А.Наумов. Мемуаразмы. Вихрь эфирный, "Вихрь" железный

Для тех, кто не в курсе. Вихрь эфирный – это ни что иное, как перемещение воздушных масс с северо-востока на юго-запад, которое древнеримский грек называет бореем, а современный помор – полуношником. «Вихрь» железный, напротив, это такой лодочный мотор, тридцати лошадиных сил мощностью, изготавливаемый в Саратове и мало приспособленный для того, чтобы его использовать по прямому назначению. Посему в современных условиях ходят на «Вихрях» только апологеты[1]. Но прежде… Прежде просто ни чем другом ходить было невозможно, по той нехитрой причине, что ничего другого не было в принципе. Не один год жизни отдан в жертву железному «Вихрю». Так вот: все, о чем сказано ниже следует рассматривать, как панегирик и эпитафию той груде вторчермета саратовского производства, которой приходилось нам вверять свою жизнь на широких просторах приполярного моря.

Дело было давно, в те еще времена, когда общество наше только-только стало открытым, и самые различные иностранцы валом к нам повали – знакомиться с этой загадочной Россией. Наша маленькая биостанция тоже была захвачена этим вихрем (сей последний в заголовок не вынесен, ибо не о нем речь). Приехали к нам из Германии две миленькие молоденькие барышни – изучать, как живут в нашем суровом море разные морские твари. Там у себя в Германии они смотрели свой немецкий телевизор, по которому рассказывали о России самые удивительные вещи, поэтому привезли они с собой целую кучу разных разностей, твердо выучив с помощью средств массовой информации, что нет у нас абсолютно ничего. Среди прочего был у них, в частности, ящик с деревянными колышками, отмечать на морском берегу места, где они собирались брать пробы. Очень трудно было провести этот важный груз через таможню. Оказалось, что на деревянные колышки нет международного таможенного индекса. Мы, конечно, спросили барышень, зачем это они притащили в лес целый ящик щепок, но вопрос, ясное дело, остался риторическим. Ну, да ладно, не в кольях дело. А вот то, что они привезли с собой помимо всякой прочей еды еще и большой ящик шоколадок, для нашего повествования важно. Так что попрошу запомнить.

Барышни наши не только с колышками дали маху. Сил своих они тоже не рассчитали. План их исследований был таков, что они могли бы загрузить работой небольшой институт, человек, так, в полтораста.

Один день в неделю (как-то так получилось, что для этого была выбрана суббота) они посвящали сбору проб, а в остальные дни пытались их разбирать. Но разобрать за шесть дней то, что собрано за один – дело бесперспективное, требуется для этого дней пятнадцать–двадцать. Впрочем, не о том речь. Важнее другое: изо всех тех мест, что мы им показали, они выбрали для работы небольшой, но довольно далеко от биостанции расположенный островок. Попасть туда можно, понятное дело, только по воде, а никакого плавсредства у барышень не было. То ли они забыли его взять в суматохе подготовки шоколадок и колышков, то ли не подумали, что на море оно бывает полезно. Так или иначе, поскольку опекать девиц пришлось нам с моим приятелем, то мы их и возили по очереди на островок на своем катере. Все-таки в России, несмотря на утверждения немецкого телевиденья, кое-что еще было даже и в те далекие времена.

Ну, так вот-с. Как-то раз не то в конце августа, не то в начале сентября, точно уже не помню, выпала моя очередь везти наших барышень на островок. Погода была уже вполне подходящая: накрапывал дождичек, температура была градусов этак восемь–девять, а на северо-востоке горизонт морщило, и был он там существенно темнее, чем в других направлениях, что недвусмысленно намекало на то, что эфирный вихрь собирался с силами.

Ну, мужик я опытный, скромничать не стану. Никакой особой опасности в предстоящем путешествии я не видел, разве только шанс промокнуть был выше обычного. Да не в первый же раз, в конце-то концов.

Когда-то еще в студенческие годы попал я раз в выучку к одному старому рыбаку. Был он человек неразговорчивый, но если что и изрекал, то всегда некий афоризм, своего рода наставление, долженствовавшее научить меня, зеленого юнца, уму-разуму. Так вот, один из его афоризмов звучал следующим образом: идешь в море на день – бери хлеба на три. И я это поучение крепко усвоил, тем более что вся моя последующая жизнь неизменно подтверждала рыбацкую мудрость.

Памятуя заветы старого учителя, я взял с собой полбуханки хлеба (разносолов у меня по тем временам не было – тут немецкий телевизор оказался прав), а девицам строго-настрого повелел захватить с собой еды попитательней и нести все оборудование в катер, а сам отправился записываться в журнал. Что это такое, несведущему человеку так вдруг и не понять. Дело в том, что было у нас мудрое правило: уходя в море, записывать в большую амбарную книгу, кто идет, куда идет и когда вернется на случай всяких непредвиденных обстоятельств. Беда только в том, что мудрого правила регулярно читать этот самый журнал, к сожалению, не было.

Спустился я на пирс, девицы доложили, что они все погрузли, еду с собой взяли и готовы на любые подвиги ради матери-науки. Я их похвалил и принялся заводить свой любимый железный «Вихрь», для чего его надо дергать за специальную веревочку. Не так это просто делается. Тут нужно иметь опыт. В инструкции по эксплуатации железного саратовского «Вихря» просто сказано, что надо энергично потянуть за пусковой шнур, при этом, в чем заключается энергичное потягивание, не разъясняется, доходят до этого опытным путем. Так вот, сперва надо поставить левую ногу на транец, а правую на заднее сидение катера и попробовать наклониться чуть вперед и откинуться слегка назад, чтобы убедиться, что встал прочно и основательно. Затем, перенося всю тяжесть тела на левую ногу (это ту, что на транце), следует прочно двумя руками взяться за крошечную резиновую рукояточку на конце пускового троса. Такую маленькую, что ее и одной-то рукой взять неудобно. За эту ручечку необходимо очень медленно и осторожно потянуть тросик на себя до тех пор, пока сухарики не зацепятся за храповик на маховике. И вот теперь наступает главное. Теперь нужно изо всех сил, что есть во всем теле, как можно быстрее откинуться назад, перенося всю тяжесть тела на правую ногу (ту, что осталась в катере) и при этом что есть мочи сгибать руки в локтях. Мало этого. В конце описанного движения надо не упасть в катер, а вместо этого быстро развернуться правым плечом назад, так, чтобы оно повернулось к носу вашего плавсредства, и продолжать энергично потягивать за пусковой шнур до тех пор пока хватит длины рук, выходящих вперед за ваш корпус. Не каждый способен правильно освоить это движение, а из тех, кто способен, ни один не может научиться ему сразу. Требуется длительная тренировка.

Короче, я и потянул за пусковой шнур весьма энергично, согласно выше описанному. Вот тут и стряслось непредвиденное: мотор завелся с первого рывка. Честно говоря, кольнуло что-то меня в сердце, мелькнуло нехорошее предчувствие, но я легкомысленно его в себе заглушил. Работает, и работает. Надо срочно на островок бежать, отлив ждать не станет. Завернулись мы в ярко-красные немецкие куртки и, поднимая белоснежные буруны, помчались на наш заветный клочок суши, со всех сторон окруженный водой. Именно со всех сторон, по всем трем координатным осям, потому что, стоило нам выйти из нашей бухточки, как дождичек накрапывать перестал. Он хлынул. Тут-то я всецело оценил все достоинства замечательных, совершенно непромокаемых, по словам барышень, немецких курток. Не прошло и трех минут, как я сделался мокрым, словно мышь. Да и девушки были не лучше. Куртки эти за все лето под дождь попали впервые, и их гигроскопичные свойства даже хозяевам были еще неизвестны. Девицы стали громко возмущаться качеством негодной продукции.

—Безобразие,— говорят.— Мы ведь выбирали лучшие куртки. Их делают специально для Антарктиды. Мы напишем на фабрику жалобу!

—Для Антарктиды?— спрашиваю.— Так там непромокаемые куртки не нужны. Там нужны непродуваемые…

Впрочем, все это – лирическое отступление. Ну, промокли, ну, и что? Не в новинку. Пришли на островок, стали пробы брать. Рассказывать об этом неинтересно, Бог с ними, с пробами. Закончили мы, наконец, работу. Пора домой собираться. Стал я мотор заводить. Ох, не зря он завелся при отходе с пол-оборота. Напрасно я тогда не обратил внимания на недоброе предчувствие. Не надо было в море выходить. Мертвый мотор. Даже не чихнет ни разу.

Вообще-то, для «Вихря» это нормально. Обычно нужно энергично потягивать его за пусковую веревку от пяти до десяти минут (в среднем около пятнадцати раз в минуту удается вначале операции и раза два – в конце). Когда же время заводки переваливает за двадцать минут, следует начинать искать неисправность. Я на этот раз потрудился с полчасика. Согрелся совершенно и даже начал слегка просыхать. За это время и погода переменилась. Дождик кончился, зато поднялся давно ожидавшийся ветер. Это значит, что на веслах домой не дойти. На катере и в спокойную-то погоду грести, мягко говоря, не слишком удобно, а уж когда волна… В общем, если оба вихря – эфирный и железный действуют сообща, то это – страшная сила. Я бы даже сказал: непреодолимая сила. Говоря по-русски,– форс-мажор.

Надо неисправность искать, другого выхода нет. А искать ее можно только одним способом: все подряд разбирать. И систему питания, и систему зажигания. Система питания портится чаще, но исправлять ее проще. Система зажигания – реже, но исправить ее в полевых условиях трудно, а в ряде случаев и невозможно. Что там долго рассказывать. Обе я разобрал, и не по разу. Все в полном порядке, искра слона убьет, топливо поступает бесперебойно, а мотор не заводится, хоть убей.

Ветер между тем не слабеет. Я бы даже сказал, что крепчает. И начинает хотеться есть. Говорю барышням: так, мол, и так, доставайте харчи, потому как нам здесь куковать, не знаю сколько. Скорее всего, до понедельника.

—Да нет, мы же записались до восьми часов, к девяти за нами придут нас спасать.

—Придти-то, придут,— отвечаю,— но только раньше понедельника никто в журнал смотреть не станет, а то, что нас на выходных в лаборатории нет, так это и безо всяких аварий бывает. Никто нас не хватится. Так что давайте устраиваться поуютнее, и будем жить здесь, пока не настанут лучшие времена. А теперь надо закусить, а то помрем с голоду.

Хлебушек свой извлекаю на свет Божий и опять велю девицам поскорее доставать их питательную еду. Достают. Глянул я, и стало мне и смешно, и тошно: литровый термос чаю, да три маленькие такие шоколадки, граммов по 75. Из того самого ящика. Совершенно определенно не было у них в учителях старого мудрого рыбака. Положеньице, честно говоря, аховое. Оно конечно, можно мидий набрать и на костре испечь, но вода давно на прибылую – черта лысого их достанешь. Остаются грибы. Говорю барышням:

—Наберите дровишек и разводите костер, а пойду в лес за хлебом насущным.

Им грибы собирать нельзя доверить: они только шампиньоны в лицо узнают, да и то в супермаркете. Взял ведро из-под проб – и в лес. Хоть и холодно, но грибов много. Набрал полное ведро подосиновиков, возвращаюсь, а они навали целую кучу мокрых бревен, которые море выбрасывает, и пытаются поджечь огромное полено маленькой такой газовой зажигалочкой. Пальчики все пообжигали, газ почти уже кончился, а полено даже и не подсохло. Темнеть начинает.

Развел я костер и давай на веточках грибы печь. Соли нет, вода из моих грибов выходит, делаются они какими-то дряблыми и склизкими. На сковородке и с лучком получается гораздо лучше, смею вас уверить. Но делать нечего: голод – не тетка. Пожевали мы грибов. Хоть и набрал я ведро сырья, готового продукта получилась малая горсточка. Дымом грибки провоняли, сморщились, внутри не пропеклись. Хлебушка много я есть не дал. На утро оставил. Слопали по шоколадке, по термосному колпачку чаю выпили. Пора на боковую. Трава мокрая насквозь, на острове только сосны растут, ни одной елки нет. Лапнику не ломаешь. И ночь холодная. Ветер, вихрь этот эфирный, так и свищет. Сняли мы наши антарктические курточки, две я возле костра расстелил, а одну оставил в качестве одеяла. Растянулись мы на мокрых куртках, обнял я обеих девиц, одну правой рукой, другую левой, прижал их к себе покрепче, мокрой курткой укутал и говорю, так, мол, и так. Что ни час подбрасываем дров в костер и меняемся местами, чтобы каждый хоть какое-то время побывал в серединке, и каждый бы полежал боком к костру. Не то померзнем к чертовой бабушке.

Очень романтическая получилась ночь в объятиях двух миленьких молоденьких барышень. Тут уместно заметить, что по определению одного моего приятеля романтикой называется плохо организованная экспедиция.

Не могу сказать, что утром мы проснулись. Для того чтобы проснуться, нужно до этого спать. Не знаю, как девицы, я же глаза хоть и сомкнул, но заснуть не смог: уж очень громко зубы стучали, под такой аккомпанемент какие там сны. Да и дрова подкладывать пришлось чаще, чем раз в час. В общем, сплошная романтика (см. приведенное выше определение).

Да. Так вот, что проснулись, сказать не могу, но встать – встали. Хлеб доели, чай простылый из термоса допили. Больше ни еды, ни воды у нас нет. Продрогли за ночь так, что сил никаких. Вихрь эфирный так и задувает. Одна надежда на его железного тезку. Он, бывает, отдохнет, да вдруг сдуру и заведется.

Не тут-то было! Как я его ни дергал, как ни разбирал и ни собирал заново ненавистное железо, никакого результата достичь не удалось. Висит на транце груда металлолома, несется над морем воздушный поток, гонит белые барашки совсем не в ту сторону, в какую нам надо, еды ни крохи, воды ни капли, только мокрые щепки трещат в костре, и лезет от него в глаза удушливый дым. А Станция-то – вот она! Всего-то до нее пара километров. Видно ее хорошо. Там тепло. Там у меня дома вторая половина буханки хлеба лежит. Там у барышень не только ящик с шоколадками, у них еще и другие ящики есть. А в них и мясо копченое, и колбаса, и каша чечевичная с сосисками в железных банках. Там, черт подери, у меня есть сухие носки, в конце-то концов!

Делать, однако, нечего. Разобрал я еще раз все, что смог. Все по винтику перебрал, бензинчиком все промыл, все прочистил, все привел в идеальный порядок. Свечи новые из неприкосновенного запаса достал и поставил. Сияет мой любимый железный «Вихрь» как медный грош на масленицу; в магазине выглядел хуже. Просто любо-дорого глядеть. Одна беда: не заводится, хоть убей. Полдня провозился. И не заметил, что как-то теплее стало. Ветер стих, волна куда-то пропала, солнышко вышло и стало пригревать. Парок пошел от наших непромокаемых антарктических курточек. А это значит, что можно потихоньку собираться домой, потому что без вихря эфирного мне и сам железный «Вихрь» не брат.

Посадил я девиц в катер, веселки в руки, и погреб помаленьку домой. Гребу, гребу и наблюдаю интересный парадокс: остров наш делается от нас все дальше и дальше, а Станция наша ближе к нам как-то не становится. Барышни этот феномен тоже, видать, заметили, да и говорят, что давай, мы, мол, погребем, а ты еще свою железку подергай. Авось, поможет.

Посадил я девиц на весла, мотору в харю плюнул и давай энергично тянуть за пусковой тросик. «Плюнуть в харю», кстати говоря, в прямом смысле понимать не надо. Это термин такой был в ходу у опытных вихреводов. Перед тем, как заводить, полагалось снять защитный колпак, отсоединить бензопровод, засунуть его в диффузор карбюратора и от души плеснуть туда бензином. Эта-то операция и обозначалась приведенным выше профессиональным выражением. В инструкции по эксплуатации она описана не была, но без нее ни один железный «Вихрь» не заводится. Это вам всякий скажет, кто хоть немного знаком с этим саратовским продуктом.

Дергаю я мотор и наблюдаю, что как-то поворачивается за кормой горизонт то в одну строну, то в другую, причем перемещения эти следовало бы скорее назвать хаотическими, чем систематическими. А из этого наблюдения сделал я вывод, что и нос нашего катера не все время нацелен на вожделенную Станцию и частенько оказывается чуть ли не под прямым углом необходимому курсу. Если честно, то катера эти дюралевые для гребли приспособлены мало. Когда их конструировали, то почему-то считали, что железные «Вихри» работают бесперебойно, а потому весла не так что бы уж очень и нужны. Ну, и опыта у моих барышень, честно говоря, никакого. Стал я, не прекращая энергичного потягивания, командовать:

—Лизхен, суши весло! Грейтхен, навались! Шабаш! Теперь пусть Лизхен гребет, а ты, Грейтхен, табань! А ну, обе вместе! И-и, раз!..

И все это, смею заметить, на единственном общем для нас языке, то бишь, по-английски, а мне из всего британского морского лексикона известно только, что команда «право на борт» у мореплавателей Альбиона означает поворот налево.

Ну, надеюсь, вы меня правильно поняли. Крутимся мы на месте, вперед не двигаемся, мотор не заводится, а до дому совсем еще не рукой подать. И тут вижу я, как из-за острова на стрежень вылетает чей-то катер, окружен весь былыми бурунами и брызги морские летят от него во все стороны. Ходко так идет, и прямо к нам. Подлетает и останавливается в паре метров. Оказалось, это один наш коллега на рыбалку катался, а теперь идет домой с грузом улова в несколько трещинок и парой камбалех. Заглушил коллега мотор (тоже «Вихрь» железный, ясное дело) и спрашивает:

Это тоже такое профессиональное у вихреводов выражение. Означает длительную и безуспешную заводку любимого движка.

—Ладно,— говорит коллега,— давай конец, сажай девок ко мне и тащись себе на буксире.

Так и сделали. Потянул он энергично за пусковой шнур, мотор у него завелся, как молодой, и поплелись мы домой, хоть и медленно, но верно. Катер на буксире тащить тяжело, идти еще долго. Покурил я, помечтал. Скучно, заняться нечем. Впрочем, и Станция уже близко. Дай, думаю, еще эту дрянь построгаю. Повернулся к мотору, встал в описанную ранее позицию, даже в харю плевать не стал. Всего раз и дернул. И завелся мой железный «Вихрь» сходу. Устойчиво так работает, будто никогда и не прикидывался мертвым.

Ну, коллега сразу сообразил, что к чему. Отдал буксирный конец, и полетел я налегке по широким просторам прямо домой к сухим носкам и остаткам хлеба, а он с барышнями сзади потихоньку почесал.

[1] Замечу, кстати, что если при склонении вихря эфирного ударение во всех косвенных падежах остается на звуке «и», то с его железным тезкой все не так. При склонении оно неизменно смещается на ту гласную, которая в зависимости от флексии оказывается после звука «р». А посему прошу покорно ударение ставить правильно, иначе получится как у этих презренных портовых крыс, которые и в слове компáс ставят ударение не на втором, а на первом слоге, и пароход называют кораблем.