|
|
|
|
|
А. Наумов. Мемуаразмы.– Петербург, 2010.
Жизнь наша на Станции подчинена разным неписанным правилам, давно сложившимся традициям и стихийно возникшим закономерностям. Это надо понимать. Вот, например. Наши гости, называемые приезжими, обожают посещать по заездным дням ближайший поселочек, где есть возможность купить на неделю вперед продуктов. (Заездной день, кстати говоря, это такой, когда в этот самый поселок ходит наше судно для того, чтобы приезжающие и отъезжающие могли бы раз в неделю попасть на наш торжественно именуемый вокзалом полустанок). А вот постоянные сотрудники, те такие поездки смертно ненавидят. И это – стихийно возникшая закономерность. Поэтому наши сотрудники постоянно просят приезжих купить им продукты. Такова давно сложившаяся традиция. Ну, а если кто отправился в этот самый поселочек, то он никак не может отказать в покупке. Такое уж у нас неписанное правило. И понятно, при такой постановке дела постоянно возникают разного рода накладки. Я вот однажды, к примеру, попросил одного своего знакомого купить мне три бутылки пива некоего определенного сорта, а он все перепутал, и купил одну. Очень было ему стыдно, и он клятвенно пообещал, что на следующей неделе поедет его жена, так она исправит создавшееся положение. Мне было неловко просить слабую женщину таскать пиво из дальних магазинов, поэтому я написал записочку, где просил купить три бутылки любого из названных мной четырех сортов на выбор, чтобы она могла сделать это в ближайшей к пирсу лавочке, где один-то из них уж наверняка будет. Сорта, кстати говоря, были из числа самых банальных, из таких, которые есть всюду. Но и это дело оказалось для нее сложным. Она обошла все магазины, какие нашла и всюду пыталась купить три бутылки так, чтобы в них содержались все четыре сорта одновременно, что ей не удалось, поэтому она привезла мне опять-таки одну. Зато крайне редкого сорта, да к тому же еще и крепкого, а я, сказать по совести, люблю легкое. Очень она жаловалась на трудность задания, да и немудрено. Когда же я на следующей неделе попросил одну отъезжавшую домой почтенную даму, купить мне три вожделенные бутылки, то она с задачей справилась и прислала мне пакетик, в котором я и обнаружил три бутылки именно того сорта, который я просил. Правда, когда я принес их домой, то нашел в мешочке записку: «Пива, которое ты заказывал, нигде не было. Купила то, что нашла». Все это была преамбула. Хотел же я рассказать об одной давнишней истории, которая случилась в те еще времена, когда никакого пива купить было нельзя не только в нашем далеком северном поселке, но даже и в самом Ленинграде, а потому после бани приходилось пить водку. Эта последняя в местной лавчонке не переводилась, стоила 4.12 и вкус имела отвратительный. Но другого не предлагали, а баня – дело, как известно, святое. Работал у нас тогда один замечательный мужик. Было ему годков 26, ростом он был с коломенскую версту, в плечах имел косую сажень, во лбу семь пядей, и называл себя старым больным водолазом, каковым и был в действительности. До глубины метров в двадцать ходил он без акваланга, считая, что на мелководье аппарат только мешает. И верно, как старому больному человеку таскать на себе такую тяжесть? Была у нас еще одна давно сложившаяся традиция. Когда судно отправлялось в помянутый выше поселок, все наше трудоспособное население собиралось на пирсе его провожать. Зачем – ума не приложу. Оно же не навсегда уходило. Оно к вечеру непременно возвращалось. Но так уж повелось. Так вот, как-то раз в заездной день (а он совпадал к тому же с банным, совсем забыл сказать) провожаем мы наш пароходик, и старый больной водолаз тут же. И держит он в руках мятую синюю пятерку и ищет, кому бы ее всучить для заказа. И падает его взгляд на одну такую миленькую студенточку, которая, как это свойственно людям приезжим, просто рвется в центр северной цивилизации для закупки мелкого частика в томате и кабачковой икры. Долго ли, коротко ли, только попросил ее старый больной водолаз купить ему пол-литра пшеничного печенья, чтобы достойно провести вечер после бани. Я, говоря честно, тоже не зря болтался на пирсе. Состоял я со старым больным водолазом в сговоре: он водку заказывает, а я – закуску. И закусывать мы с ним решили на этот раз жареной курицей. Следовательно, и мне надо было пристроить свои денежки к делу. Был в те времена у меня один студент. Сашей звали, а фамилию забыл. Крайне своеобразная была личность. Обе его руки были левыми, и росли они не из плеч, как у всех прочих людей, а из того места, откуда у других растут ноги. И сообразительности он был редчайшей. Самые простые вещи приходилось ему объяснять раз по пять, если не больше. Зато был исполнителен до крайности, причем, получив задание, например, помыть лабораторную посуду, он про каждую отдельную чашку Петри обязательно спрашивал, а нужно ли именно ее тоже вымыть. При этом чаще всего тут же и разбивал. Дело в том, что вокруг него каким-то таинственным образом искривлялся пространственно-временной континуум, да так, что в области этого искривления все самой собой ломалось и портилось. При всем при том он играл не то на восьми, не то на десяти музыкальных инструментах, не знаю уж, одновременно или по очереди. Вот этого-то человека я неосмотрительно и попросил купить мороженую курицу, причем велел спросить разрешения капитана положить ее в холодильник, прибавив: —Скажешь, что я просил. Он разрешит. Не помню уже, что было в тот день. Ходил ли наш старый больной водолаз на тридцать метров с аппаратом, или на двадцать без такового, делали ли мы еще что-нибудь героическое, или не делали ничего, этого сказать не умею. Знаю только, что в баню пошли мы пораньше, чтобы спокойно попариться, пока не пришло судно, и не повалил в нее приезжий народ, закупающий продукты. Сидим на полкé, веничками машем, и обсуждаем, каким количеством чеснока будем нашпиговывать курицу, чтобы она оказывала максимальное закусочное воздействие, и как будем лучок жарить: сухим и хрустящим, или куриным соком его пропитаем. Так незаметно и время прошло, и только это мы надели чистые послебанные штаны, как и пароходик ошвартовался. Старый больной водолаз меня торопит: —Пошли, пошли скорее,— говорит,— там нам Анечка пшеничное печенье везет, а твой студиоз – курицу. Нечего время даром терять. Отправились мы на пирс, и каждый-то по дороге мне сообщает, что меня Саша ищет. Видать, думаю, весь горит от исполнительности и торопится вручить поскорее петушка-золотого-гребешка. Подходим к суденышку и видим: как раз вовремя успели. Стоит Саша возле борта и вопрошает капитана, где же тут на пирсе холодильник, в который его научный руководитель строго-настрого приказал положить курицу, а капитан резонно ему отвечает, что никакого холодильника на пирсе нет, и быть не может. Пришлось мне вмешаться. Протолкался я сквозь толпу коллег и говорю, что, мол, не надо больше искать холодильник, можно привезенный продукт отдать прямо мне в руки. Саша страшно обрадовался, просто невооруженным глазом было видно, как с его сердца скатился огромный булыжник. И вручает мне заказ. Ну, вы, наверное, еще помните, что в прежние времена никаких полиэтиленовых мешков и пищевых пленок в магазинах не было, а заворачивали там покупки в толстую такую серо-желтую бумагу с коричневыми прожилками. В нее-то и была упакована несчастная птица. И бумага эта была насквозь мокрой, местами расползлась, намертво прилипла к синеватой куриной спине, и сквозь упаковку свешивались дряблые курьи ножки. Со всего этого на пирс капала розоватая водица, и вокруг вились три или четыре мухи с явным намерением вывести в чреве нашей закуски своих опарышей. Я сразу понял, что сам во всем виноват. Не пришло мне в голову объяснить молодому дарованию, что курицу надо положить в судовой холодильник прямо еще в поселке, до трехчасового путешествия по морю. А день выдался на редкость погожий, солнышко припекало, и делало свое дело. Разморозилась птица начисто, но пованивать еще не стала. Забрал я мокрый и липкий продукт, оглянулся и вижу: тащит Анечка по трапу огромный крафт-мешок. Ничего себе, думаю, она бычков в томате накупила. Этого ведь век не съесть. А она нам рукой машет, улыбается: идите, мол, сюда. Подходим мы со старым больным водолазом, а Анечка так прямо вся и сияет: —Вот,— говорит,— Петечка, привезла тебе заказ. Только извини, пшеничного печенья не нашла. Купила тебе на все деньги овсяного. Позволю себе напомнить кое-какие советские цены. Пол-литра пшеничного печенья стоило 4.12, а килограмм овсяного – полтину. Так что на пятерку вышло его аккурат 10 кил, этот самый крафт-мешок и получился. Скажу честно: стоило поглядеть на счастливого владельца прибывшего из центра цивилизации богатства. Он и ростом стал как-то меньше, не с коломенскую версту, а с обычную, и в плечах, казалось, у него уже не косая сажень, а самая такая простая. Он ведь изо всей твердой пищи ел только бифштексы и эскалопы, ну курицу по праздникам, а другая пища вредила его старому больному организму. Что делают с мешком овсяного печенья, он просто не понимал. Но был наш старый больной водолаз человек воспитанный и деликатный. Он, хоть и потухшим голосом, но вежливо поблагодарил ничего не заподозрившую студенточку, взвалил свой мешок на плечо и поплелся домой. И остался я на пирсе один, сжимая в руках свою никому уже не нужную растаявшую курицу. Не шути впредь, старый больной водолаз, с женщинами – эти шутки глупы и неприличны.
2006 С.-Петербург |
||
|
|
|
|