А. Наумов. Мемуаразмы.– Петербург, 2010.

Компáс

—Нет, и думать не моги,— сказал мне капитан твердо и решительно.– Судно в рейс идти не может.

Я сидел в капитанской каюте и мял в руках рейсовое задание. Оно предписывало мне нынче же в ночь выйти в море, и я уже водрузил на борт свои нехитрые снасти. Стояла ранняя весна, это был первый рейс в только что открывшуюся навигацию, и мне было нужно собрать материал непосредственно после схода льда. Время поджимало, и заявление капитана повергло меня в легкую растерянность.

—То есть, как это – не может?— спросил я с некоторым сомнением. Дело в том, что капитан еще вчера доложил начальству, что судно готово приступить к работе, результатом чего и явилось то самое рейсовое задание, которое теперь я безуспешно пытался всучить старому морскому волку. Этот последний, приятно улыбаясь, по обыкновению лежал на койке и опирался локтем на раскрытую книгу, помещенную как бы невзначай возле подушки. Такой был у него прием: когда кто-нибудь входил к нему в каюту, то в первый момент можно было подумать, будто он только что отложил источник знания и, прикрыв глаза, задумался о прочитанном.

—А вот так и не может,— ответил он, глядя на меня открытым и честным взглядом.

—У тебя, что, Максимыч, движок поломался, или солярка кончилась? Чего это ты на койке прохлаждаешься, если судно не готово?

—Судно-то готово, и не поломалось ничего, и топлива полный бункер, а идти все равно нельзя,— сказал он веско и откинулся на подушку.

—Давай, давай, не темни, выкладывай, что там у тебя приключилось. Не может быть, чтоб не было выхода,— сказал я ему, может быть слегка и резковато.

—Нельзя в море выходить без компáса,— сказал капитан наставительно и твердо.

Что да, то да. Компáс (ударение на последнем слоге) на судне – предмет самой первой необходимости. В отличие от кóмпаса (ударение на первом слоге), который валяется у вас дома без дела где-то в ящике письменного стола. И поэтому он находится в рулевой рубке, накрепко привинченный к карданному шарниру, который на вечные времена встроен в специальную железную тумбу, называемую нактоузом. Представить себе не могу, как мог потеряться компáс. Не такая это вещь, что бы можно было ее засунуть куда-нибудь в щель, да и забыть, в какую именно. Все это я вкратце и изложил Максимычу, который слушал меня внимательно, и кивал головой: верно, мол, излагаешь. Выслушал, и сказал.

—Никуда он потерялся. На месте он. Но не работает.

—Это как же это так?— изумился я.

—Стыдно сказать,— ответил он, и, охваченный чувством позора отвернулся лицом к переборке.

И тут меня осенило. Дело в том, что компáс (ударение на последнем слоге) в отличие от кóмпаса (ударение на первом слоге), работает в тяжелых условиях постоянной качки и должен указывать не только север, но и любой курс судна, а посему нет в нем привычной сухопутным обитателям стрелки, вращающейся на игле, но есть вместо нее диск, именуемый картушкой, и эта последняя, разбитая на градусы и румбы, помещена в жидкость, а жидкость эта есть ничто иное, как сорокапроцентный раствор этанола в воде. А раз так, то раствор этот по своему химическому составу ничем не отличается от обычной водки. И помещается этого вещества в компáс где-то с литр, а то и больше.

—Неужто выпили?— спросил я его.

—Выпили сволочи,— ответил он горько,— все до капли выпили подлецы!

Проблему эту я решил мгновенно, благо исходный продукт для приготовления необходимого раствора у меня имелся. В моей работе без него обойтись нельзя. Вооружившись мензуркой, я немедленно изготовил необходимое количество требуемой жидкости, и даже немного сверх того, а избытки мы с капитаном и приняли перед отходом ко сну у него в каюте под соленый огурец.

—До чего же гнилой народец у меня на пароходе,— чокаясь очередной стопкой, жаловался Максимыч,— ну ты подумай: выпили компáс! Ничего у них, паразитов, нет святого!

—Да уж,— соглашался я.— Компáс выпить – это для моряка самое последнее дело!

В общем, рейс прошел вполне удачно, а потом много чего происходило, но к рассказу моему отношения это не имеет. А затем лето кончилось, кончилась и зима, словом, прошел целый год, а с приходом весны мне снова понадобилось собирать материал, так что я опять заявился на судно, вооруженный рейсовым заданием.

—Только, не говори мне, что компáс выпили,— сказал я Максимычу, заходя к нему каюту.

Выпили-таки, черт побери!

Бедняга Максимыч просто места себе не находил. Два года подряд на пароходе такой скандал. Главное, непонятно, кто же мог? Он еще осенью разогнал всех алкашей, в команде остались только надежные люди, настоящие моряки, а не сброд какой-нибудь. И вот на тебе!

—Ну, просто ума не приложу,— повторял он за нашей вечерней трапезой, которая отличалась от прошлогодней только тем, что вместо соленого огурца мы закусывали малосольной весенней селедкой,— не понимаю, ну кто же мог?!

—Брось, Максимыч,— утешал я его.— Ну, подумаешь. Выпили и выпили. Что мы, шила не найдем, в самом-то деле? Не отчаивайся!

—Не в шиле дело,— скорбел Максимыч,— Бог с ним, с шилом. Ты ведь подумай – компáс! Да разве они моряки после этого!

Лиха беда – начало, да и Бог Троицу любит. Вот ведь как: и на следующий год повторилась та же самая история. К началу навигации компáс был сух, как осенний лист. Теперь все уже шло по накатанным рельсам. Максимыч сам пришел ко мне еще накануне выхода в море с жалобой на безответственную команду.

Вечером, как обычно, мы заливали наше общее горе и закусывали килькой в томате.

—Слушай, Максимыч,— сказал я ему,— как ты думаешь, ведь это, наверное, делает один и тот же человек?

—Нет никаких сомнений,— отвечал Максимыч.— Конечно один. Не может же быть у меня на пароходе несколько таких бессовестных паразитов.

—Вот и я так думаю,— подтвердил я.— И знаешь, что меня смущает? Ведь с позапрошлого года у тебя на судне вся команда поменялась. Ты один с тех пор и остался.

2003

С.-Петербург

Вернуться к содержанию>>