|
|
|
|
|
А. Наумов. Мемуаразмы.– Петербург, 2010.
Были в тридцатые годы такие люди – лишенцы. Их за непролетарское происхождение лишали гражданских прав, а вместе с ними и продуктовой карточки. Теперь все изменилось. Карточек больше нет, пролетарское происхождение роли не играет, а лишенцы все равно есть. Это – полярные исследователи. И лишены они бывают иногда самых элементарных вещей. В частности – бани. Самой собой, в последние годы многие стали изучать Арктику с борта комфортабельных научных судов. Там у них на твиндеке сауна, на спардеке парная и в каюте душ. Не считая, конечно, плавательного бассейна. Там у них в каждом отсеке то бар с пивом, то кафе с коньяком. И на лебедке они не стоят на обледеневшей палубе, а сидят в теплой стеклянной будочке. Они по всему судну разгуливают в футболочках и жалуются на жару. Я даже недавно слышал о человеке, который плавал на таком судне к Северному полюсу. Он бывал только у себя в каюте, в лаборатории и в обеденном салоне, ну и в гальюн заходил изредка, а поэтому за все время так льда и не увидел. Уж вы как хотите, они, конечно, симпатичные парни, но за полярников я их не держу. Ну, так вот. Лет, наверное, двадцать назад это было. Пока всякие заграничные ребята плавали на своем научном пароходе по полярному океану, мы всей лабораторией под предводительством шефа сидели на берегу. Крошечный такой был поселочек на крайнем севере, такой крошечный, что и название его никому не было известно. Я его так и не выучил. И, тем не менее, помимо нас стояла там еще и геологическая партия, с которой мы поддерживали тесные и дружеские контакты. Как ни как, а были они нашими товарищами по несчастью. Мы жили в спортзале почившей в Бозе школы, продуваемом всеми четырьмя ветрами, а они – так и вовсе в палатках. Коллеги уверяли меня потом, что дело было летом, но я как-то этого не заметил. Ложась спать во влажный и промерзший за день спальный мешок, надо было одеться потеплее, а утром, вставая, поверх натянутых на ночь свитеров накинуть еще что-нибудь. Помню, как я удивился через несколько дней, когда полез в рюкзак за дополнительной одежкой и обнаружил, что она уже вся на мне, а мешок пустехонек. Ну, да не дело в этом, а в том, что бани были мы лишены. То есть она в поселке существовала, но не работала. Причин не помню. То ли дров с большой земли не завезли, то ли труба водопроводная прогнила, то ли были другие не менее серьезные основания. Короче, не работала баня, и все тут. Неделю живем, месяц живем, два живем, и начинает уже в баню хотеться. Там хоть тепло, по крайней мере. Очень мы по теплу соскучились. И вот надо же было случиться такому счастью: разнесся по поселку слух, что заработала баня и будет она по пятницам мужской, а по субботам – женской. Стали мы к трепетно ожидаемой пятнице тщательно готовиться. Перво-наперво принялись обрабатывать шефа и объяснять ему, что после бани работать никак нельзя. Он этого долго понять не мог. Он почему-то считал, что мы опрокинем на себя шайку воды и помчимся как молодые ковыряться в холодном, грязном и вонючем морском илу. Он и вообще-то думал, что у нас в жизни никаких других интересов нет. Поэтому расписание наше было: из койки – на работу, с работы – в койку с тремя двадцатиминутными перерывами на трапезы. Не могу сказать, что мы его уговорили. Пришлось просто поставить его перед фактом. Пошли, можно сказать, на открытый бунт. Сказали, что не будем после бани работать и все тут, а он как сам себе хочет. Стали трапезу банную сочинять. Приехавшая с нами в экспедицию единственная представительница прекрасного пола, престарелая лаборантка, взятая специально для того, чтобы кашеварить, кормила нас почти исключительно рисовой размазней. Причем почему-то она считала, что это замечательное блюдо обязательно должно быть сладким. Сколько мы ей ни твердили, что себе она может сама сколько угодно посыпать свое варево сахаром прямо в тарелке, она упорно заправляла его сгущенным молоком. В общем, от приготовления праздничного обеда мы ее отстранили и решили из наших не шибко разнообразных припасов приготовить что-нибудь сами. Да еще выменяли у местных жителей на стакан спирта пару соленых сижков. Спирт этот, шило по-северному, играл в те времена роль твердой валюты. За деньги ничего нельзя было сделать, а за шило – все, что угодно. И все потому, что никакой выпивки в ту далекую эпоху в полночных странах не продавалось. То есть, конечно, ее завозили, но она раскупалась мгновенно и до следующего завоза, а мог он быть и через месяц, и через полгода, смотря по обстоятельствам, магазин бывал по противности сух. За стакан бессмертную душу продавали черту, не задумываясь. Это обстоятельство, то есть я имею в виду отсутствие в магазине крепких напитков, а не торговлю душой, тоже пришлось учитывать. Развели шила. Было оно у нас мало съедобное, гидролизное, да не А, а Б. Настоять его было не на чем, а посему развели мы его не водой, а чаем. Интересный вышел продукт: воняет сивухой, а на вид коньяк-коньяком, честное слово. Мы и бутылку из-под коньяка в углу нашего спортзала разыскали. Ее, наверно, еще школьники оставили. У нас, во всяком случае, с собой благородных напитков не было. Не наша бутылка. Попасть в баню оказалось не так-то просто. Аборигены посчитали нас людьми не то второго, не то даже третьего сорта и при входе немилосердно отпихивали нас локтями, ссылаясь на то, что мы, дескать, и ночью помоемся, нам не надо, а им, местным жителям, необходим первый пар. Впрочем, помог блат. Оказалось, что обмен сижков на стакан шила сделал меня и еще пару моих коллег закадычными друзьями бывшего владельца соленых рыбок, и он нас провел сквозь толпу туземцев вместе с собой, ссылаясь на то, что без нас ему и баня не в баню. При этом намекал на некие выгоды и для себя, и для нескольких избранных. Намеки пришлось понять, и после бани снабдить нашего ближнего еще одним стаканом. Что же касалось первого пара, то он был всегда один, что первый, что последний. Каменки в бане не было, зато из стены торчала толстенная труба, из которой этот самый пар валом валил не переставая. Не могу сказать, что он был слишком уж горяч, зато густоты невиданной, от чего парная напоминала скорее термы, чем сауну. Короче, мы втроем и согрелись и попарились, сколько это было возможно, и помылись, пока остальные наши коллеги томились в ожидании банного счастья. А посему, вернувшись в спортзал и вознаградив бывшего владельца сигов за проявленную чуткость, мы принялись готовить праздничный ужин. А коллеги задерживались, у них блата не было. В общем, настало такое время, когда ужин был уже готов, а есть его было еще некому. Стало ясно, что надо искать какое-то занятие. И мы его нашли. Был среди нас один чрезвычайно брезгливый коллега. И как все брезгливые люди он очень трепетно относился к использованию посторонними его миски и кружки. А уж о койке я и не говорю. Так вот: решили мы положить к нему в койку пьяного мужика. Настоящего мужика под рукой у нас не было, но мы сработали отличный муляж. Для этой цели были использованы следующие подручные материалы: ватник (его мы набили каким-то старым тряпьем), кухтыль, то бишь такой пенопластовый поплавок от рыболовной сети размером как раз с человеческую голову, (на него натянули арктический шлем) и резиновый сапог. Все это мы положили на койку брезгливого, недостающие части тела сделали из чьих-то свитеров и прикрыли сверху одеялом, из-под которого торчала только башка, затылком к двери, часть ватной спины да сапог. Остальное лишь угадывалось по общей форме складок. На редкость натуральный мужик получился. Даже нам самим понравился. Только это мы с пьяницей управились, стал подтягиваться банный народ. И первым пришел наш коллега из геологической партии. Весь розовый такой и распаренный. Ну, мы, понятное дело, тотчас пригласили его разделить нашу скромную трапезу, а он любезно согласился. Тут и видит он пьяного мужика. —Кто это у вас на Вовкиной койке спит,— спрашивает. —Да не знаем,— говорим.— Мы пришли, он уже спал. Вовкин, наверное, приятель какой-нибудь. Вскоре и все подошли. Только брезгливый задерживался. То ли шайку долго стерилизовал, то ли лавку в помывочном отделении, точно не знаю. Знаю только, что семеро одного не ждут. Сели за стол, а пьяницу не позвали. Достаем заветную бутыль из-под коньяка и только собрались разливать, как геологический коллега нас остановил неожиданным заявлением. —Вы,— говорит,— люди совсем дикие. Вы благородный напиток собираетесь разливать в алюминиевые кружки (замечу в скобках, что других у нас не было) и будете некультурно хлестать его как обыкновенное шило. Вот я вас сейчас научу, как надо коньяк пить. И требует, чтобы ему подали чаю и чайную ложку. Мы, конечно, удивились, но подали; а он наливает в чайную ложку вонючее шило, разведенное довольно скверным чаем, и давай эту ложку на поверхности горячего напитка согревать. Опустил он ложкино брюшко в чай и внимательно следит, что бы сей презренный через край ложки не перелился и благородный коньяк не испортил. А когда посчитал нагрев достаточным, то заявил, что теперь следует высунуть язык наружу, свернуть его трубочкой и аккуратно по капельке лить в образовавшуюся полость подогретый коньячок, причем желательно растянуть чайную ложечку напитка на целый вечер. Вонь сивушная от нагретого шила пошла на весь спортзал, а он капает себе и капает на свернутый трубочкой язык мерзкое пойло и рожу строит самую блаженную. Смешно, сил нет, а виду нельзя показывать. Нехорошо человека обижать. И возникла такая неловкая пауза. Вроде бы и к трапезе неплохо приступить, да и рюмку послебанную выпить хочется, а процесс прерывать неудобно. Не знаю уж, как бы мы из этого положения вышли, но брезгливый выручил. Он в этот самый момент вернулся и первое, что увидел – мужика пьяного на своей койке. Бедняга просто окаменел. И спрашивает хриплым фальцетом: —Это что такое? —Да ничего,— отвечаем.— Сам виноват, раз задержался. Ну, сели за стол без тебя. Так мы даже и налить-то не успели, так что ты как раз вовремя. —Я не о том,— шипит брезгливый,— это кто у меня в койке?! —Ах, этот,— отвечаем.— Да почем мы знаем. Он тут давно уже спит. Мы думали, это твой корешок. Но брезгливый уже ничего не слышит, и глаза у него стали просто совсем белыми. —А ну,— кричит,— вставай, паразит, немедленно! А мужику хоть хны. Лежит себе, не пошевелится даже. Разбежался брезгливый, благо место в спортзале позволяло, и со всего маху вмазал несчастному ногой по ватной заднице с криком: —Ах ты так, ну так я тебе!.. Эффект превзошел все ожидания. Нога, понятно, прошла сквозь мужика, как сквозь воздух. Перелетел брезгливый через свою раскладушку, встал, отряхнулся и видит: койка как койка, мужика никакого нет, только ватник старый на полу валяется. Улыбнулся он как-то жалко, махнул рукой и говорит: —Ладно, чего уж там. Наливайте. Он, конечно, брезгливый был парень, но, слава Богу, не обидчивый, да и с чувством юмора было у него все в порядке. Налили. Тост провозгласили: «С легким паром!». Чокнулись. Выпили. И чувствуем, что водка наша никак не больше, чем 30º. А разводили сорокаградусную. Так, думаем, интересное дело. Но промолчали. Все потому, что возникли у нас подозрения, кто виновник. После ужина вышли из нашего спортзала покурить, а когда подозреваемый пошел спать, обсудили проблему. Оказалось, что все подозревают любимого шефова лаборанта. Его почерк: втихаря отпил полстакана и водой развел, чтоб заметно не было. Ну, подозрения – подозрениями, а улик, ясное дело, никаких. А с другой стороны оставить это преступление безнаказанным нельзя: обнаглеет. Приняли такое решение. Назавтра выставим на стол бутылку воды и будем делать вид, что в ней водка. Если это действительно он потихоньку навредничал, то виду не покажет, что пьет совсем не то, что ожидает. И в другой раз будет осторожнее, потому что поймет, что его злодеяние раскрыто. А если невиновен, то станет возмущаться. Я, правда, выразил кое-какие сомнения в эффективности предлагаемого метода, но меня одернули. От шефа мы этот тонкий психологический опыт решили скрыть, а в его рюмку потихоньку влить настоящей водки. Сказано – сделано. Все мы подготовили, одно никак не можем придумать, как бы так незаметно налить шефу из другой бутылки. А уж за стол сели, и бутылку поставили. Шеф давай нас бранить: —Вы чего это, парни, что это у вас каждый день пьянка?! —Да какая там пьянка,— отвечаем.— Так, по рюмочке. Уж больно сегодня холодно. И тут на счастье открывается дверь и заявляется вчерашний гость – геолог из дружественной экспедиции. Возникла легкая суматоха: одни его к столу зовут, другие ложку и плошку тащат, третьи шефа отвлекают, а четвертые льют под шумок в начальственную кружку настоящую водку. Тут как раз все успокоилось, гостя усадили за стол и принялись разливать в остальные кружки водку мнимую. Гостю тоже предложили, но он, слава Богу, отказался. Сослался на то, что пьет только коньяк, и исключительно продемонстрированным вчера способом. Чокнулись. Выпили. Крякнули. И приступили к супу. Подозреваемый тоже выпил и крякнул, вида, однако, что пьет воду, не подал. Хлебушком занюхал, и за ложку взялся. Только это мы порадовались, что тест проведен успешно, и злоумышленник раскрыт, как случилось нечто нами совсем не предвиденное. День, видать, и впрямь был очень холодный, да и суп, похоже, шефу после рюмки показался много вкуснее. Короче, потребовал он по второй, что в наши планы совершенно не входило. С шефом, ясное дело не поспоришь. Стали разливать. Один из нас попытался было незаметно налить начальству из другой бутылки, но тот это дело пресек. —Нет уж,— говорит.— Мне того же, что и всем. Делать нечего. Налили, чокнулись, выпили. Смотрим, а шеф вскочил, глаза выпучил и ловит ртом воздух. Отдышался и давай нас костерить на чем свет стоит: —Ну,— кричит,— мерзавцы, ну паразиты! Да откуда вы такие взялись?! Это что же вы такое делаете?! Гость наш сразу взял сторону шефа. И он строго так нам сказал: —Нельзя, ребята, так поступать. Когда чистый наливают, принято предупреждать. А автор и главный разработчик психологического опыта шепнул мне по секрету: —Вот, видишь, как невинные реагируют? 2006
С.-Петербург
|
||
|
|
|
|