А. Наумов. Мемуаразмы.– Петербург, 2010.
Тот, кто думает, будто солнце всегда и везде встает на востоке, жестоко ошибается. Зимой на Севере оно восходит на юге, а, взойдя, сразу же начинает там же на юге и садиться. На берегу Баренцева моря в феврале оно даже не показывается из-за сопок. Окрашивается небо в кроваво-красный цвет, ложатся на снег синие тени и слегка рассветает. Говорят, такой день называют гражданскими сумерками. А вот когда бывают сумерки военные, не знаю. Видимо, это составляет предмет государственной тайны.
И идет вдоль Мурманского берега Нордкапское течение, которое греет баренцевоморскую воду. Сильно нагревает, особенно зимой: до минус одного градуса, ровно настолько, чтобы море не замерзало.
Эти-то два обстоятельства, то есть незамерзающее море и наличие гражданских сумерек навели нашего шефа на замечательную мысль. Коли там даже зимой почти светло, а льда нет, значит, в море можно нырять, а раз так, то и собирать материал. А если сравнить его с тем, что исследуем летом, то мы изучим сезонные изменения в жизни морских животных, и Большая Наука, жрецами коей все мы являемся, пожнет бесценные плоды.
Не буду описывать все детали нашего зимнего похода. Ни слова не скажу о том, как нас поселили в холодном и насквозь продуваемом спортзале закончившей свои дни школы; не упомяну о том, как потом переселили в полуразрушенное здание бывшей дизельной электростанции, где мы жили среди ржавых бочек из-под солярки и изношенных коленвалов; даже о том, что вместо обещанного снегохода нам выделили только снегоходные сани, которые мы и таскали на себе со всем водолазным снаряжением, как бурлаки на Волге, километров по пять в день в снегу по пояс, даже об этом умолчу.
А будет мой рассказ посвящен ВРШ – винту регулируемого шага. Очень это удобная вещь – ВРШ. Применяют его на судах в качестве движителя, и позволяет он, не меняя оборотов, двигаться и полным, и малым, и вперед, и назад, и вообще стоять на месте. Управляют этим винтом прямо из ходовой рубки. Вот о нем и пойдет речь.
Среди наших обширных наполеоновских планов был один крайне важный пункт. Помимо сборов на осушной полосе и в тех местах, которые доступны водолазу, предполагалось взять материал в открытом море на больших глубинах. А для этой цели нужно было надежное судно, потому, что на дырявой резиновой лодчонке плавать в открытом Баренцевом море не рекомендуется. Посему был у нас зафрахтован на несколько дней большой пароход СРТ – средний рыболовный траулер.
Ждали мы его еще в январе, но что-то долго он не появлялся в губе, где был расположен тот поселочек, в котором мы работали. Честно говоря, мы уж и ждать его перестали, только шеф чуть не каждый день пытался прозвониться в Мурманск, чтобы выяснить судьбу долгожданного плавсредства. Безуспешно, впрочем.
Февраль приближался к концу, и мрак полярной ночи среди дня уже несколько разгоняли багровые гражданские сумерки. Мы только что вернулись с моря, и вся крошечная комнатка, служившая нам лабораторией, была заставлена ведрами и тазами с непромытыми пробами, источавшими любезный сердцу гидробиолога аромат сероводорода. Близился вожделенный обеденный час, после коего предстояло нам все эти духовитые пробы промыть и приниматься за разборку.
В этот самый момент открылась дверь, в которую демонстративно твердой походкой вошел совершенно незнакомый нам человек и, преувеличенно четко артикулируя слова, осведомился, где он может увидеть нашего шефа. Этот последний назвал себя и не очень-то любезно поинтересовался, какого хрена вошедшему надо. Но гость не счел необходимым обращать внимание на холодный тон, слышавшийся в голосе шефа. Он просто сделал шаг вперед, протягивая руку со словами, что он, де, капитан заказанного суд...
Последний слог он уже не произнес, а пробулькал, ибо, зацепившись ногой за ведро, немедленно оказался носом в тазу с вонючей морской грязью. Незадачливого судоводителя срочно извлекли на свет Божий и принялись отмывать, причем, хотя мыли его водой, запах, от него при этом исходивший, был откровенно спиртовым.
Отмытый капитан предложил немедленно погружаться на пароход, выходить в ночь, а завтра чем свет (на самом деле сильно затемно) приступать к работе. На том и порешили, но поскольку промывать и разбирать взятые пробы нужно было все равно, наш и без того невеликий отряд пришлось разбить на две партии – морскую и береговую. Я в число счастливчиков не попал. На мою долю выпало руководить береговой партией. Морскую же шеф самоотверженно взял на себя.
Загружая на судно оборудование, я обратил внимание на то, что даже на палубе чувствовался слабый, но отчетливый запах, очень похожий на тот, который источал капитан в процессе отмывания от ила.
Наконец, все было погружено, морская партия во главе с шефом поднялась на борт, а мы отправились в лабораторию. Судно тем временем развело пары, и отдало швартовы.
Поселок, в котором мы работали, стоит на берегу крохотной бухточки, закрытой со всех сторон островами, и бухточка эта почти пополам была перегорожена огромным железным плавучим пирсом, к коему и был ошвартован зафрахтованный нами СРТ. Отойти от этого пирса можно было, только слегка отработав назад, но не сильно по причине тесноты акватории и обилия в ней навигационных опасностей. Но не таковы наши доблестные мореходы! Стоя в полной безопасности на берегу, мы в последних косых лучах заходящего среди бела дня солнца с изумлением увидели, что пароход, вместо того, чтобы отойти от пирса малыми ходами, чуть не с места дал почти полный назад. Как оказалось впоследствии, такой маневр оказался возможным только потому, что судно было оборудовано ВРШ. Мы и охнуть не успели, как раздался страшный скрежет, и СРТ со всего маху вылетел кормой на каменистую подводную косу, слегка накренился и замер неподвижно.
Даже с берега было заметно, что на палубе воцарилось необычайное оживление. Матросики забегали туда-сюда, и по зеркальной глади полярных вод до нас донеслись обрывки их бесед, состоявшие в основном из просторечных наименований различных частей человеческого организма. Под этот аккомпанемент развернули шлюпбалки и спустили на воду разъездной катер, на который погрузили небольшой якорек, именуемый верпом, и повезли его вперед по носу судна. Значило это, что сняться с мели своим ходом не удавалось. Правда, при помощи верпа пароход сдернули на воду меньше, чем за полчаса. Солнце к тому времени зашло окончательно, и СРТ, сверкая огнями, как международный лайнер, торжественно вошел в проливчик, соединявший бухточку с открытым морем, и скрылся из глаз до завтрашнего вечера.
Ну, а мы, мы пошли промывать и разбирать пробы, и как проходил исторический рейс во имя Большой Науки до поры, до времени ничего не знали.
Забегая вперед, скажу, что проходил он успешно. Правда, слабый спиртовый запах, который мы заметили при погрузке, как выяснилось, имел вполне определенный источник, причем неиссякаемый. Первым на него наткнулся любимый шефов лаборант. А, наткнувшись, припал. До конца рейса его больше не видели. Матросы, замерзшие на разъездном катере в процессе снятия с мели, тоже усердно грелись вблизи живительного родника. Один из них, честно говоря, высунулся раз из какого-то люка, спросил, есть ли в научной команде девки, и, узнав, что нет, навсегда скрылся.
На палубе время от времени появлялся боцман и, угрожающе размахивая свайкой, втолковывал бездарным научникам, как пользоваться лебедкой, причем мнения своего об их способностях не скрывал. Один раз даже для наглядной демонстрации встал к лебедке сам, вогнал дночерпатель в блок на ноке стрелы, оборвал ваер, и ушел, пообещав все исправить. Путь его, видимо, тоже пролегал неподалеку от источника. Так что наши коллеги, не дождавшись морского волка, кое-как сами завели ваер на блок, заплели огон, то бишь петлю на его конце (делать это на стальном тросе в мороз и в качку на редкость интересно и приятно), подцепили запасной прибор взамен утопленного боцманом и, несмотря на всю свою бестолковость, продолжили работу. Что же касается вахтенных штурманов и рулевых, то они имели свой отдельный и не столь изобильный источник у себя в рубке, потому и выходили на точки почти совсем правильно. Но обо всем этом мы узнали позже.
А пока мы занимались своим делом и дожидались возвращения коллег. Появились они на следующий день к вечеру, как и обещали. Причем приход их был не вполне обычным. То есть поначалу все шло естественным порядком. Сперва в проливчике занялось зарево, предвещавшее появление судна, затем и само оно показалось, залитое светом палубных софитов, и, сбавляя скорость, двинулось к пирсу. Но в тот момент, когда средний ход должен был снизиться до малого, произошло нечто совсем удивительное. Пароход на секунду замер на месте, после чего невероятно шустро вылетел из губы кормой вперед. Незнакомые с такой навигационной практикой, мы пришли в легкое недоумение. Никому из нас прежде с таким сталкиваться не приходилось. Но самое поразительное ожидало нас впереди. Удивительный СРТ проделал этот маневр еще четыре раза подряд. Местные жители, привлеченные столь необычным поведением судна, столпились на берегу, оживленно обсуждая причину происходящего.
На шестой заход пароход не стал покидать бухту задом наперед, а, пройдя ее средними ходами приблизительно до половины, вдруг развернулся на одном месте, и замер как вкопанный. Главный двигатель немедленно остановился, и стало ясно, что к берегу, во всяком случае, сегодня, судно не подойдет. Аборигены, не прерывая дискуссии, покачивая головами и крутя указательными пальцами у висков, разбрелись по домам, да и мы последовали их мудрому примеру.
На следующий день СРТ продолжал мирно болтаться посреди губы и не обнаруживал ни малейших намерений высаживать научную группу. Понятно, это стало предметом подробного обсуждения местных жителей, которые все почти собрались на берегу, но не потому, что им захотелось посудачить на сей счет, а потому, день был исключительно важным в жизни поселка – день захода большого пассажирского судна, которое курсировало вдоль Мурманского побережья каждые десять дней. Это была единственная связь с внешним миром, если не считать доживавшего свой век телефона. Когда приходило судно, все население собиралось на пирсе, неважно было ли там какое-нибудь дело, или же нет. Там можно было выпить в буфете бутылку пива, месяцами отсутствовавшего в местной лавчонке, или встретить знакомых, или просто потолкаться на пирсе в гуще событий. Пропустить приход рейсового теплохода – дело для аборигенов невозможное. Мы тоже пошли на пирс. Зачем – ума не приложу. Из чувства стадности, наверное.
На пирсе возле трапа собралось человек двести, а то и триста, и взоры всех были прикованы, ясное дело, к белому борту, а потому никто не заметил, как подкрался СРТ. Шел он быстро, почти полным ходом, со всего мху крепко ударился скулой о пирс и в тот же момент отдал якорь прямо в толпу, после чего, горохоча вытравливаемой якорь-цепью, промчался мимо нас, снося бортом кранцы, и глубоко врезался носом в прибрежный ил. Мы даже и понять ничего не успели. Я теперь все пытаюсь сообразить, как же так случилось, что они своим якорем не только никого не убили, но даже не ранили. Мы все, конечно, бросились врассыпную, но только поздно, когда якорь, гулко ударившись о железную палубу пирса и едва не пробив ее, лежал уже неподвижно. Да они должны были половину из нас перекалечить и якорем, и цепью, только, видать, наш народ простой холерой не возьмешь. Все остались целехоньки.
Коллеги наши спустили трапик и стали потихоньку выгружаться. На наши вопросы только отмахивались, нечего, мол, всякую ерунду спрашивать, таскайте лучше оборудование и пробы в лабораторию. Только за ужином раскололись. Стали рассказывать, как проходил исторический рейс, о чем уже было сказано, а под конец и тайну захода в губу раскрыли. Оказалось, что когда судно вылетело кормой на каменистую косу, то погнули лопасти ВРШ, только никто этого спьяну не заметил. Пароход, видимо, полной скорости не развивал, но коллегам это было невдомек, а команде все равно. Идет себе пароходик и идет, а уж какая там у него скорость, не все ли равно. Пробы брали в дрейфе, на ветер подрабатывали, а потому и не узнали до самого конца, что лопасти погнуты, и вместо малого вперед получается теперь средний назад.
Выяснилось это уже в губе, когда стали ход сбрасывать, чтобы к пирсу подойти. Пять раз заходили, пока не сообразили, в чем дело. Стали решать, как быть. И выручил боцман. Вспомнил он, что посреди губы есть швартовая бочка. Вот он и предложил, что судно пройдет к ней вплотную, а он со швартовым на нее спрыгнет и заведет конец за рым. Так и сделали. Правда, если бы по уму все делать, машину надо было бы застопорить и пройти по инерции, но не сообразили. Так средними мимо бочки и прошли. Отважный морской волк в кромешной тьме прыгнул, почти не видя, куда, но на изумление, не промахнулся, огон завел в рым и ломик в петлю вставил. Тут на палубе швартов закрепили на кнехте, и застопорили машину. Но судно продолжало двигаться по инерции, а посему, когда швартов натянулся, бочка нырнула, и оказался героический боцман в ледяной воде по самые уши. Но удержался. Тут-то пароход и развернуло на пятке, что нас так удивило. Стали боцмана доставать. Подобрали швартов, подтянулись к самой бочке. Никак пьяному человеку по натянутому и почти вертикальному концу не забраться. Скинули ему веревку, но он окоченевшими пальцами не может беседку завязать. В общем, потравили швартов, и пополз по нему командир палубной команды, как ленивец, спиной вниз. Дополз до клюза, а там его на веревочную петлю поймали и втащили на борт. С грехом, правда, пополам. Чуть в море не уронили, но обошлось: он курткой за утку на планшире зацепился.
В темноте, понятно, к пирсу не пошли, да и боцман нуждался в профилактических мероприятиях, для предупреждения пневмонии. Днем же рискнули. Народ, правда, на пирсе не заметили, но это все мелочи, главное, что и задание выполнили, и науку на берег доставили в целости и сохранности.
Полезная вещь – ВРШ, особенно, если им умело пользоваться.
2005
Картеш