Данный текст получен от В.В. Хлебовича в качестве ответа на воспоминания Э.А. Зеликман. Текст приводится полностью, в авторской редакции.
Хлебович В.В.
Это – интернет-публикации Э.А.Зеликман о В.В.Кузнецове и В.Г.Кулачковой
http://www.littorina.info/zelenci/mmbi/ochevidci/zelikman_mmbi.htm о Кузнецове
http://www.littorina.info/kandalaksha/kandalaksha/ochevidci/zelikman.htm о Кулачковой
Далее идут распечатки текстов Э.А. Зеликман с моими (Вл.Хлебович) комментариями (они выделены полужирным в квадратных скобках). Считаю необходимым поделиться этим с коллегами по Белому морю, где работали В.В.Кузнецов и В.Г.Кулачкова, а также со своими однокашниками, свидетелями событий далеких лет.
Зеликман Э.А. О Кузнецове
Беседы в феврале-марте 2013 г. Вопросы (в тексте курсивом), аудиозапись и обработка А.Горяшко.
Зеликман Энгелина Абрамовна, 1926 г.р. К.б.н. Окончила Биофак МГУ. Во время учебы (1944-49 гг.) принимала участие в студенческих практиках на ББС МГУ и в Кандалакшском заповеднике (о. Великий). 1950-51 гг. - ст. лаборант Кандалакшского заповедника (о. Ряжков, Лодейный). На материале, собранном на территории Кандалакшского заповедника, написана кандидатская диссертация и книга "Жизненные циклы паразитических червей северных морей". М.- Л.: Наука, 1954. С 1953 по 1964 гг. работала на биостанции в Дальних Зеленцах (с 1958 г. ММБИ), сначала ст.лаборантом, впоследствии ст.н.с., зав. лаб. планктона, ученый секретарь, и.о. директора. С 1965 по 1985 гг. - ст.н.с. Института океанологии РАН. В 1988 г. эмигрировала в Израиль.
Энгелина Абрамовна Зеликман была уволена из Кандалакшского заповедника в 1951 г. по приказу Главка в рамках кампании «по борьбе с космополитизмом». См. интервью о работе в заповеднике>>В связи с полной невозможностью найти работу (по причине той же кампании) нанялась в экспедицию Академии медицинских наук, которая должна была разобраться с эпидемией лихорадки Паппатачи в Средней Азии, после Ашхабадского землетрясения. Проработав около полугода, заразилась энцефалитом, уехала на лечение.
…Проболела я около полугода, где-то до середины 1952 года. Все это время мои покровители, зав. кафедрой зоологии беспозвоночных в Москве профессор Зенкевич, профессор Бирштейн оттуда же, профессор Евгений Николаевич Смирнов (?) – зав. кафедрой энтомологии оттуда, чрезвычайно интересный, порядочный человек и ленинградцы, тот же Юрий Иванович /Полянский/, они шебуршились в поисках для меня работы. Они очень хотели, чтобы в Зеленцах была биостанция, и очень хотели, чтобы там был зоолог. администратор, а зоолог. И они решили укреплять научные кадры в Зеленцах, потому что уже были ставки, уже были деньги, их не надо было просить у кого-то.
[ Помню Зеленцы летом 1950 и 1951 года. Тогда там работали зоологи Ю.И. Полянский, приглашенный туда директором В.В. Кузнецовым после изгнания лысенковцами из ЛГУ, бывший директор Мурманской станции в Екатерининской гавани с 1908 по 1934 год профессор Герман Августович Клюге. Сама Станция в Дальних Зеленцах создавалась взамен старой Мурманской станции, перешедшими оттуда людьми со старыми традициями (Г.А. Клюге, П.В. Ушаков). В.В. Кузнецов работал в Зеленцах сразу после окончания ЛГУ – с 1936 до конца 1940-го. Напомню, что Мурманская станция еще до революции, до постройки железной дороги и города Романов-на-Мурмане (Мурманска) по уровню оборудования и научных работ была сравнима с Неаполитанской. И эти традиции продолжались в Зеленцах. Летом 1950 г. и 1951 г. в Дальних Зеленцах активно работали аспиранты ЗИНа Д.В. Наумов, О.А. Скарлато, Ю.И. Галкин и аспирантки ЛГУ А.В. Успенская и Г.К. Чубрик. Душой общества аспирантов и студентов был крупнейший зоолог Иван Иванович Соколов, тот самый, с которым В.А. Догель работал в Африке и который потом стал одним из основателей Института цитологии Сотрудником биостанции был в эти годы и Юрий Иванович Полянскиц, которому В.А. Догель поручал надзор за младшими студентами кафедры зоологии беспозвоночных. Тогда я помогал Юрию Ивановичу в его опытах по морозостойкости литоральных беспозвоночных. Зоологическая жизнь буквально бурлила. И вдруг 25-летнюю лаборантку присылают в Дальние Зеленцы создавать биостанцию и утверждать в ней зоологию! - Вл.Хл.].
И когда врачи меня выпустили, выписали с бюллетеня, то я приняла это предложение. И мне обещали чистую, беспримесную, нехлопотную научную работу. Брали меня старшим лаборантом. Выбора у меня не было, голод не тетка, евреев никуда не принимали. Сталинскую национальную политику наша семья хлебнула на 120%. Как, впрочем, и многие.
Мурманская станция прислала мне приглашение. Я туда приехала, наверное, в самом конце декабря 1952 года. Это была еще станция, институтом она стала в 1958 году. Это была станция, под центральным управлением, под кураторством академика, секретаря биологического отделения – тут мне тоже повезло, потому что тогда таким секретарем был, по-моему, академик Павловский, паразитолог, или он был заместителем президента, вице-президентом, не помню точно. Во всяком случае, ему попалась на глаза моя дипломная, а он был паразитолог. И до него дошли ходатайства. В общем, благодаря Павловскому и его заместителю Быховскому, Борис Евсеич Быховский, он тоже паразитолог, и я была с ним немножко знакома. Он немножко постарше меня [Б.Е.Быховский,1908 г.р. -Вл.Хл.] и мы с ним когда-то работали на одном семинаре. .
…Я поехала в Зеленцы в конце декабря 1952 г. Сотрудники встретили меня очень хорошо, просто замечательно. Я не знала этих людей, это ленинградцы. С ними общий язык был сразу. Что касается Кузнецова – а меня определили старшей лаборанткой к Кузнецову – до этого я его не знала, никогда не читала. Директор Кузнецов произвел на меня чудовищное впечатление.
Он был постоянно под хмельком, с утра, это было мягко сказано. К вечеру он был во хмелю буен. Ежедневно. Он был глуп. Я не знаю, где и как его взяли. Он, по-видимому, был когда-то живой, развеселый. Из тех, кто любит развлекать. Студентов, первокурсников и т.д. Я совершенно не представляю, были ли у него какие-нибудь биологические знания. Диплом у него, видимо, был или получен дуриком, или куплен, я не знаю. Но он очень удачно развлекал студенток, которых посылал Полянский познакомиться с морской фауной. Он и правда с ними бегал по литорали и называл – я не знаю, правильно или нет – разных ракушек и рачков.
Научной работой он никакой не занимался. Я стала читать все материалы отчетов, которые приготовил Кузнецов и которые там были в архиве. Я просто пыталась понять, что делают на станции и какую нишу я себе должна выбрать. Мне же ничего не было предложено. Полянский мне сказал: «Делайте, что хотите, я Вам доверяю». Ну вот я начала с того, что стала читать архивы. И, как говорится, приужахнулась от того, что там было изображено Кузнецовым. Было совершенно ясно, что никто, ни один человек не следил за тем, что именно там делается. Все было основано на рассказах студенток. Когда я посмотрела на записи Кузнецова и его жены Матвеевой, которые там были единственными гидробиологами, то у меня было желание подать в суд. Потому что это была абсолютная абракадабра. Я не знаю, какие силы и где дали Кузнецову и Матвеевой диплом. Но было ясно одно, что наукой здесь заниматься не получится. Всю «научную работу» вела его лаборантка старшая, которую он привез с собой. Это была женщина лет 60 или больше, не имевшая никакого биологического образования, и которая считала, что наука - это вроде счетоводства. На столе у нее стояли счеты. Считала она примерно как ученик пятого класса. И составляла невероятные графики, где животные были расположены по алфавиту. Например, литорина рядом и лимнея. Литорина – морское животное, лимнея – пресноводное. Она их считала за одну группу. Она выводила проценты из десяти. Если одна самка из просмотренных (а просматривалось 20 экземпляров максимум) была крупнее других, значит, число крупных самок в популяции составляло 10%. Из 10 особей! Я просмотрела все ее научные протоколы, сброшюрованные в «статьи». И на всех было написано рукой Кузнецова «в печать». Я спросила, отправлены ли они уже в печать? Она сказала: «Нет, я сейчас отправляю, здесь еще нет его подписи». Я пересказываю не очень близко к тексту, потому что разговор с ее стороны носил оскорбительно-уничтожающий характер. «Что ты, сука приезжая, порядки свои пришла наводить?» Я пошла к Кузнецову. На мое счастье, он был трезв. Я сказала, что извините, но вот так не делают. И отправлять это нельзя. Я, конечно, не командую, но я вам по дружески говорю, что вы встретите отрицательное отношение и станете посмешищем. - «А ты, девка, сиди. Я лучше знаю, кто что где печатает. Моё пропустят и птичкой галочкой рассчитают». Я помню этот разговор как вчера, настолько он меня поразил. Я спросила его, где он защищал кандидатскую диссертацию. Как выяснилось, он ее подал, но не защищал. «Некогда было», - он сказал. А точнее, Ленинградский университет ее не принял. Его жена была примерно такого же уровня, но только трезвая.
[В моей книжке “Картеш и около” (можно найти в интернете: http://www.wwf.ru/resources/news/article/2847 ) есть глава о В.В. Кузнецове, написанная по моим впечатлениям и документам в архиве ЗИН. Я ее перечитал, созвонился с немногими свидетелями жизни на МБС (А.В. Успенская, Г.К. Чубрик, Д.А. Овчаренко, Л.А. Кутикова, А.К. Дондуа,И.С. Амосова) и укрепился в своих прежних высоких оценках В.В.Кузнецова. После двух тяжелейших ранений под Ленинградом (одна из последних должностей - помощник коменданта только что освобожденной Риги), чудом выживший В.В. жадно жил, как теперь говорят, “за того парня“. Не знаю, был ли В.В. полным трезвенником, но никто из расспрошенных не помнит его птьяным, тем более буйным. Мы все студенты, приезжавшие на морскую практику, работали очень много, но всех нас удивляла страстная погруженность в работу директора Станции. Именно в научную работу, хотя все мы знали его роль в строительстве станции.
Одна из самых содержательных докторских защит в моей жизни была защита Владимира Васильевича. Ей предшествовал отрицательный отзыв двух уважаемых ученых, А.И. Савилова и Г.М. Беляева, ссылавшихся на поддержку 28 коллег-москвичей. В нем ставился под сомнение фактический материал работы. Главный упрек - Кузнецов выражал доли изменчивости объектов не в процентах, а в промилле, т.е. в тысячных, а общее количество измерений иногда бывало меньше тысячи. Но проценты ведь тоже часто берут от количества менее сотни. Сравним этот подход Кузнецова с внедренным Л.А.Зенкевичем стандартом оценки биомассы бентоса Баренцева моря – один дночерпатель площадью менее метра на одну квадратную милю(!). Но защита была отложена. Затем все исходные материалы диссертации были изучены специальной комиссией в составе Г.У. Линдберга, Ю.И. Полянского и Ю.Л. Горощенко, которая пришла к выводу о полной их достоверности.
Защита происходила 15 марта 1957 года и длилась с 14 до 22 часов. Особенно ярко поддержал позиции диссертанта Ю.И. Полянский. Последним было выступление ведущего гидролога страны В.В.Тимонова, который поддержал частный тезис Кузнецова о том, что среди отрицательных черт Белого моря дефицит кислорода тоже можно признать корректным. Всеволод Всеволодович сказал: “Анализ покажет, что в нашем переполненном зале и сейчас, после восьми часов заседания, еще много кислорода, но как хочется открыть форточку!”. Голосование было единогласным. Но ВАК после полутора лет молчания (!) был вынужден провести повторную защиту на своем заседании. Все члены ВАК тоже единогласно проголосовали за то, что В.В. Кузнецов – доктор. Но окончательное присуждение ВАКом докторской степени произошло спустя более чем два года после защиты диссертации. Только в ответ на очень резкое письмо Председателя ученого совета ЗИН академика Е.Н. Павловского Председателю ВАК академику В.Н. Столетову, где говорилось о недопустимости “незаконных” и “неофициальных” воздействий на эту организацию со стороны..
По материалам своей докторской заболевший раком В.В. Кузнецов (Е.Ф. Гурьянова всегда связывала болезнь В.В. с его травлей москвичами) подготовил к изданию две книги, которые до сих пор считаю примером современникам. Идея их и результаты просты и изящны. В Баренцевом и Белом море обитает много общих видов. Белое море по сравнению с Баренцевым имеет много отрицательных черт – низкую соленость, ледовитость, отрицательную температуру на глубинах и т.д. Сравнение биологических черт здесь и там (скорость роста, время полового созревания, плодовитость, продолжительность жизни и др.) показали преимущество жизни в Белом море видов с коротким жизненным циклом. Отсюда и обоснованные рекомендации для хозяйствования. Напомню – все это было сфомулировано до современных классических сходных выводов экологов. Кстати, нечто подобное происходит сейчас с Баренцевым морем, когда отрицательные черты дошли до него тоже. Я писал о том, что такого рода исследование ждут пары: Азовское море - Черное море и Черное море - Средиземное море. См.: Кузнецов В.В. 1960. Белое море и биологические особенности его флоры и фауны. – М.-Л.: Изд. АН СССР - 322 c. и Кузнецов В.В. 1964. Биология массовых и наиболее обычных видов ракообразных Баренцева и Белого морей. – М.-Л.: “Наука”. – 242 с.
А причина коллективной травли Кузнецова вполне объяснима. В 1947 и 1951 годах Л.А.Зенкевич опубликовал книгу “Фауна и биологическая продуктивность морей”, на которые В.В. Кузнецов отреагировал рецензией “Против формализма в гидробиологии”. Кузнецов был прав: в отличие от Зенкевича он считал, что биомасса не есть синоним продуктивности. Если вид при небольшой биомассе размножается круглогодично, его годовая продуктивность может превысить продукцию вида с большой биомассой, размножаюшегося раз в год. По существу В.В. выступил предтечей нового напроавления продукционной гидробиологии. Но убийственная и справедливая рецензия в соответствии с духом времени и темпераментом жадно живущего фронтовика была написана с использованием грубой, официозной тогда лексики. У меня перед глазами два образа – порывистый и , может быть грубоваьый бурно живущий фронтовик-труженник и неторопливый вальяжный, всегда при бабочке глава столичной кафедры. Как было бы правильно, если бы второй простил первого. Но он поступил хуже – была организована массовая травля разными способами. И у меня все больше уверенности, что Э.А.Зеликман - бессознательное или сознательное орудие в этой продолжающейся до сих пор травле. - Вл.Хл.].
…Это была не станция, это было не рабочее место. Это был фантастический бардак. За исключением трех ленинградок - малаколога, ихтиолога и микробиолога морского, в институте больше не работал никто. За это я своей головой ручаюсь, я не преувеличиваю.
Библиотека великолепная была в совершенно чудовищном состоянии. На станции было как на железнодорожном вокзале, когда уборщиц нет и милиционеров нет. Кузнецов, если чем и занимался, то техническим оборудованием.
…Еще должна сказать в пользу Кузнецова, что он достроил аквариальную. Вообще, ему надо было быть хозяйственником и лечиться от пьянства. И может быть, поработать бы с психологом. Хозяйственник он был бы, вероятно, неплохой.
Я написала Полянскому очень длинное личное письмо. Он просил меня, когда я там огляжусь, чтобы я ему рассказал, что там делается. Вот я выполнила эту просьбу. Письмо возымело очень большое действие. Они там собрали какой-то вселенский триумвират и решили, что Кузнецова надо снимать. Что вообще-то решили, на мой взгляд, правильно. А вот кого ставить? Камшилов не соглашался быть директором. Он очень хотел поехать работать туда, за неимением лучшего, но директорствовать он не соглашался. Вполне справедливо он говорил, что он ученый, и никем другим не хочет быть и не хочет командовать. Я его очень хорошо понимаю. Его уломали. Именно уломали. Он приехал и стал разбираться в картинке. Выводы у него были такие же как у меня. Был поставлен вопрос в Москве, этим уже Камшилов занимался, и вопрос был решен быстро. Кузнецова убрали. Это заняло очень немного времени.
Этому, безусловно, помогло то, что это было время хрущевского доклада. После смерти Сталина, когда страна забурлила и начала высказываться. Мы оказались в том несметном ряду предприятий и учреждений, которые гибли от безграмотности, безответственности и прочих мелких деталей русской жизни. Сталин помер и начался грандиозный шурум-бурум. И очень сильно, просто волной – если вам интересно, вы можете посмотреть газеты того времени, например мурманские – возникли интереснейшие вещи. Люди стали бунтовать. Против того, что кругом что-то плохо, никуда не годно делается. Начались выступления всяких местных людей по поводу разных безобразий административного характера. Безобразий хватало. И, в частности, я на каком-то партактиве районном, куда меня послали массы, так сказать, для того, чтобы представлять науку, я рассказала, что там делается. Это произвело впечатление. Из Президиума Академии приехал кто-то, кто я не помню, и Кузнецова мгновенно сняли.
[ Хрущевская оттепель началась с его выступления на ХХ съезде 1956 года. До этого по инерции и сидели, и сажали. И стиль разборок на пленумах райкома был сталинский, с ярлыками и последствиями. И вот проработавшая полтора года на МБС лаборантка Зеликман снимает директора, фронтовика, хозяйственника (провел электричество, построил аквариальную) и ученого (см. выше). Вспомнилось рассказанное Ю.А. Лабасом. Когда он был в 80-х в гостях в Израиле, в дом, не здороваясь, влетела Э.А. Зеликман, бросилась к холодьнику и стала отчитывать хозяев за то, что там кошерное смешано с некошерным. Наверное ее темперамент при организации и разборках личных дел на партийных активах 50-х был не менее горячим. Гордый В.В. Кузнецов, не выдержав унижений, покинул Зеленцы. А вот Энгелина Абрамовна после подобного в ее адрес отправилась пить водку к члену бюро того же Териберкского райкома партии. (см. её воспоминания). Согласимся с Э.А. в оценке времени: это “было торжество громокипящего партийного хамства” (см. ее воспоминания о Н.А.Перцове).
И еще – жена В.В. Кузнецова Татьяна Алексеевна Матвеева до конца своейжизни проработала в лаборатории морских исследований Зоологического института и осталась в нашей памяти как тщательный квалифицированный авторитетный исследователь и очень хороший добрый человек.
И последнее, только что обнаруженное мной в Архиве ЗИНа – кандидатская диссертация Владимира Васильевича была защищена на заседании Ученого совета Зоологического института 27 июня 1942 года. В блокадном городе, отпущенным для этого с фронта уже дважды раненным гидробиологом! И это тогда, когда немцы еще двигались на восток, вышли к Воронежу и рвались к Сталинграду! Не могу вспомнить более яркого примера преданности науке - Вл.Хл.].
А вы говорили, что написали Полянскому про Кузнецова? (см. ниже).
- Полянскому я написала частное письмо. А тут я выступила официально, на районном партактиве. Этого было достаточно, потому что там всё было настолько самоочевидно плохо… И так было по всей области. Было такое впечатление, что люди раскрыли рты, раскрыли глаза и стали кричать: «Ребята, да что же это у нас делается?!»
- Если Кузнецов был так плох, то как он попал на должность директора станции? Ему кто-то покровительствовал?
- Ему покровительствовали ленинградцы. Они очень хотели, чтобы станция начала строиться. Им показалось – может быть, так оно и было – что это деятельный человек, который будет строить. Они как-то не предполагали, что он будет еще заниматься наукой. Или переоценивали его. Мне трудно сказать. У меня не было ни одного знакомого – хотя в Ленинграде среди зоологов у меня была тогда масса знакомых – кто был бы знаком с Кузнецовым как с ученым. Мне никто не мог о нем рассказать ничего. Я столкнулась с фигурой мне неведомой и решила посмотреть, что он делает, и чем я буду заниматься. А ведь меня взяли-то лаборанткой к Кузнецову! Меня это не устроило. И я сказала «мяу». Сказала его вслух. Потому что, на мой взгляд, это всех касалось.
Какова была кухня непосредственно в Москве, я просто не знаю. Но все перечисленные мною лица мечтали, чтобы Кузнецова сняли. Не потому, что он преследовал этих женщин, которых я перечислила. С точки зрения организационной, что они могли выгрызть из него для работы - рейсы, лаборантов - это он давал. Но он никогда не держал слова.
[ Когда я, делая первые шаги как директор ББС, приехал в Москву, чтобы представиться службам Академии наук, то обнаружил, что меня принимают сразу с повышенным доверием, потому что взялся за дело, начатое В.В. Кузнецовым, - таким был его авторитет. Надеюсь, в Карелии помнят Михаила Васильевича Иванова, который в скромной должности заместителя директора по АХЧ Института языка, литературы и истории был главным строителем замечательного корпуса Карельского филиала Академии наук. От первых эскизов плана с архитектором Е.Тимашковым до закупок мебели и приборов. Запомнилось, как тщательно он работал над заказом майолики над главным входом. Именно благодаря близкому знакомству с таким же преданным науке В.В. Кузнецовым Михаил Васильевич был незаменимой опорой его детища – ББС на Картеше. И слово этих двух людей всегда много значило. – Вл.Хл.].
Пусть в зале заседаниц на Картеше всегда висит портрет основателя ББС Владимира Васильевича Кузнецова – фронтовика, настоящего ученого и созидателя! Пусть всегда благополучно плавает и служит науке судно, носящее его имя – “Профессор Кузнецов“!
Зеликман о Кулачковой
…Да. Расскажу еще, сейчас вспомнила. У моей диссертации была занимательная предыстория. Там одновременно, на Ряжкове и на Лодейном, со мной работала командировочная аспирантка из Ленинградского университета, аспирантка Полянского, некая Валентина Геннадиевна Кулачкова[1].
Мы с ней работали в одной комнате, в одних бараках, за одним столом, напротив друг друга. И вполне мирно визави там сидели и работали, жили дружно и даже песни пели. Я, естественно, оставляла все свои тетради, уходя спать, на столе. Мне даже в голову не приходило что-то куда-то запирать. По-моему, там даже запирать-то было некуда. Мы единственное, чего боялись, чтобы изба не загорелась. Потому что мы обе курили.
Одним словом, я уехала, забрав тетради… А тетради мои были толстые, клеенчатые. Знаете, такие были общие тетради в черных и коричневых клеенчатых обложках? Вот все свои записи я вела в этих тетрадях. А рисовала я на ватмане, на хорошем художественном ватмане тушью. И рисовала я, когда был свет, в смысле солнечный, - я вообще хорошо рисовала, я зарабатывала биологическим рисунком - рисовала я и с рисовальным аппаратом и без такового, и у меня всегда была параллель рисунков, с рисовальным аппаратом и без него. По совершенно техническим причинам я вот эти рисунки с рисовальным аппаратом держала в папке, где у меня были документы, деньги, партбилет… Я была такая нищая, у меня даже сумочки не было. Ни портфеля, ничего. И вот эту папку с отдельными рисунками я уносила с собой и клала под подушку – боялась пожара.
Я уже работала на Мурмане, написала черновик диссертации, который был близок к завершенной рукописи, приготовила все рисунки, получила предварительные отзывы у себя на кафедре и поехала к Полянскому, потому что защищать предполагалось в Ленинграде. Там были некоторые теоретические вопросы, которые я просто с Полянским хотела обсудить и получить его добро.
Когда Полянский меня увидел, он, что называется, в лице изменился и сказал «Как?! Так ведь Кулачкова в ближайшие месяцы защищает такую диссертацию!». Полянский так глядя на меня в упор спросил: «Кто у кого списал?». Я думала, что я его ударю. Я ему сказала, что «Ваш вопрос неправомерен и незаконен. Значит, Ваша аспирантка пересняла или переписала все, что я делала». Он говорит: «Ну-ка, пойдемте. Посмотрим ее рукопись». Она была уже выставлена в библиотеке. Мы вместе пошли. К счастью, у меня с собой был портфель, набитый моими рисунками. А рисунки у меня были датированы совершенно обязательно. И все записи, каждая страница у меня были датированы.
Полянскому хватило 20 минут. Я сказала, что «я встречаться с Кулачковой не буду, она ваш сотрудник». - Она была к тому времени уже, по-моему, сотрудником кафедры, а не аспирантом. – «Я Вас очень прошу, разберитесь. Потому что я это дело не оставлю. Я устрою такой скандал, которого кафедра не видела». А Кулачкова тоже была член партии и так далее. Я сказала Полянскому: «Юрий Иванович, у меня очень хорошо подвешен язык. Я от Вашей Кулачковой оставлю такое мокрое место, что она всю жизнь не отмоется. Если Вы хотите ее пощадить, разберитесь». Он совершенно был багрового цвета, у него усы шевелились… Но он сказал: «Не беспокойтесь, я разберусь». И я уехала.
Через несколько дней Полянский мне звонит: «Инцидент исчерпан. Кулачкова раскололась. Обсуждать это мы больше не будем. Привозите диссертацию на отзыв». Диссертация была защищена в апреле 55 года в Москве. С блеском. Кулачкову я больше не видела. Вот такая была эта Валентина Геннадиевна.
- Можно ли публиковать то, что Вы сейчас рассказали?
- Да ради бога. Да, в жизни Кулачковой был такой инцидент. Это чистая правда. Кулачкова вообще, на мой взгляд, отвлекаясь от этого инцидента, была человеком очень малосимпатичным. Ну, в смысле очень мало культурным. И этически, и эстетически, всяко. Вот не надо было ей идти в науку. Она была бы очень хорошим, аккуратным канцелярским служащим. И у нее было страстное стремление, которого она не скрывала, вырваться из такого бедного, что ли, мира в мир людей, которые путешествуют, много знают, веселые… Она была очень хмурая женщина. Тогда. Хмурая, неловкая, непривлекательная молодая женщина. И она часто вербализовала это намерение – любой ценой вырваться и стать заметной. Я думаю, что это ее и сгубило. Она очень оглядывалась на политическую обстановку. Учтите, какие были годы. С евреями можно было делать все. Она была уверена, что она меня растопчет, что я не возникну. Она ведь не сделала попытки ни со мной встретиться, ничего.
- Мало кто осмелится встретиться после такого…
- Ну, любишь кататься, люби и саночки возить. Вот такой был замечательный инцидент. Хотите, пишите, мне безразлично. Юрий Иванович, по-моему, грязных историй не допускал. Я ничего о нем плохого сказать не могу.
- Про Кулачкову Вы меня потрясли. Я привыкла, что она была всеми любима на Белом море. Хотя, возможно, известна она стала более административной деятельностью, чем научной.
- Вот я думаю, что она для того и была создана. То, что она делала и по партийной линии, это все для таких, как она. Просто ее желание заниматься наукой, это был ключ не от той двери. Она просто этого не знала. Она была настолько уверена в том, что ничто никогда не вылезет наружу… Она не потрудилась перерисовать, она просто сфотографировала мои рисунки.
- Это все происходило, когда вы на Лодейном сидели?
- Да. Поэтому на ее фото-отпечатках были мои пометки, понимаете, сделанные для себя. В том числе такие, которые она все равно бы не могла расшифровать. Они касались технологии рисунка, они были просто для автора. Она не понимала, что делает. Желание легко выдвинуться, быстро, лишило ее разума. Она ведь не была глупа.
- А вы с ней были одного возраста?
- По-моему, она была чуть-чуть постарше, не помню точно. У нас были совершенно нормальные отношения. Абсолютно. Ну, в тех пределах, как я их понимала. Так что мне совершенно за этот эпизод не совестно. Эта женщина не только присваивала чужой труд, она еще была совершенно уверена в этичности своего поведения. Я, кстати, об этом никому никогда не рассказывала. За исключением моих очень близких друзей из Зоологического института биологов Шульманов. Они это знали.
Кстати, Кулачкову-аспирантку тогда на кафедре не любили. Шульманов эта история не удивила, но они меня просили не портить ей карьеру. И я никому не рассказала. Вот вы первый, кому я это рассказываю.
- Теперь я буду мучиться моральными муками – можно ли портить посмертно карьеру человеку…
- У меня таких мук быть не может. Я слишком много видела подлости и пакости от тех, у кого была возможность безнаказанно делать пакость. В особенности тогда, когда правительство это официально разрешало... Знаете, в моих глазах нет никому оправдания. У меня сидел отец, и я жила в те годы, когда, скажем, в нашем классе в городе Москве у трети детей были репрессиро
ваны родители. И я много чего видела. Я оказалась в фронтовой полосе под Смоленском в 15 лет, и я тоже много чего видела. У меня иллюзий было чрезвычайно мало.
……………………………………
- Лина, у меня после истории с Кулачковой все вылетело из головы. Я под большим впечатлением.
- А что, собственно, Вас так впечатлило? Что человек способен делать гнусности? В особенности, когда среда это позволяет. Что Вас удивляет?
- Я не знала ее лично. Я знакома только с образом, переданным через других людей. И я привыкла, что этот образ всегда был положительный. Поэтому сильный диссонанс между тем, что я много лет слышала и тем, что услышала сейчас.
- Читайте разные книги по истории нравов, дорогая Сашенька. И в особенности историю падения личности, когда растлена административная и идеологическая верхушка. Очень помогает осмыслять действительность. Я серьезно говорю.
Это есть везде, это совершенно не специфика России. Но более выпукло, чем в России за всю ее историю 20 века, я думаю, что этого не было нигде, разве что, при падении Римской империи…
....................................................................................
- Уточнение по истории с Кулачковой. Там были позаимствованы только рисунки или текст тоже?
- Я не могу ответить на этот вопрос с полной уверенностью. Как мне кажется, я демонстрировала Полянскому, то есть ткнула его носом, только в рисунки. Но он при мне читал и текст. Он сверялся. Перед ним лежали обе рукописи, и он сверялся. Я думаю, что там был позаимствован и текст в какой-то степени, потому что он издавал нечленораздельные гневные звуки и распушал усы. Что было у него признаком великого гнева. Я сама не помню, чтобы я смотрела текст.
- Вопрос возник вот почему. Я проверила, у Кулачковой диссертация защищена в 1953 году. А то, что Вы рассказывали, это 1952 год. Понятно, что новый материал невозможно было за это время собрать для новой диссертации.
- Сашенька, я больше ничего про это не знаю. Я ни одной секунды не интересовалась больше Кулачковой. И ввиду того, что моя защита прошла на ура, и утверждение в звании было, по-моему, месяца через1,5, т.е. не вызвало никаких вопросов, то я больше ничего не знаю. Больше меня ничего не интересовало. Мне было важно, чтобы прошла моя защита, и чтобы кафедра Ленинградского университета была осведомлена.
- А Вы защищались в Московском университете?
- Да, в Московском. Смею вас заверить, что в те времена, если бы была возможность обвинить еврейку в чем-то в связи с защитой, это было бы сделано. Значит, ленинградская защита или была организована не в Ленинграде и не от имени Ленинградского университета, вот это очень возможно. И могла проходить рецензирование не в общесоюзном, как в академических случаях бывало, а в местном каком-нибудь республиканском ВАК’е. Это была обычная практика.
Добавить мне нечего. Я больше ничего не знаю и я действительно больше никогда этим не интересовалась. Я изложила ситуацию своему зав кафедрой, когда я приехала в Москву из Ленинграда. Он только хмыкал и сказал одну фразу: «Юра не допустит ничего крамольного»
[ У меня были претензии к Кулачковой, связанные с ее тупой поддержкой всего партийного. Настолько, что я последние годы с ней не здоровался. Но после текстов о Кузнецове я с подозрением стал относиться к описанию Э.А. Зеликман истории с якобы похищением материалов ее диссертации.
Гадко, что она это опубликовала тогда, когда нет в живых не только той, кого обвиняют, но и свидетелей. Остаются косвенные соображения.
- Неправда, что В.Г. - случайный человек в науке. Она – член довоенного кружка писателя Вит.Вит. Бианки. Это был предшественник и аналог дающих кадры науке детской лаборатории Нинбурга-Хайтова. Более четырнадцати лет В.Г. Кулачкова была моим соратником в научно-организационных делах. Мои претензии к ней как к исследователю были связаны с ежегодными сборами материала (по паразитам сельди) в таком количестве, что его нельзя было обработать за десятилетия, и поэтому дело не доходило до обобщений. Это – частая болезнь долго работающих в заповедниках – не упустить ни одного года сборов, а обработка и обобщения потом. Об этом говорю сейчас только потому, что публично и в глаза говорил и раньше.
- Неправда, что В.Г. недолюбливали на кафедре В.А. Догеля. Еще (м.б. к сожалению Зеликман) живы люди той среды и того времени. Уверяю – это неправда. Мне напомнили, что когда по Ленинградскому делу был посажен Лев Осипович Белопольский, его брат расстрелян, а жена Мария Михайловна Белопольская осталась одна с малым сыном, ее надежным помощником стала В.Г. Кулачкова. Это было настолько демонстративно, что Кулачкову стал за это третировать недоброй памяти доцент кафедры и замдекана Г.С. Марков. Пришлось тогда защищать Кулачкову В.А. Догелю.
- Никто никогда не подтвердил фактов, изложенных Зеликман. Ю.И.Полянский не предупредил никого из своих друзей и учеников об опасности общения с В.Г. Кулачковой. Об этом не знало окружение ближайшего друга Ю.И. Полянского – А.А. Стрелкова.
- Ссылка на то, что кроме Полянского об этом факте знал Соломон Самуилович Шульман, представляется мне сомнительной. Я часто общался с этим ярким человеком, и не могу себе представить, чтобы он не предупредил об опасности общения с Кулачковой. Похоже, что С.С. Шульман не предупредил и своего друга З.С. Кауфмана, когда тот уезжал на ББС, где уже работала Кулачкова .
- Энгелина Абрамовна пишет о своей дружбе с однокурсником Николаем Андреевичем Перцовым. Много лет я был свидетелем подчеркнуто дружеских отношений Перцова и Кулачковой. Или Зеликман не предупреждала своего однокурсника, или он не придал значения предупреждению, или факт не имел места быть.
- Энгелина Абрамовна пишет, что “эпизод похищения“ материалов диссертации происходил в тот узкий промежуток времени в полтора года, когда она работала лаборанткой Кандалакшского заповедника, и объясняет это безнаказностью тех, кто пользовался возможностями фактически официального антисемитизма. Действительно, 1950-52-й годы “борьбы с космополитизмом“ были годами позора последних сталинских лет. Но возникает вопрос, что подвигло все понимающую тогда Энгелину Абрамовну именно в эти полтора года вступить в КПСС в Кандалакше? Какие такие были ее заслуги? И ещё – современники не поверят тому, что только что принятый на работу в заповедник лаборант изгоняется оттуда специальным распоряжением Главка. Который раз хочется сказать - невелика персона! Впрочем, я здесь обращаюсь к личности Зеликман, только в связи с ее публикациями о людях, которых я знал.
- “Снятие“ Кузнецова и “разоблачение“ Кулачковой происходили практически в одно время. В первом случае это сделал страстный борец, во втором – перед нами робкая скромница, давшая обет молчания и выполнявшая его шестьдесят лет, пока из жизни не уйдут свидетели.
- По мнению наиболее авторитетного специалиста по биологии беломорских и баренцевоморских трематод К.В.Галактионова (он хорошо знаком с диссертациями В.Г.Кулачковой и Э.А.Зеликман и притом работиал вместе первой из них) здесь нет никаких лснований говорить о плагтате. Диссертация Кулачковой посвящена паразитофауне обыкновенной гаги (т.е. взрослым стадиям трематод)с расшифровкой их жизненных циклов на основе ее экспериментальных исследований, а Зеликман – личинкам трематод брюхоногих моллюсков. По его мнению, Кулачкова прекрасно рисовала, ее рисунки много лучше и информативнее рисунков Зеликман. О работе Энгелины Абрамовны он говорит: : “Ее морфологические описания и рисунки, коими она так хвастается, ни в какие ворота не лезут. Там полно вранья, выдумки, домыслов и просто элементарной неграмотности. Пользоваться ее материалами можно с очень большой осторожностью, я так всегда и говорю своим студентам и аспирантам”
Для меня очевидна гнусность оценок Энгелиной Абрамовной В.В.Кузнецова и В.Г.Кулачковой. Призываю всех ей не верить.- Вл.Хл.|.
Хлебович Владислав Вильгельмович
Khleb32@mail.ru (812)-657-58-17
Вернуться на главную
