А. Наумов. Мемуаразмы.– Петербург, 2010.

МЧС в действии

Очень холодные стояли дни. Градусов под тридцать. А нам с моим приятелем и коллегой нужно было проделать в полуметровом льду четыре майны метр на метр. Такая уж нас работа, материал собираем во все сезоны, значит и зимой тоже. Взяли мы с собой бензиновую пилу «Дружба», но она на такой погоде работать отказалась. Мы по очереди упрямо и безнадежно дергали стартер, до тех пор, пока он не слетел фиксаторов и не угодил мне по лбу. Кровища хлынула прямо на лед. Очень красиво получилось: красная «Дружба» с зеленым бачком посреди кровавой лужи, а вокруг – белым-бело. Жена моего приятеля, которую он взял в нашу поездку с собой, чтобы и она насладилась красотами северной зимней природы, сделала мне над самым носом из пластыря Андреевский крест, а сами мы, потеряв надежду оседлать упрямую технику, взялись за пешни.

Морской лед – не пресный, колется он плохо. Промучились мы до темноты, благо зимой на севере темнеет раньше, чем на юге. Домой притащились замерзшие, усталые и голодные, а я еще и раненный. Печку растопили, нажарили мяса с луком, макарон наварили, бутылочку достали, было у нас немного соленой беломорской селедки, и решили, что все, никуда нам больше сегодня не надо, будем пировать, отдыхать и согреваться.

Выпили по рюмке, селедочкой закусили. Мясо ароматное, лучок хрустящий, поджаристый – благодать! Только налили по второй, слышим – стучат. Кричим:

—Да, заходите!

И заходит к нам наш главный хозяйственник, самое высшее в зимнее время начальство. Смотрит на меня подозрительно и спрашивает:

—Ты с кем это уже успел подраться?

Видимо, хочет понять, кто из его подопечных работяг опять нализался.

—Это,— отвечаю,— последствия не ссоры, а «Дружбы».

—Какой еще такой дружбы?— спрашивает он подозрительно.

—Да обыкновенной такой, железной. Стартер,— говорю,— слетел и прямо мне в лоб.

—Ладно,— говорит,— не хочешь, не отвечай. А я к вам по делу.

—Ты,— говорим мы ему,— садись, выпей рюмаху, а потом и дело выкладывай. А то мы тут на льду наломались, по одной выпили, а по второй не успели.

Мнется наш гость. И дело, видать, срочное, и рюмка такая соблазнительная, и селедочка на столе, и лучок. Селедочка, наверно, дело и решила.

—Ладно,— говорит,— что с вами поделаешь, наливайте!

Выпили по второй. Чувствую, как тепло внутри побежало, из жилочки в жилочку переливается. Макароны мясным соком пропитались, мясо нежное, лучок хрустит на зубах. Ни про какие дела слушать не хочется. Налили еще по одной.

—Ну,— говорим,— выкладывай – какое такое дело.

Оказалось, что приезжал к нему на «Буране» один мужичок из ближайшей деревни за какой-то надобностью, и на обратном пути, когда выходил со льда на берег, попал в промоину. Для тех, кто не знает: «Бураном» называется снегоход – этакий гусеничный мотоцикл, а промоины бывают и в самые лютые морозы. Либо там, где сильные течения, либо в тех местах, где возле берега лед ломает приливом.

Провозился мужичек часа два, никак своим ходом не выйти, а когда стемнело, пошел пешечком обратно к нам на Станцию за помощью. У начальника радикулит, он не работник, вот он нас и просит съездить на двух «Буранах» и выдернуть бедолагу на сухое место.

—Ладно,— отвечаем,— вот доедим, пока мясо не остыло, и съездим.

Доедаем мясо, но того удовольствия уже нет. Кому рассказать, как неохота от теплой печки после ужина и водочки да опять на мороз, да на лед, не поверят! Но делать нечего, надо мужичка выручать. Он уже вперед побежал. Боится, что остынет движок, на морозе не заведется. Вообще-то «Бураны» должны заводиться при любой температуре, они сделаны для того, чтобы на них зимой ездить, но делают их в Рыбинске, а потому через пару лет эксплуатации начинают они капризничать.

Вот и наши тоже. Не сразу мы их завели. И фары у них не горят. Но ночь звездная, луна на небе, снег белый, берег черный. Доехали. Правда, в темноте чуть сами в эту же промоину не въехали, но Бог миловал. Привязать «Буран» на веревку можно только за кольцо на лыже, а лыжа в воде. И температура воды в море зимой минус полтора градуса. Но, ничего, привязали. Дальше пошло проще: главное – веревку не порвать, но и тут обошлось, с первого же раза и выдернули. Мужичок расчувствовался, достал из-под седушки бутылку и стакан, налил нам грамм по пятьдесят, сам дерябнул и покатил в свою деревню. А мы съехали на лед, заглушили «Бураны» и остановились перекурить.

Тишина такая, что слышно, как кровь течет в ушах. Звезд на небе, что гороха в лукошке, и каждая размером с кулак. И северное сияние через все небо. Течет по небосводу ручей холодного зеленоватого огня, извивается, меняет русло, бегут по нему волны неземного мистического света. И луна. И наст на льду поблескивает. Только уж очень холодно. Холоднее, чем было днем, хоть и тогда жарко не было.

До Станции через пролив недалеко – километра полтора, и видна она, как на ладони. Сияет в ночи, как дорогой бриллиант. Смотрит на нее мой приятель и говорит:

—Нет, ты только глянь: Станция – полтора дома, от силы десяток лампочек горит, а зарево, как от мегаполиса.

Тут сигареты наши догорели до усов, и поехали мы домой, пить чай, согреваться и отдыхать от дневных трудов.

На следующий день надо было нам брать пробы в тех майнах, которые мы проковыряли вчера ценой моей раны на лбу. Пошли мы в лабораторию собирать пожитки. Народу зимой на Станции мало, иной раз за весь день никого не встретишь. До лаборатории идти два шага. И на этом пути кого только не повстречали. И каждый спрашивает, кто мне в лоб дал. И никто не верит, что «Дружба». Под конец мне надоело объяснять. Очередному любопытствующему я ответил:

—Да ты и врезал. Забыл, что ли? Ну, ты даешь!

Бедняга задумался.

—Неужели,— говорит,— я. Быть того не может. Всего бутылку и выпил. Как же я забыл?!

—А ты кончай пить,— говорю,— а то скоро забудешь, как тебя звать.

Малая вода часа в два, времени много, собираемся потихоньку. Часиков этак в двенадцать – стук в дверь. Входит наша библиотекарша. Здоровается, про рану на лбу не спрашивает. И на том спасибо. Зато то, что она нам сказала, было почище надоевших мне вопросов про драку. Оказалось, что ее подруга, которую она пригласила на недельку к себе в гости, ушла вчера утром покататься на лыжах и до сих пор не вернулась. Так вот, не могли бы мы ее поискать.

Мы так и сели. И днем-то без малого тридцать, а ночью все сорок было. У нас ведь тут море не Красное и не Желтое, а Белое. Сутки на таком морозе никто не выдержит. Спрашиваем, куда она пошла? Оказывается, в море. Там острова красивые, захотелось ей на них посмотреть. Да там места – хуже некуда: промина на промоине. Их снежком поверху заносит, вроде лед и лед, а под этим снежком... Если не знать, где они, ни за что не увидишь.

—Так,— говорит мой приятель.— МЧС в действии. Второй день подряд спасательные операции.

—Вчера-то,— спрашиваем,— куда смотрели, почему вчера ничего не сказали?

—А я думала, вот сейчас придет... А теперь уже много времени прошло... А вдруг, с ней что-нибудь случилось?.. Только, вот, что могло?.. Я уж к начальнику идти побоялась... Прямо к вам...

Не стали мы ей говорить, что могло случиться, но сами представили это себе довольно отчетливо. И галопом к «Буранам». Решили, что пойдем по лыжне, посмотрим, куда выведет. Приятель подцепил к своему снегоходу сани, а я налегке. Поехали.

У нас в проливе еще ничего, у нас все островами прикрыто и лесом. А вот в море – дело другое. Солнце такое, что на снегу глазам больно, слезы текут и в бороде замерзают. Руки на руле сразу застывают до потери чувствительности, и рукавицы меховые не спасают. Ветер до костей продувает, несмотря ни на какие шубы.

Лыжню мы потеряли сразу. Носит ветер по льду снежные барханы, след больше часу не держится: все заметает в два счета. Остановились, закурили, держим военный совет. Решили так. К промоинам близко не подходим. Если она туда сыграла, то найти ее мы не сможем, да и помогать уже поздно. Самим бы не сыграть. Хватит и одного жмурика. Приятель мой пройдет вдоль берега километров десять–пятнадцать. Вряд ли она дальше могла уйти. А я буду ездить по заливу галсами и обойду все острова. Через два часа встречаемся на этом самом месте. Все. По машинам.

Езжу я галсами, по-простому – зигзагами. Раз на север, спиной к солнцу, раз на юг, прямо на него. В этом случае не видать ровнешенько ничего. Свет глаза режет, пятна зеленые в них расплываются, слезы текут и от блеска и от мороза. Зато когда на север идешь, видно хорошо и далеко, но никакой приятельницы нашей библиотекарши не заметно. Да, честно говоря, я особенно и не надеюсь ее увидеть. На мой взгляд, ее уже надо искать не в нашем бренном мире. Объехал все острова, всюду посмотрел, никого не нашел и вернулся на место встречи. Опоздал немного, но приятеля моего еще нет. Не просто нет, его даже и не видно, и «Бурана» не слыхать. Подождал полчасика, замерз окончательно, а он все не едет. Скоро темнеть начнет. Завел машину и пошел по его следу. След еле виден, почти уже замело его, но хоть точно знаю, куда надо ехать. Нашел я своего приятеля быстро. Он за мыском прятался, километрах в трех. Сидит на своем «Буране» задом наперед, на руль спиной оперся и курит.

—Ага,— говорит,— догадался-таки за мной приехать. Движок у меня заклинило.

Это с «Буранами» бывает: я ведь уже говорил, что делают их в Рыбинске. Ну, да мы мужики бывалые. Санки отцепили, положили мертвый снегоход на бок, рядом санки, тоже на бок, пристроили, раз, два! Навалились и вот уже наш «Буран» на санках. Прицепили их к моей машине, приятель на свою сверху сел, и поехали мы не спеша домой. Спешка в этом случае ни к чему. Если и на моем движок перегреется и заклинит, то руками мы это сооружение будем месяц толкать, и все равно до места не дотолкаем.

Вернулись уже в темноте. Какие там пробы…

Пошли к библиотекарше докладывать результаты нашего похода и посылать ее к начальству, чтоб сама сознавалась.

Заходим, замерзшие, заиндевелые, усталые и голодные. А библиотекарша наша со своей подружкой чаи гоняют, веселые, раскрасневшиеся и сытые. И нам чайку предлагают. Ну, что мы тут сказали, повторять не буду. Смысл был тот, что потребовали мы объяснений. И получили.

Оказалось, что каталась-каталась подружка на лыжах по островам, да так увлеклась, что стало темнеть. Посмотрела она направо, посмотрела налево и сообразила, что понятия не имеет, в какую сторону дом. Хотела по лыжне пойти, но лыжня – не след от «Бурана». И тот-то почти сразу заносит, а о лыжне и говорить нечего. Шла она, шла, куда глаза глядят, пока не настало такое время, что как ни смотри, ничего больше не видно. И тут впотьмах налетела она на берег. Ну, думает, судьба. Тут и заночую, а утром, когда рассветет, разберусь куда идти. Выкопала она в снегу ямку, лапнику наломала, термос у нее был, попила чайку, да и на боковую. Курточку на уши натянула, ножки поджала и спит себе. И так ей сладко спалось, что проснулась она только часа в три. Встала, и видит, что прямо перед ней через пролив наша Станция. Солнышком освещена, видна, как на ладони, все помойки пересчитать можно, все ржавые бочки. Побежала она быстренько домой и вот уже и пообедала, и отдохнула, и чайку попила.

—Там,— говорит,— из трех бревнышек пирамидка какая-то сделана, а наверху досочки какие-то прибиты. Я под ней себе гнездышко и сделала.

Тут у нас челюсти уже совсем отвисли. Бревнышки, пирамидка, досочки… Это же навигационный значок. И стоит он в двадцати метрах от той промоины, из которой мы вчера мужичонков «Буран» выдергивали. Мы к ней вплотную находились, веревку в ледяной воде к лыже привязывали, ясное дело, не молча, тремя двигателями грохотали у нее над ухом, а она ничего не слыхала. Мы мимо нее на ее же поиски проехали на следующий день, и опять не разбудили. И впрямь, сладко спала. Ладно бы только грохот. Свету-то на нашем берегу – море, как Станцию не увидела? Как не замерзла насмерть, не понимаю. Что и говорить, есть женщины в русских селеньях!

От чаю отказались. Домой пошли обедать, да и не чаю нам надо было. Разделись, отогреваемся, жена моего приятеля суп греет, водку студит. Смотрю я на коллегу: загорел за день, лицо обветрилось.

—Ну,— говорю,— у тебя и харя красная стала!

—Да и твоя не лучше,— отвечает.

А жена приятелева говорит:

—У тебя, небось, рана-то поджила, надо бы пластырь-то снять.

Дерг за пластырь, и давай хохотать, просто заливается, да и приятель мой не отстает. Глянул я в зеркало, и ахнул: рожа красная, как помидор, посреди лба ровный такой кружочек засохшей крови, вокруг него лиловая с зелеными разводами шишка, а от нее четыре аккуратных белых лучика, ну просто горит во лбу звезда, да и только. И гореть ей до тех самых пор, пока загар не сойдет.

—Будет,— говорю,— МЧС высмеивать. Наливайте!

2005

Картеш

Вернуться к содержанию>>