавают». Так мы и не купили.

Ольга Райкова тоже перестала сюда ездить. Ребенок родился, надо деньги зарабатывать. Конечно, очень хочет на Картеш. Каждый раз, когда я привожу очередные фотографии с Картеша и рассказываю истории, она просто воем воет. Но что делать?