А. Наумов. Мемуаразмы.– Петербург, 2010.

Токарный станок

Это был жаркий летний день. Хоть местные острословы и утверждают не без основания, что лето в Карелии короткое, но зато малоснежное, такие дни все же бывают иногда на нашем Севере. Море было спокойно и гладко, как суп в тарелке, ни малейшего дуновения, и даже на осинах листья свисали с веток наподобие мокрой половой тряпки. Небо, по-северному темно-голубое, отражалось в ничем не нарушенной глади вод маленькой бухточки, где у пирса стояло наше судно, и казалось, что она до самого дна наполнена крутым раствором медного купороса, такой синей и неподвижной была ее разогретая солнцем соленая влага. Накаленные полуденной жарой сосны источали острый смоляной запах, и было совершенно ясно, что в такой редчайший день единственное дело, которым следует заняться, это плюнуть на все, и умотать куда-нибудь в подальше в море, выбрать небольшой островок, и там лежать на раскаленных камнях у самой воды, слушая хохот чаек и наслаждаясь неожиданно нагрянувшим теплом.

Но мы были заняты совершенно другим. Мы разгружали пароход. Он только что пришел из далекого и почти уже забытого Питера, преодолев бесчисленные шлюзы Беломорско-Балтийского канала, и принес в своем стальном чреве немыслимое количество самых разнообразных полезных вещей, которые должны были сделать нашу жизнь комфортной и респектабельной. Нет смысла перечислять все то, что наполняло его бездонные трюмы. Главным предметом, который нам предстояло извлечь на свет Божий и доставить на вершину высокой скалы, где располагались механические мастерские, был здоровенный токарный станок.

А вам приходилось ли когда-нибудь носить токарные станки? Уверяю вас, что это – увлекательнейшее дело. Токарные станки делают очень большими и употребляют для этого тяжелейшее железо. С тех самых пор ношение токарных станков – одно из моих любимейших занятий.

Сначала нужно было извлечь станок с самого дна обширного трюма. Столпившись на палубе, мы наблюдали, как метр за метром погружается в глубину судна толстый трос грузового шкентеля. Откуда-то снизу доносился приглушенный голос боцмана:

—Трави, трави! Еще трави! Еще чуть майна! Стоп! Подви´рай! Страви полметра! Вира помалу!

И тут же с мостика зычный глас капитана, усиленный громкой связью до такой степени, что и понять ничего уже невозможно:

—Набей на турачку еще пару шлагов, не удержишь! Набивай, набивай, говорю! Отойдите от стрелы, олухи! Все лишние на берег! Выводи стрелу! Телегу, телегу подгоните! Да не тяни ты кота за хвост! Теперь майна помалу! Осторожно, черт тебя возьми! Тише! Тише! Телегу сломаешь! Пе-ерекур!

И вот станок стоит на вагонетке канатной железной дороги, которая долженствует поднять его к зданию мастерской, маячащее в недосягаемой высоте над пирсом. Полтора десятка полуголых мужиков, блестящих от пота и осознания совершенного подвига, рассевшись на корточках, достают свои помятые беломорные пачки и блаженно закуривают. Где-то в глубине сознания на мгновение встает образ далекого острова с нагретой солнцем скалой, на которой так славно можно было бы провести этот жаркий день вдали от станка и захламленного старым ржавым железом пирса. Но дело есть дело, и выполнено оно должно быть до конца.

И для этого из недр парохода выходит боцман. И он несет в руках строп, чтобы накрепко принайтовить станок к вагонетке.

—Ты чего это?— спрашивает его один из полуголых мужиков, выпуская синее кольцо дыма.— Никуда он на фиг и так не денется.

—Как это – никуда на фиг не денется? Звезданется, не фиг делать!— резонно отвечает боцман, и идет крепит строп.

—Сядь, Петрович, покури,— предлагает старший из мужиков, человек с большим и трудным жизненным опытом, хорошо знающий, что подобные разговоры к добру не приводят.

Вняв гласу разума, Петрович тоже садится на корточки и достает свою памирину, помятую не меньше, чем беломорины прочих участников действа. Чикнув спичкой и распуская вокруг себя едкий дым, он говорит наставительно, не обращаясь ни к кому в отдельности:

—Надо его принайтовить обязательно. Звезданется,– не звезданется, это еще неизвестно, а если чего, то как потом? Ты подумал, а?

—Ты чего, Петрович,— отвечает все тот же мужик, обращаясь прямо и непосредственно к боцману,— с дуба рухнул? В ём полторы тонны веса. Куда ж он на фиг денется?!

—Покурите, мужики, покурите спокойно,— уговаривает тот, у которого трудный жизненный опыт, безуспешно пытаясь оттянуть хоть на малое время бесполезный спор, грозящий перерасти в ссору, а то и в драку.

Но поздно, поздно. Семя раздора брошено, упало на благодатную почву и уже дает обильные всходы. Неукротимая жажда борьбы за правду вскипает в сонных умах, и общество раскалывается надвое, раздираемое тем самым страшным противоречием, которое большевики любили называть антагонистическим. Непримиримая вражда бросает противоборствующие лагеря на две стороны нашего невеликого пирса, и одни, предводительствуемые преисполненным служебного рвения и трезвого рассудка боцманом, слаженно и ревностно скандируют:

—Звезданется, звезданется!

В то время как другие, еще теснее сплотившись вокруг своего, отчаянного в своем безрассудстве, лидера, нестройно орут:

—Никуда на фиг и так не денется!

И кто знает, во что вылилась бы эта история, чем закончился бы этот жаркий день, такой редкий на Севере, если бы не решительные действия капитана.

В самый критический момент, когда враждующие стороны уже готовы были броситься в рукопашную, он, спокойный и рассудительный, появился на крыле мостика, вооруженный соломоновым решением, и, словно не замечая страстей, кипящих на пирсе, скомандовал:

—Костик! Валера! Отдать концы с кнехтов! Трави швартовы! Трави, трави! Эй, вы, там на пирсе! Бездельники! А ну, навались! Толкайте пароход вдоль пирса! А ну, дружней! Давай, давай! Еще потрави! Крепи теперь! Вира телегу! Не надо крепить станок! Теперь если и звезданется, так не в борт!

Да здравствует советский народ, строитель пофигизма!

2003

Картеш,

С.-Петербург

Вернуться к содержанию>>