А. Наумов. Мемуаразмы.– Петербург, 2010.

Лесной пожар

Частная экология учит нас, что сукцессии, проходящие в хвойно-таежных лесах, принадлежат к типу пирогенных. В переводе на общечеловеческий язык это значит, что леса эти должны время от времени сгорать. В среднем, этак, раз лет в триста. Отчего они загораются, этого никто толком не знает. Кроме, естественно, чиновников лесного ведомства. Они ведь обязаны найти виновного, а раз так, то причина лесного пожара должна быть ими вскрыта. Так в официальных отчетах и появляются два источника пожаров: брошенная сигарета и не залитый костер. Ну, от костра лес загореться действительно может, а вот что касается сигареты... Я, честно говоря, несколько раз пытался зажечь сигаретой сухие дрова и лесную подстилку. Хотел посмотреть, как они будут полыхать. Увы, сигарета сгорает совершенно безо всякого эффекта. Как-то раз спецы по пирогенным сукцессиям хвойно-таежных лесов за бутылкой водки сознались мне, что они никак не могут понять, что же зажигает леса. Они утверждали, что по их данным у нас на севере леса регулярно горели еще 5 тыс. лет назад в таких местах, где человек появился от силы за три столетия до наших дней. Ну, горели и горели. Сгорело и быльем поросло. Когда не было в лесу людей, никого это и не волновало. Теперь – дело другое. Теперь, если горит лес, то могут погореть люди. А раз так, то мы, как только увидим лесной пожар, бежим его гасить, совершенно не заботясь о том, что он – необходимая стадия лесной сукцессии.

Это была присказка, сказка будет впереди.

Случилась эта история довольно давно. Не то в самом конце Перестройки, не то вскоре после ее окончания. Время было смутное, денег ни у кого не было. В советские времена у Лесного ведомства были самолеты и службы пожаротушения. То есть и в те времена, о которых идет речь, и самолеты остались, и пожарные формирования, денег только не было, поэтому ничего это и действовало. Сколько раз, когда вокруг нашей Станции загорались леса, звонили мы, бывало, в соответствующие инстанции и сообщали, что так, мол, и так, там-то и там-то лес горит. А нам отвечали, что если это нам мешает, то они не возражают, если мы потушим. В конце концов, мы и звонить перестали. Как увидим где лесной пожар, то сразу идем с ним бороться. И опыт приобрели в этом деле необыкновенный.

Выучили твердо, что пожары бывают низовые и верховые. Низовой пожар – это вроде бы и не пожар стал для нас вовсе. При нем только подстилка горит. Подстилка и мелкие кустики. Его можно ногами затоптать. А вот верховой пожар – дело серьезное. Его ногами не затопчешь, его нашими средствами вообще не погасить. Случается он в густом лесу, когда загораются высокие деревья, и огонь идет по кронам. Тут надо либо просеку рубить, либо ждать когда огонь дойдет до реки или моря. Тогда сам погаснет. Войти в него страшно – сгоришь и не заметишь.

Ну-с, загорелся однажды лес километрах в десяти от нашей Станции. И ветер в нашу сторону. Дыму нагнало – дышать нечем. Вышли мы на горку и глянули. Дым не коромыслом – стеной. Вверху черный, как сапог, а понизу отсвечивает багровым. И вид, честно говоря, самый зловещий. Середина июля, жара, как в Сочи, на небе ни облачка, лес сухой, как порох – дождя с конца мая не было. Прикинули, что к чему. Если так пойдет, то через недельку сгорим, как шведы под Полтавой, и пепла не останется. Надо ехать гасить.

Завели пароход, стали собираться. Приходит наш новый зав по хозчасти, и начинает командовать:

—Берите,— говорит,— лопат побольше.

Мы его спрашиваем, зачем, дескать, лопаты? А он отвечает:

—Будем траншею копать, чтобы купировать фронт возгорания.

Был среди нас один человек, невежливый, но опытный. Он нашего нового зава и спрашивает:

—Ты, как, балда, хочешь копать? У нас тут голая скала, на ней почвы от силы пять сантиметров. Она и без твоей лопаты сама дотла сгорит, и следа не останется. Нам топоры нужны, лес валить.

И без зазрения совести объясняет пожилому человеку, куда именно ему следует засунуть лопату.

В ходе развернувшейся дружеской дискуссии было принято решение лопаты оставить, а топоры взять, благо невежливого человека поддержали все, а нового зава – никто. Что делать, у нас все были опытные, а вежливых мало. Но свою лопату новый зав взял.

Наконец, отвалили. И чем ближе к пожару, тем страшнее. Как-то очевиднее становятся масштабы. И проблема начинает вырисовываться яснее.

Подошли на траверз пожара. Высадились. Прошли двести метров прибрежного болота, поднялись на скалу, посмотрели на происходящее и ахнули. Видывали мы лесные пожары, но такой... Каждые пять минут очередная столетняя ель вспыхивает как свечка. Снизу до верху. И через десять минут уже падает. Воздух накален. К пожару метров на семьдесят не подойти. Пламя гудит, как в кузнечном горне. И мы тут. С топорами.

Новый зав времени даром не теряет: командует.

—Берите,— говорит,— в руки ветки и захлопывайте огонь!

Опытный, но невежливый ему возражает:

—Тут не ветки надо брать в руки, а ноги. И чем скорее, тем больше шансов выжить. Метрах в двухстах отсюда ручей есть. Если мы, стоя на том берегу, кое-какие деревья повалим, то, может быть, огонь через него и не перейдет. А здесь нам делать нечего.

Понятно, снова завязалась дискуссия. Причем на стороне невежливого опыт и большинство, а на стороне зава власть.

Были среди нас люди приезжие, лесных пожаров не видавшие отродясь, и не понимавшие сути развернувшихся прений. Один из них отозвал меня в сторонку, и говорит:

—Послушай, говорят, на пожаре нужно спешить, а вы как будто никуда и не торопитесь, а спокойно так беседуете, как будто тут и не горит ничего.

—Видишь ли,— отвечаю уклончиво,— спешка нужна только при ловле блох.

—Ну, уж нет,— говорит он.— Я как энтомолог заявляю ответственно: при ловле блох спешка к хорошему не приводит. Только мы тут не блох ловим, а пожар тушить пришли.

—Вот видишь,— говорю,— даже в таком мало ответственном деле, как ловля блох, спешка вредна, а уж на пожаре – тем паче.

Тут и дискуссия закончилась. Невежливый, но опытный предложил нашей команде разделиться: зав пусть пойдет туда, куда он ему укажет дорогу, а остальные – валить лес на ту сторону ручья. Все, кроме зава, согласились. А поскольку зав решительно отказался пойти в указанном ему направлении, то и он потрусил вместе с остальными.

Пока к ручью пришли, пока десятка два хлыстов повалили, огонь к нам и подобрался. Только мы деру дать успели, как вскипел наш ручеек, а пожар продолжил свое победоносное шествие по направлению к нашей Станции.

Спустились мы с горки в болото и стали совет держать. Решили двигать к дому, и вокруг Станции рубить противопожарную просеку. Стали собираться на пароход и тут хвать-похвать! Зава-то нового ни где не и видно. Кричали, кричали, да что толку, когда от огня такой треск стоит, что и себя-то не слышно. Опытный и говорит:

—Это я виноват. Он на меня обиделся и к судну пошел. Пошли догонять. Я извинюсь, помиримся, да и к дому. Времени терять нечего.

Пошли. На берегу зава не оказалось. На судне – тоже. И как его искать – неясно. Назад в лес идти? Как его там найдешь? А торопиться надо, пока огонь до нас не дошел, да и как-то боязно, куда он там подевался? Там ведь совсем не шуточки, там просто страшно. Капитан говорит:

—Я ему погужу.

Поднялся в рубку, и давай гудеть. Голос у парохода мощный, на море миль за десять слышно, да тут не море, тут лес. Он все звуки гасит, а возле пожара такой грохот, что и атомную бомбу не услышишь. Это мы капитану и сказали. А он на это:

—Верно, мужики! А насчет атомной бомбы – мысль толковая. Я сейчас ему такой сигнальчик дам, что он и мертвый подскочит, и прибежит, как миленький.— И тащит из пароходных запасов звуковую шашку.

Звуковая шашка – хорошая вещь. Взлетает она вверх метров на сто и там взрывается. Грому мегатонн на десять–пятнадцать. И когда звук сверху идет, никакой лес его не задержит.

У всякого парохода на крыле мостика есть такое специальное устройство для пуска ракет. Трубочка железная приварена под углом в 45 градусов к горизонту. Вставляешь в нее ракету, дергаешь за веревочку, и летит она себе вперед по ходу судна. И шашку звуковую так же пускают.

—Мужики,— кричит капитан,— затыкай уши!

Полетела наша шашка в синее небо. Летит она небыстро, серый шлейф дыма за ней тянется, так что направление ее полета от свидетелей никакой не секрет. И только взлетела шашка над рубкой, из-за нее сзади показался уже несколько лет не виданный нами пожарный самолет лесного ведомства. Старый такой потрепанный кукурузник. Мы его, ясное дело, вовремя не услышали: сами стоим, галдим, да и дизель у нас не самый в мире бесшумный. А у них там, видать, какие-то денежки нашлись, и выслали его, беднягу на разведку. Летит он, и никакой звуковой шашки ему из кабины не видно. Но мы-то отлично обозреваем и то, и другое, и яснее нам ясного, что курсы обоих летательных аппаратов пересекаются отнюдь не в бесконечности. Стоим, разиня рты, что делать не знаем. Шашку назад не вернешь. Улетела.

Самолета капитану пока не видно: ему обзор закрывает верхняя палуба, которая козырьком прикрывает крыло мостика. Смотрит он на нас, и понять не может, отчего у нас физии такие, я бы сказал, глуповатые. Тут кукурузник влетает в его поле зрения, а заодно в наступившей тишине отчетливо стал слышен стрекот его движка. Тогда и капитан все понял, что немедленно стало ясно по тому, какую рожу он состроил. Все это, понятно, длилось секунды, но в памяти осталось, как довольно долго длившееся событие, и даже подумать удалось о многом. Например, что будем делать, когда сбитый шашкой самолет упадет прямо в море. Это, как в детстве. Камень в воробья уже брошен и еще летит, воробей уже удрал, а соседка из дверей уже вышла и последствия настолько прозрачны, что прямо страшно.

Шашка, впрочем, в кукурузник не попала. Она просто взорвалась у него под хвостом, метра не долетела. Мы на палубе, честно говоря, оглохли. Что было с летчиком – не знаю, я его потом не встречал. А вот что случилось с самолетом, это я видел своими глазами. Хвост ему ударной волной слегка подкинуло, но не сильно. Высоту он удержал. А вот направление... Видывал я в жизни самолеты. Случалось мне наблюдать, как они плавно, ложась на крыло, поворачивают, величественные, как орлы. И в голову мне не приходило, что самолет может метаться как загнанная крыса. Но теперь знаю: может, да еще как!

Совершив несколько совершенно, на мой взгляд, невозможных пируэтов, пожарный кукурузник, широкой дугой лег на возвратный курс, потеряв всякий интерес к порученному ему делу. Уж не знаю, как он там в своем лесном ведомстве отчитался о проделанной работе.

От ужаса мы на некоторое время совершенно забыли о новом заве, но он не замедлил объявиться. В тот самый момент, когда подстреленный аэроплан лесного ведомства, величественный, как беркут, закладывал широкий полукруг, ложась на обратный курс, наш новый зав вышел из лесу, держа в руках нечто слабо оформленное. Капитан приказал послать за ним шлюпку, и обалдевшие гребцы, все еще тряся оглохшими головами, собрались в путь. В этот момент налетел шквал, море мгновенно превратилось в шахматную доску из белых гребней и черных бездн, а на горизонте появилась зловещая синяя туча. Из нее немедленно выпал огромный оранжево-красный зигзаг и на судно обрушился страшный грохот падающей исполинской небесной поленницы. Мы-то укрылись в кают-компании, но прибывшие на судно гребцы и новый зав выглядели не лучше, чем ком ваты, извлеченный из таза с водой. Домой можно было уже не торопиться. Пожару осталось доживать считанные секунды.

Кое-как обсушили гребцов и зава, согрели чаю, и, собравшись на камбузе, с трудом удерживая в стаканах расплескивающуюся огненную влагу, стали допрашивать руководство, куда это оно делось в самый ответственный момент. И зав в своем чистосердечном признании проявил себя, как человек серьезный и отвечающий как за свои поступки, так и за вверенное ему казенное оборудование. Прижимая к груди вынесенный им из лесу слабо оформленный предмет, отдалено напоминавший какую-то металлическую пластину, он сказал:

—За лопатой вернулся. Лопату на пожаре забыл. Только вот, черенок сгорел.

2005

Картеш

Вернуться к содержанию>>