|
|
|
|
|
А. Наумов. Мемуаразмы.– Петербург, 2010.
Ну, какие же мемуаразмы без охотничьих рассказов?! В России уже больше ста лет не проходит мода писать «Записки охотников». Как пройти мимо такого соблазна?! Никак не могу. Но начать придется издалека. С тех времен, когда в силу ряда внутреннеполитических причин было принято говорить не начáть, а нáчать. Коммунизм, высшая общественно-политическая формация, самый справедливый социальный строй, светлое будущее всего человечества, умирал быстро, но мучительно. Первый симптом его агонии мы имели возможность наблюдать в конце 1987 года. Пропал сахар. А уже через год каждому жителю Ленинграда выдали голубую картонку с фотографией. Называлась она визитной карточкой, и давала право наносить визиты вежливости в магазины. С другой целью заходить туда стало бессмысленно – все равно в них ничего не продавали. Зато каждый мог, предъявив этот замечательный документ, с полным правом воскликнуть: —Я счастлив, что я ленинградец, что в городе славном живу! Эта радикальная мера, к сожалению, не смогла облегчить страдания умирающего, поэтому еще через год ему прописали продовольственные карточки. В названном выше славном городе они назывались единым талонным блоком и выдавались ежемесячно. И на каждом талоне было обозначено, что он давал право купить, если таковой товар в силу не оговоренных особо причин окажется в наличии. Нам же, обитателям Карельской Автономной Советской Социалистической Республики, выдали на год вперед по талонной книге. Называлась она «Книжка покупателя», отпечатана была на серо-желтой газетной бумаге в анонимной типографии и содержала 20 нумерованных страниц по 10 талонов на каждой, от № 1 до № 200. Была в ней и ненумерованная страница с «Правилами пользования», из коих наиважнейшими были: правило третье «Талоны отовариваются согласно указанного срока в распоряжении поселкового (сельского) совета» и правило шестое «При утрате книжки новая не выдается». На титульном листе красовалась нечитаемая гербовая печать поселкового (сельского) совета, а все остальные были проштемпелеваны лиловым прямоугольным штампиком, узнать содержание надписи которого возможным не представлялось. Книжку нужно было предъявлять лично. Эти замечательные правила поставили нас в положение затруднительное. Станция наша, где мы жили и работали, расположена без малого в сорока верстах от ближайшего магазина, который мог бы отоваривать наши талоны согласно указанного срока, и попасть туда мы могли только морем, а для этого нужно топливо, на которое талонов не было. Но раз в неделю судно все же ходило. Так вот, прибыв в поселок, вы узнавали, что сегодня, к примеру, по талону № 158 в магазине таком-то отоваривают нитяные носки в количестве одна пара на предъявителя талона, а в других магазинах ничего не отоваривают. Вам-то надо картошки и капусты, да хлеба кусок, но их, согласно указанного срока, отоваривали вчера. Времена настали интересные, и каждый принялся решать свою Продовольственную Программу как мог сам. Мы, например, с двумя приятелями, сплели сети и принялись ловить рыбу, а начальство решило снабдить экспедицию всем необходимым централизованным образом. Для этого один из наших сослуживцев остался в Ленинграде и принялся выбивать в Горисполкоме продукты, без которых цвет отечественной морской гидробиологии умрет еще раньше светлого будущего всего человечества. Поразительнее всего то, что он добился успеха. Правда, не сразу. Вожделенный паек прибыл на Станцию поздно осенью, когда большинство уже уехало в город. Это несчастные должны были получить свою долю только весной, но мы трое еще оставались, и нам незамедлительно выдали причитающиеся нам продукты питания. Так каждый из нас стал счастливым обладателем следующего замечательного набора: Сахар-песок – 0.5 кг. Сiль кам’яна кухонна, помол № 0 – 1 кг. Масло подсолнечное, нерафинированное – 1.5 л. Напиток кофейный «Юность» – 10 пачек по 200 г. Чай грузинский, 2-й сорт – 2 пачки по 30 г. Суп говяжий с макаронными изделиями – 20 пачек. Крупа манная – 1 кг. Вермишель яичная – 800 г. Говядина тушеная – 2 банки по 300 г. Можно было нáчать пировать, все равно, надежда на то, что этот паек поможет нам продержаться следующий сезон, была слаба. Сети, которые мы сплели, оказались на редкость уловистыми. Мы уже засолили на зиму ведра по два трески и заготовили по трехлитровой банке тресковой печени. Поездка со Станции в город, кстати говоря, в те времена представляла собой известную проблему из-за бешенного количества заготовок. Помимо соленой рыбы и печени у каждого из нас было еще по паре ведер соленых грибов, по ведру селедки, грибы вареные и маринованные, морошка, брусника и что-то еще. На вокзале нас должна была встречать семья в полном составе со всеми малолетними детьми. Добраться до дому с таким грузом в одиночку было просто невозможно. Да, так вот треска. К осени она стала выходить у нас из ушей рыбным фаршем. Стало ясно, что требуется некоторая перемена меню. Суп говяжий с макаронными изделиями, крупа манная и вермишель яичная помогали слабо – организм настойчиво требовал мяса, причем отнюдь не говядины тушеной. От прежних времен у нас оставалось еще десятка полтора патронов, и мы решили, что настал час их экономного использования. На ближайшую субботу была назначена охота на зайца. Заяц – зверь хитрый, и очень не любит, когда на него охотятся. Поэтому на материке умные люди натравливают на косого собаку. Она начинает им руководить и не пускает его в ту сторону, где нет охотника, потому-то бедняга и бежит туда, где он есть. Тайной этой охотничьей мы владели, а вот собакой – нет. Посему решили охотиться на островах. Зайцы на них всегда водятся. Забегают зимой и остаются на все лето. Островки маленькие, убежать некуда – вода кругом. Так что успех обеспечен. Был у нас примете один островок. Посреди него от одного берега до другого проходит болотистая заросшая ольшаником ложбинка, справа и слева от которой идут два скалистых гребня. Охотятся там втроем. Один идет по ложбинке, а двое по гребням, а когда выходят на другую сторону острова, заяц, который прячется в ольшанике и бежит впереди охотников, либо бросается в панике назад, либо выскакивает на скалу, но в любом случае на одного из троих. Тут ему и крышка, тут ему и кастрюлька. Всю-то неделю ходим мы и на море посматриваем. Только бы, думаем, не было бы в субботу ветра. Но вот настает она, вожделенная суббота, и видим мы, что ветра нет нисколько, зато такой туман, что в пяти метрах видно плохо, а в десяти – ничего. Ладно, думаем, лишь бы до острова дойти. Там все же море. Хоть какой ни какой, есть там ветерок, не будет такого тумана. Нам бы метров на тридцать видимости, больше не надо. Мы с одним из моих приятелей спустились к пирсу и принялись заводить наш любимый мотор. «Вихрь» называется. Ну, как ходят на «Вихрях» я как-нибудь в другой раз расскажу. Это тема отдельная и требует внимательного подхода. Завели. Прогрели. Заглушили. И даже снова завели, а третьего моего приятеля все нет, как нет. Даже уже собрались, было, за ним идти, но тут является. —Извините,— говорит,— мужики. Я тут подумал, что замерзнем, да и зайца всухомятку есть грех. Так что я сварил кофейный ликер, вот и задержался. Да вы не волнуйтесь, успеет остыть, я его в холодильник поставил. Мы его за сообразительность похвалили. То есть не за то, что он подумал о выпивке, эта мысль нам и самим приходила в голову, а за то, что он догадался сварить ликер. И не в том дело, что мы такие уж любители ликеров, а в том, что никакие крепкие напитки отоварить согласно указанного срока мы, понятно, не могли, и приходилось нам пить казенное шило. Шило, говоря литературным языком, этиловый спирт, как известно, составляет главную часть любого крепкого напитка. Так вот в чем весь парадокс: чем он выше качеством, тем лучше получается конечный продукт. Во времена развитóго социализма выпускался спирт в двух разновидностях. Одна из них называлась ректификатом и считалась лучшей, а вторая существовала в двух ипостасях: гидролизный А и гидролизный Б. Причем вторая ипостась была заметно хуже первой. Ректификатом снабжали подводные лодки и в некотором количестве медицину. Впрочем, для основных ее нужд поставлялся гидролизный А. Что же касается нас грешных и мало кому нужных, то нам выдавали гидролизный Б, в просторечии гидраху. И надо сказать, что с началом агонии высшей формации доля вонючей компоненты в нем стала экспоненциально расти. Так вот для ее маскировки и применялись различные метóды, одна из коих и состояла в изготовлении кофейного ликера. Вышли в море. Не видать ни зги. Еле-еле можно берег угадать, если идти к нему вплотную. Давно такого тумана не было. Но нас только смерть остановит: уж очень мяса хочется. Пришли на островок. С моря и правда, тянет легкий бриз. И туман здесь пореже: на десять метров почти хорошо видно, а если приглядеться, то и на все пятнадцать. Ну, заяц, погоди! Распределили маршруты. Мне выпало идти ложбинкой. Зарядили ружья и, благословясь, отправились. Сто раз ходил я по этой тропинке, знаю ее, как облупленную, но ничего не узнаю. То коряги какие-то попадаются, то камни, то в яму провалишься. Никогда ничего такого на этой известной, как свои пять пальцев, дороге я отродясь не видал. Путь мне предстоит неблизкий, метров восемьсот, и начинаю я думать, что могу и не дойти. Им-то проще, они по скале идут, почти, можно сказать, как по асфальту, а я тут в кустарнике, да в болоте. Пропаду, и никто меня в этом тумане не найдет. Главное, нельзя момент пропустить, когда к морю выходишь. Тут заяц на тебя может выскочить с вероятностью 1/3. А тогда надо не зевать, а стрелять. Напрягся весь, курки взвел и иду, вперившись в туман. Ничего не вижу. Но слышу. И слышу я слева от меня да как-то снизу: баа-бах! Ничего не понимаю. Раз стреляют, значит в зайца. Но почему звук снизу идет? Они оба по скалкам идут, метров на десять выше меня. Да и до моря по моим представлениям еще далеко, не мог заяц так рано с дороги свернуть, не в его это привычках. И в тот самый момент слышу уже совсем другой звук. Море шумит, волна на берег налетает, брызги летят, пена шипит. И все это тоже как-то снизу слышно, а должно бы прямо по курсу. Пригляделся и вижу: стою на косогоре у самого моря. Почему на косогоре? Как к морю подошел? Тут из тумана выбираются мои приятели. Оба по моей ложбинке идут. И давай они меня костерить на чем свет стоит, почему это я на скалу взобрался, когда мне надо было идти понизу. С одной-то стороны они, конечно, правы, а с другой, если внимательно разобраться, то как это они в лощинке оказались? Я их об этом и спросил, а они ответили, что, мол, туман же, не видать ни зги. В общем, заяц, не будь дурак, между ними проскочил. Один из них его увидел метрах в двух перед собой, но пока прицеливался, тот опять уже скрылся в прямом смысле в туманные дали. Выстрелил он наугад в это парное молоко, но, ясное дело, промазал. Ушел обед. Посидели на камушке, покурили, да отправились потихоньку назад к катеру. Заяц теперь надолго заляжет, поди найди его. А так мяса хотелось. Сели в катер, отгребли от берега и совсем уже было собрались заводить наш любимый «Вихрь», как вдруг откуда ни возьмись, подплывает почти к самому борту утка. Видать, и она в тумане бдительность потеряла. Мы все трое – за ружья. Выстрелили, как по команде. Так по воде три дорожки и прочертили дробью к ее удалой голове. Так что обед все-таки добыли. И ясное дело, каждый думает, что это именно он утку убил. Давай спорить: это я, где тебе! нет, я! Тогда один из моих коллег и говорит: —Я-то промазал, так что вы решайте сами. А для справедливости: кто убил, тот ее и чистит. Мы, конечно, кричим: ты и убил, у нас и патроны-то были холостые. Ну, уж не помню, чем наш спор тогда кончился, кто добычу разделывал, да и неважно это, в конце-то концов. Важно, что сварили мы суп и мяса нажарили. Свежего, а не говядины тушеной. Только сели за стол, приятель и говорит: —Стоп, мужики! А ликер? Сейчас притащу, по рюмке, а там и к супу. И верно, через пять минут бежит с кастрюлькой. Мы спрашиваем, как это в рюмки-то наливать, почему не в бутылке? А он молча ставит кастрюльку на стол и говорит: —Сами сейчас поймете. Это все «Юность». —Какая, к черту юность,— говорим.— Пятый десяток разменял, а все у тебя юность. Смотрим в кастрюльку, а там что-то вроде студня, но запах самый водочный. Спрашиваем: —Ты что это за холодец сварил? —А я,— отвечает,— как обычно, сделал сладкий кофе, влил спирт, размешал и в холодильник поставил. Не сообразил, что «Юность» эта из жареного ячменя делается. Она и застыла в кисель. Хорошо хоть еще, что в бутылку налить не успел, а то, как бы мы этот клейстер из нее доставали? Так и ели мы кофейный ликер чайными ложками, ими же и чокались. И закусывали супом, как недорезанные большевиками помещики.
2005 Картеш
|
||
|
|
|
|