Георгиев А.А. Трудовые будни.

Воспоминания о ББС МГУ, переданные для публикации автором

 

А.А. Георгиев, ок. 1975 г. Карьер рядом с Нильмой (Панфилова Варака).

Александр Алексеевич Георгиев работал на ББС МГУ в должности механика и главного инженера с 1960 по 1964, и с 1994 по 1997 гг. Также работал на биостанции В.Д. Федорова в Нильме с 1972 по 1980 гг.

В своих воспоминаниях я не буду придерживаться хронологической последовательности, да это, наверно и не надо. Отдельные события, которые запомнились навсегда и не требуют украшения вымыслом, восполняющим забытое, послужили основой этих рассказов.

Трудовые будни

Первый подъём «Научного». Трактором расчистили литораль от камней, - дорогу для прокладки рельсов. Положили шпалы, на них - три нитки рельсов. Надо было соорудить тележку, для этого Н.А.у железнодорожников раздобыл нужное количество небольших колёс, которые применяют на ж-д тележках с ручным приводом, заказал рельсы, Их доставили в Пояконду к причалу. Сергей Сергеевич изготовил специальные клещи-захваты для погрузки на «Научный». Доставили на ББС, разгрузили и соорудили рельсовый путь, который и ныне исправно функционирует. Из рельсов же сварили тележку, поставили на рельсы. и приготовились к подъёму (кстати, сварочный аппарат во время погрузки вагона «нашли» возле факультета и, как бесхозный, увезли на ББС).

Была уже поздняя осень, улетели утки, гуси, стройотрядовцы, а море у берегов покрывалось льдом. Воды стояли низкие - квадратура, шел снег, Н.А.торопился уезжать в Москву, форсировал подъём. Вечером завожу дизель, включаю прожектора и при их свете начинаем подъём. У штурвала «Научного» Роман Лангуев, на тракторе - Н.А., я - на подхвате, Следим за водой - прибыла, замерла, пора заруливать на тележку. Катер заползает на половину, дальше -никак, застрял. Вода начинает убывать, Н.А. кричит из кабины трактора Роману - «полный назад» -но «Научный уже прочно завис: я кричу Н.А.-«тащите телегу». В ответ он для начала меня «посылает», но потом дергает трактором тележку и «Научный» плюхается в воду, возвращается к причалу. Гаснет прожектор, замолкает дизель. А рано утром всё с начала, на этот раз - успешно. Медленно выползает «Научный» из моря и благополучно водворяется на нужном месте. Много было переживаний - тележка не выдержит, трактор не осилит...но всё обошлось. Днище сильно обросло, в носовой части изрядная вмятина от камней у Величаихи.

А летом силами стройотряда «Научный» приводили в порядок. Сначала очистили днище от обрастаний - это было довольно просто. А потом пытались очистить подводную часть от ржавчины, а это уже была задача посложнее. Скребки, металлические щетки -крайне непродуктивно. Я попытался, отключив один цилиндр в двигателе трактора, сделать компрессор для самодельной пескоструйки, но давления явно не хватало. Тогда применили химический способ - автором его был, если не ошибаюсь, Сережа Бэер. Я не помню состав, это была желеобразная масса на основе жидкого стекла; её наносили на ржавый корпус, обклеивали старыми газетами (чтобы не стекала). Помогло!

Покрыли подводную часть очищенную от ржавчины, свинцовым суриком, провели ватерлинию, надводную часть покрасили серой (шаровой) краской, надстройки выкрасили белой краской. Был тогда на биостанции Г.В.Кибардин «художник-лирик, обладавший способностью закреплять на холсте самые сокровенные состояния северной природы». Вот он и изобразил вдохновенный труд стройотрядовцев на одном из своих полотен под названием «Студенты за работой». Кстати, заслужил он ещё и прозвище «Дед Архимед». Когда по пути из Пояконды затонула Дорка с кирпичом, он соорудил «водоглаз», на малой воде подвели к затонувшей Дорке вельбот, зацепили тросами и на полной воде подвели к причалу и благополучно обсушили и разгрузили. Потом я использовал этот метод для извлечения двигателя из списанного «Научного»: закрепив на причале две рельсы, подвесил на них двигатель - остальное сделал прилив-отлив.

Как мы чуть не утонули

Пошли мы двумя вельботами в Пояконду за кирпичами. Нагрузили оба вельбота под завязку и пошли обратно. У меня в вельботе - основная часть стройотряда (человек 6-7) и уборщица - через Пояконду «попадала» на ББС. На другом вельботе - двое или трое неопытных стройотрядовцев. Погода была - хуже трудно придумать. Вышли за Половые острова - с Бабьего моря северный ветер волну разогнал преизрядную. Смотрю - второй вельбот потерял ход, машут руками. Подошел - у них заглох мотор, залитый водой. Я бросил им ведро, взял на буксир и пошел дальше, держа их все время в поле зрения. Мои спутники забрались под брезент - поливало и сверху и снизу. Тут уборщица наша, выглянув из под брезента, увидела это светопреставление и впала в истерику: «Пустите меня на берег».

Кое-как её затолкали обратно под брезент, а я на какое-то время утратил бдительность и врезался в коргу. Стукнуло нас очень сильно, но волной сняло с камней (у Епанчинихи).

Представляете: темень, ветер, дождь, волны захлестывают вельбот, мотор чуть живой -видно, как искрит на корпус магнето, а тут ещё вельбот на буксире! Идем кое-как дальше, а тут кто-то заорал: «Тонем, вода прибывает!» Пришлось успокаивать паникующих (не скажу, как) и заставить отчерпывать воду. За Великим стало потише, добрались до причала, привязали вельботы и я, мокрый до нитки, побежал переодеваться. Только одел штаны - вбегает Перцов: «Где вельбот?». Оказалось, утонул у причала! На другой день его благополучно подняли, разгрузили и обнаружили в днище преизрядную дыру. Надо сказать, что я сильно недооценивал Белое море - после Баренцова моря, Атлантики масштабы не те. Не учел соотношения размеров - тысячетонные рыболовные траулеры и наши лодки и вельботы. Первый урок я получил осенью, когда у Половых островов в сувой при западном ветре (с гнилого угла) не смог на вельботе пройти в Пояконду. Это научило меня уважительно относиться к «маленькому» Белому морю.

Суточные станции

К походу за пробами к острову Касьян, на самое глубокое место Великой Салмы, предшествовала длительная подготовка. Соорудили мы с Сергей Сергеичем нарты - две штуки, легкие и прочные, сделали раму для гидрологической лебёдки. Нарты загрузили продуктами, спальными мешками, оборудованием и с утра пораньше двинулись в путь. Было начало февраля, стройотряд ещё не уехал, поэтому кроме Н.А., Натальи Михайловны и меня с нами были Наташа Логинова, Саша Супин и Саша Нестеров. Пришли в темноте к избушке на Белых островках - печка полуразвалившаяся, небольшой запас дров, соль, спички - всё как положено. В те времена сохранились ещё поморские традиции и в рыбацких избушках, уходя, оставлять жизненно необходимый минимум.

(Небольшое отступление: в те времена можно было оставить какую - нибудь вещь в избе или в лесу и даже через год найти ее на том же месте. Правда, были некоторые различия в поведении жителей Карельской деревни Нильмы и Черной речки, население которой, по преданию, было потомками разбойников, промышлявших на зимнем тракте Петербург - Летний берег. В Нильме в те времена не знали замков - уходя, ставили к двери весло. Даже любопытство к чужому было несвойственно. Ивану Антипычу кто-то оставил чемодан, да так и не вернулся. Лет через десять, когда от чемодана пошел запах, чемодан вскрыли - там были уже истлевшая одежда. А в Черной речке народ не отличался нестяжательством, к примеру, над крышей дома Андрея Петровича торчала асбоцементная труба, привезенная с биостанции).

Избушка прогревалась плохо, но чай все-таки вскипятили, макароны сварили и ночью изрядно промёрзли в спальных мешках. Утром отправились долбить лунки, искать нужную глубину - лёд с полметра толщиной - нашли 100 метров, продолбили прорубь, поставили лебёдку, но началась метель, работать стало невозможно и мы несколько суток сидели в избушке, заметаемые снегом. А тут Супину понадобилось уезжать, да и продукты заканчивались, вот мы вдвоём и пошли. Н.А. переживал, чтобы мы не забрели в Кобылью губу, но добрались благополучно. На другой день утром с Володей Сулимовым и полными рюкзаками двинулись обратно. Еще через день закончили отбор проб, и после ночевки пошли на ББС. Надо сказать, что нелегко далась эта эпопея, а у меня еще и лыжные ботинки были на размер меньше и на обратном пути я « ног под собой не чувствовал». Кое-как доплёлся до биостанции. Оказалось, отморозил пальцы на ногах весьма серьёзно. Н.А. тогда сам меня лечил - врачей не было. Всё обошлось.

В апреле повторили суточную станцию. На этот раз обосновались, с разрешения руководства заповедника, в избушке на Великом у Красной щельи напротив Касьяна. Оборудование туда переправили (осенью я вывозил оттуда это оборудование. Не обошлось тогда без приключений: была поздняя осень, мороз, туман и тишина. Туда дошел на вельботе нормально, разгрузился и пошел обратно. Но навалился сплошной туман, ориентиров никаких и ко всему ещё и мотор заглох. Море потихонечку затягивалось льдом. Вмерзать в лёд посреди Великой Салмы - перспектива не очень вдохновляющая и я уже прикидывал - сколько дней понадобиться ожидать, чтобы лёд смог меня выдержать. Но, слава Богу, мотор ожил, но это стоило мне приступа радикулита - мотор надо было заводить ручкой!).

На сей раз в составе нашей экспедиции кроме Н.А. и меня принимали участие "академики" - Галка Самородова или просто Гошка и Игорь Елизаров. Академики - это просто студенты в академотпуске или отчисленные за неуспеваемость. После отбывания трудовой повинности на ББС, они, не без помощи Н.А., продолжали учебу. Вот и отправились мы вчетвером. Погода была морозная и солнечная. Избушку занесло снегом по самую крышу. Работу сделали быстро и солнечным днём 12 апреля вернулись на ББС. Возле бани нас встретил А.П.Никонов и, попыхивая трубкой, сообщил: « Человек на Луну полетел!» Н.А. с устатку не отреагировал, а это был полёт Гагарина

Трудовые будни

В те времена горючее возили из Кандалакши на «Научном». Выглядело это так: в трюм загружали бочки, а у причала в Кандалакше подъезжал бензовоз и закачивал в бочки бензин или солярку. Потом на причале биостанции перекачивали содержимое бочек в цистерны на складе ГСМ ручным насосом. В трюме надо было, по мере опорожнения бочек, переставлять шланг -дышать тяжело из-за паров бензина, а тут ещё Леша Павлов (рабочий из местных) заглядывает в трюм с папиросой в зубах и спрашивает: « А чё это ты тут делаешь?» Пришлось доходчиво объяснить ему, куда ему надо пойти.... Этот Павлов повёз как-то на вельботе учёных в Бабье море и не вернулся в положенное время. Н.А. послал меня на поиски и что же? Стоит посреди моря вельбот, мотор разобран до последнего винтика, все в отчаянии. Оказалось, заправил Леша бак керосином. Пока двигатель был горячим, мотор работал, но остывший двигатель никак на керосине не заведёшь.

Хорошо сидеть у моря

На огромном камне

И курить, не зная горя

Беломорканал мне

А друзья мои - лентяи

Все копают глину

Лучше всех её копает

Ахмерова Инна.

 

Этот экспромт - плод совместного творчества Саши Белого (Нестерова) и Саши Лохматого -т.е., меня. Строили общежитие и для засыпки перекрытия делали смесь опилок и глины. Вот и копали на литорали напротив пилорамы глину, замешивали в бетономешалке и поднимали готовую смесь наверх. Полы на первом этаже общежития настилал приглашенный из Кандалакши плотник с моей помощью, я делал проводку, а фронтон обшивал Миша Гептнер. Миша однажды неожиданно прибыл на биостанцию поздней осенью в субботу. Все разъехались, остались мы вдвоем с Н.А. Как обычно, вечером - баня, паримся в свое удовольствие и вдруг слышим - кто-то заходит в предбанник, чей-то голос - мы же знаем, что никого не должно быть - а это Миша притопал из Полярного круга.

На собрании бригадиров вечером обсуждали план работ на следующий день, распределяли обязанности, определяли объекты. В эти дни заканчивали строительство общежития, крыли крышу. Для этого края кровельного железа отштамповывали на специальном станке: на массивном деревянном основании тяжелый рычаг с круглой болванкой, которой и отштамповывали железо. Работа не для слабых. Так вот, когда решали, кого поставить к станку, кто - то сказал: «Для этого требуется лошадиная сила».

Марина Онуфриева с грустью произнесла: «Опять меня пошлют».

Ежегодно, начиная с зимы, шла активная подготовка к отправке на ББС вагона со всякой всячиной. Для Н.А. были открыты не только склады факультета, но и центральные склады. Он был вхож во все высокие кабинеты и обычно ни в чем не было отказа. Обычно предпринимался поход по складам и выписывалось все, что находили нужным. (И не только). Все это перемещалось в подвал факультета и там, пренебрегая зачастую занятиями, студенты - верные стройотрядовцы заколачивали в ящики, пронумеровывали их, содержимое аккуратно записывали. (Потом эти ящики использовали в отхожих местах и по мере наполнения отвозили на литораль, а там море разносило эти ящики по окрестным берегам на радость туристам). В мае заказывали вагон, который в день "Х" подавали на ветку в Очаково, недалеко от факультета. Потом, мобилизовав всех желающих, в основном тех же стройотрядовцев, грузили вагон. По правила ж-д следовало проводить эту операцию в течение суток, иначе начисляли штраф. Н.А. рассказывал - когда впервые погрузили вагон, и он пошел за локомотивом, машинист ехать отказался, дескать, рельсы ржавые, надо бы их смазать... Н.А. по простоте душевной, объявил, что сей же час пришлёт студентов с наждачной бумагой и солидолом - в ответ смех. Н.А. сообразил, в чем дело и с тех пор носил с собой в портфеле необходимую смазку.

Но вот, вагон погружен, опломбирован, отогнан на сортировочные пути. А мы уезжаем на ББС и ждём прибытия вагона в Пояконду. Там вагон загоняют на ветку, специально продлённую до причала и начинается разгрузка. Задействован весь наличный флот и рабочие биостанции, т.к. немногие стройотрядовцы могли приехать, досрочно сдав сессию. Тосковал тогда Н.А. по барже.

Когда пришла первая машина (ГАЗ-51), то для её транспортировки соорудили ряж из сухостоя, отбуксировали в Пояконду, обсушили на полной воде и загнали на него машину. На полной воде отбуксировали на ББС. Таким же образом прибыл на биостанцию бульдозер.

В начале

Прошло почти полвека с тех пор, когда я впервые попал на биостанцию. Работал я тогда в ПИНРО в Мурманске и меня, в качестве помощника, привезли Н.С.Новикова и Сёма Милейковский - им нужно было, насколько я помню, связать ареал Баренцовоморского и Беломорского нереиса. Приехали рано утром в Пояконду - тогда ещё вагончик вместо станции, деревянные мостки причала и Мария Николаевна, (о ней можно роман написать). Серое туманное августовское утро, зеркальное море, поросшие лесом острова - как будто воплотился первый концерт Грига в этом сказочном пейзаже.

Биостанция уже тогда выглядела весьма солидно: большой лабораторный корпус, причал (поменьше нынешнего), несколько домов, столовая, пилорама, мастерская, дизельная с двумя 40квт., дизелями и двумя небольшими двигателями для неэнергоёмких работ и зарядки аккумуляторов, которые по ночам давали свет в дома.

Поразил накал работ, никто не бездельничает и Перцов - то за рычагами трактора, то у штурвала, то с топором или малярной кистью и т.д. и т. п... Тогда на ББС были введены обязательные работы для всех присутствующих - студентов, научников, гостей, но не у всех это вызывало восторг, так как отрывало от своих дел да и просто по нелюбви ко всяким коммунистическим субботникам и воскресникам и прочим изобретениям тогда ещё недоразвитого социализма. Но для меня тогда это было воплощением идеалов бескорыстного труда, дух захватывало от трудового энтузиазма, и я решил вернуться на биостанцию. Н.А. не возражал, и я уволился из ПИНРО и в сентябре 1960 года начал работать на ББС.

В те годы, когда мне ещё верилось в "светлое будущее" и бескорыстный и самоотверженный труд не был предметом насмешек, работа на биостанции казалась мне максимально приближенной к этим идеалам. Вот поэтому я с радостью включился в заботы и трудности биостанции. «Боже, какими мы были наивными, как же мы молоды были тогда!» Кроме того, личность Николая Андреевича, его увлеченность делом, разнообразные способности тоже не оставляли равнодушным. Работал я с ним почти четыре года, и, думаю, знал его лучше многих - со всех сторон. Слишком много о нем легенд и предвзятых суждений - так уж водится, что о любом незаурядном человеке мнения при жизни противоречивы до непримиримости, но, в конце концов, формируется мифологизированный образ, наделенный сильно преувеличенными положительными чертами или, если слишком всем насолил - отрицательными. Это и естественно - иначе, откуда бы взялись герои, достойные подражания и злодеи, всеми осуждаемые.

Был один любопытный документ - книга отзывов. Мне её Н.А. показывал под большим секретом, т.к. в те времена шла активная борьба с любыми проявлениями "культа личности", в этой книге - сплошные дифирамбы вроде: "На берегу пустынных вод ... пред ним далеко вельбот стремился одиноко» и все в том же духе. Но были и другие отзывы. На стенах общежития после ихтиологов осталась целая поэма в стихах - я запомнил «Ой скорее дайте, братцы, мне за дизель подержаться, а потом за пианино, за Семенову за Нину, а потом в последний раз - за удобный унитаз».

Конечно, Н.А. прекрасный организатор, хозяйственник, строитель, немного плотник, немного электрик и т. д. - всего понемногу. Но главное - его одержимость одной идеей, одной мечтой. Ради этого он многим пожертвовал - научной карьерой, здоровьем и, не жалея себя, не щадил и тех, кто был рядом. Помню, когда у меня умерла бабушка под Киевом (а она меня растила) на мою просьбу поехать на похороны Н.А. ответил: «Если тебе совесть позволяет оставить биостанцию в такое время - поезжай»! Конечно, никуда я не поехал.

О разном

Поздней осенью уезжал Н.А. в Москву. Санной дороги ещё нет - снега мало, а море потихоньку замерзает. Я отвожу его на вельботе в Пояконду. Погода тихая, мороз, море покрыто тонким льдом, а за Половыми островами Ругозерская губа уже сплошь покрыта льдом. Пока вельбот справляется, потихоньку движемся. За лудушкой приходится веслами пробивать дорогу, продвигаясь к берегу. Кое-как добираемся до знака, обнимаемся на прощанье и Н.А. стоит на берегу, пока я, отталкиваясь веслом по проделанной нами полынье (у вельбота нет заднего хода) добираюсь до места, где можно развернуться. А Н.А. стоял на берегу пока на убедился, что все в порядке.

Канун Нового года. На биостанции остались мы вдвоем - все разъехались. Н.А. распечатывает письмо от Вехова (на конверте надпись - вскрыть 31 декабря). В конверте - карта с маршрутом - от большой сосны столько-то шагов, от большого камня и т.д. И вот, проваливаясь по пояс в снегу, бредем указанным маршрутом. В указанном месте долбим замерзшую землю и достаем посылку - бутылку водки и бутылку шампанского. Новый год встречали вдвоем (если не считать Бума) и с благодарностью вспоминали Вехова.

Н.А. собирается в Кандалакшу, в банк. В чемоданчик складывает бумаги, одевает костюм (насчет галстука - не уверен, но, кажется, был). Его провожает куча девушек, среди них - Наташа Логинова, большая выдумщица и затейница. (Как-то, прийдя утром в столовую, заговорила на «птичьем языке» и целый день щебетала. Потом сказала, что этот язык ей приснился). Отвез я Н.А. в Пояконду, дождался возвращения или встретил на другой день - не помню, помню только, что с наигранным гневом Н.А. рассказывал всем: «Прихожу в банк, ставлю чемоданчик на стол, открываю - а оттуда, на радость публике, вываливается рваный резиновый сапог!». Ну и разные эпитеты в адрес шутников.

Зима, воскресный вечер. На ББС - директор и еще два - три человека все местные разъехались по домам. Темно и тихо. В столовой горит свет, Н.А. играет на пианино, поет, аккомпанируя себе. Сейчас, вспоминая Н.А., многие считают, что его любимые песни - те, которые он пел в компании, за праздничным столом; веселые, озорные, «пиратские». Но когда оставался один, в безмолвии полярной ночи, он чаще всего пел: «спит деревушка, где-то старушка ждет не дождется сынка», «разве у вас не бывает в жизни подобных минут», «Темная ночь», «Платочек», романсы - в основном, грустные. Иногда и слушатели были - сидели тихо по углам. Часто наигрывал одну свою мелодию. Когда был зимний стройотряд. Н.А., наигрывая эту мелодию, предложил сочинить текст и Витя Горленко оперативно выдал стихи, очень соответствующие мелодии и настроению: «Смолкли девчата и парни, верящие в паруса».

Ехали мы с Н.А. в поезде в Москву. Он спал на нижней полке, я - на верхней и мне приснилось, что я - на тракторе и в полусне ужасаюсь сумасшедшей скорости, с которой несется мой трактор. Еще не проснувшись окончательно, сваливаюсь вниз и начинаю искать рычаги и тормоза. Н.А. спросонья: «Ты чего?» «Тормоза ищу» - и проснулся окончательно. Пришлось объяснять, что сон мне такой приснился. Перед отъездом много пришлось работать на тракторе.

Отъезд зимнего стройотяда пришелся на самые сильные морозы - где-то около сорока градусов. Вещи погрузили на сани, а студенты на лыжах кое-как дошли до Черной речки, отмораживая носы и щеки. Я их сопровождал - на всякий случай, не все привыкли ходить на лыжах да еще в такой мороз! В Черной отогрелись у Андрея Петровича Никонова а потом, оставив лыжи, кто на санях, кто бегом добрались до станции Узкой. В те времена там останавливались поезда дальнего следования, работала касса и магазин. Продавец жил там же и в любое время дня и ночи его можно было призвать к прилавку. Вот мы его и призвали - для «сугреву» купили некоторое количество водки, приняли все по стаканчику в ожидании поезда. В поезд садились как будто трезвые, но в тепле, как мне потом рассказали, сильно развезло: не буянили, но песни пели громко! А мне пришлось идти обратно на ББС.

Зимой, в конце февраля прибыли три платформы с кирпичом. Стройотряда уже не было разгружали своими силами. Рано утром, кто на санях, кто на лыжах двинули в Пояконду. Мороз немалый, где-то под тридцать. У Марии Николаевны попили чаю - и за работу. Жарко было -разделись до пояса, пар валит. Было нас человек восемь, но за день управились и уже по темноте - обратно.

Однажды после грозы над Великим показался дым. С Городецкого порога приехал наблюдатель с просьбой о помощи: горела тайга в районе Белой губы. Народу на биостанции было много - стройотряд, студенты, преподаватели. Н.А. оперативно мобилизовал народ и я повез первую группу на тушение пожара. Пожар уже распространился на большую территорию и тушить его пришлось несколько дней. Ведрами передавали по цепочке воду из ручья, заливали и засыпали землей очаги. Пожар был низовой, тушить его, как правило, очень трудно, т.к. очень часто остаются тлеющие под землей пни, которые потом создают новые очаги пожара. Мне не пришлось непосредственно участвовать в тушении пожара, я едва успевал возить смену, продукты, нужный инвентарь. Пожар как будто потушили, но через несколько дней ветер опять раздул огонь. На этот раз спас проливной дождь.

В этой Белой губе биостанция с разрешения руководства заповедника заготавливала сено для лошади. Обычно от желающих там поработать отбоя не было. В этой же губе ранней весной во время сизигийного прилива в реку шла на нерест корюшка в таких количествах, что ее просто черпали сачками. Тут же стояли огромные деревянные бадьи, в которых ее, пахнущую свежими огурцами, загружали, пересыпая солью. Тогда во многие мелкие речушки корюшка заходила на нерест и местные жители старались не упустить такое событие и по несколько суток караулили у ручьев в ожидании самой высокой воды.

Осенью самые стойкие стройотрядовцы оставались почти до конца сентября и обычно к их отъезду устраивали « отвальную». «Научный» снарядили в Кандалакшу - у Н.А. разные дела и заодно - за продуктами к отвальной. Капитан, естественно, Н.А., механик Роман Лангуев, команда - студенты. Прошли Коккаиху, Величаиху, стали поворачивать, но рано - за Величаихой длинная каменная отмель, вот и попрыгали по камушкам, но все обошлось, хоть страху и натерпелись. Потом заметили плавающую бочку, решили, что царь Гвидон пожаловал. Застопорили ход, подошли к бочке, поднять на борт не смогли (и очень даже хорошо, что не смогли). Вышибли дно и полным ходом бежали от зловония - слишком долго плавал царь.

В Кандалакше, управившись с делами, собрались в обратный путь: я был распорядителем средств и оставалась еще какая-то сумма. Я спросил Н.А. «Что ещё купить? Он, как всегда, куда-то бежал и с некоторым раздражением посоветовал «Ящик шампанского!». Ну, я и купил ящик шампанского (без одной бутылки) и получил, естественно, выволочку. Но отвальная получилась великолепная! Редко так бывает, чтобы всем было весело и хорошо.

Надо сказать, что в те времена в столовой нас разносолами не баловали. Продуктовый дефицит привел к появлению карточек, по которым в основном и отоваривались. В Пояконде в месячной норме на человека полагалось, помимо прочего, три яйца: по этому поводу Мария Ник., в магазине, при полном стечении народа, изрекла: «Вот уж не знала, что у Никиты (Хрущева) три яйца!» Никто, представьте, не донес. А кормили нас в столовой макаронами с тертым зеленым сыром, концентратами (в основном гороховый суп). Продукты частично привозили с собой. Водолазы тогда пели: «Вылезаешь очень бледный, мясо кушать очень вредно - макароны это да, это лучшая еда!» А вот осенью, когда оставались самые стойкие, покупали в Нильме творог, молоко, а на отвальную - барана. На ББС его разделывали. Как-то двое стройотрядовцев вызвались сами зарезать и освежевать барана (обычно это делал я). Вот и пришлось потом бегать за недорезанным бараном с ружьём...

Осенняя темная ночь - «хоть глаз коли» - в столовой за сдвинутыми столами пир горой. Из директорского запаса спирта - «Перцовая» и прочие изобретения, привезенное из Кандалакши пиво и шампанское. Продолжение банкета для самых - самых, у меня в комнате. Хорошо сидим. Тут Володя Гагарин (был такой студент) вспомнил, что в столовой остался анкерок (это такой бочонок литров на десять) с недопитым пивом и вызвался его принести. Ушел и не пришел -заблудился между Вороньей слободкой и столовой! Общими усилиями найден был наш товарищ с бочонком где-то в районе умывальника. Замечательные были вечера, «упоительные»!.

А в обычные дни (рабочие будни) собирались по вечерам у креста, разводили костер, пели песни - Окуджаву, Визбора, Городецкого, Шангина -Березовского. Н.А. частенько сиживал с нами, несмотря на нарушение режима, иногда и заполночь. В зимние вечера после рабочего дня ходили к кресту любоваться сказочными красками заката.

Обычно снаряжали продрейсы в Пояконду. Однажды повез я несколько студентов и сестру-хозяйку за продуктами. Среди них Сережа и, кажется, Надя - первокурсники. Когда подошли к Пояконде (причала тогда не было), Галя - сестра - хозяйка обнаружила пропажу общественных денег. Я попросил не расходиться, но Сережа с Надей демонстративно слиняли. Пришлось их дожидаться. Вернулись на биостанцию расстроенные, без продуктов и обремененные подозрениями. Все пошли в кабинет Перцова, устроили (незаконный) обыск, ничего, конечно, не нашли. Под подозрением остались Сережа с Надей, т.к., они были единственные, кто покинул вельбот. Кроме того, за время практики они зарекомендовали себя не с лучшей, с общей точки зрения, стороны - ко всем относились свысока, сторонились компаний и вдвоем с гитарой, в стороне от всех, что-то напевали. Кажется, после этого они перевелись на физфак - утверждать не берусь. Во всяком случае, на факультете их больше не видели.

В редкие минуты отдыха, когда тесная компания собиралась в его доме за столом, Н.А. вспоминал годы войны, о том, как был ранен, как его укачало на « корабле пустыни» в средней Азии, о людях известных и не очень. Запомнились некоторые истории.

Перцовские истории

В аудитории старого здания МГУ читала лекцию Фаина Куперман - о том, что «мы не можем ждать милостей от природы», а над ней висел плакат с этим лозунгом. Над аудиторией в это время что-то ремонтировали, стучали, двигали мебель. И вот, когда, заканчивая лекцию Фаина Михайловна произнесла эти слова, плакат сорвался и накрыл её - только голова, прорвав ткань, осталась снаружи. Слушатели полезли под столы и от сдерживаемого изо всех сил смеха началось как-бы землетрясение. Потом, правда, рабочих и начальников вызывали куда следует, но криминала не нашли.

Ещё одна история. Был на биостанции сторож - истопник из Черной речки, Фома Кузьмич, с окладистой седой бородой, несуетливый и молчаливый. Был участником ещё первой мировой. Пока он воевал с немцами, жена его Лизавета верность не соблюла и когда Фома, извещенный, конечно, доброжелателями, вернулся с фронта, вся деревня собралась смотреть, как он Лизку наказывать будет. Однако, не торопясь, вошел Фома в избу, шапку снял, поздоровался, сел к столу и приказал замершей в ожидании расправы Лизавете: «Тащи самовар». Лизавета бегом несет самовар, ставит на стол, а Фома ей « Тащи, Лизка, шилу». Елизавета в слёзы - «Ой, что й то ты задумал, Фомушка?» « Тащи, говорю!» Лизка несёт шило, а Фома, не говоря ни слова, берет шило и протыкает самовар - раз, другой, третий. Лизка рыдает, а Фома, довольный собой, выходит на крыльцо. Народ с нетерпением: « Ну что, Фома?» А Фома, гордо крутя усы: « А самовар-то ейный!».

Посетил как-то биостанцию замдекана по хозяйственной части Яшков - типичный хрестоматийный бюрократ (похожий на Огурцова из «Карнавальной ночи»). Походил он по биостанции, осмотрел все внимательно (были проблемы с постановкой на баланс новых сооружений, т.к. затраты на их сооружение были значительно меньше их реальной стоимости - за счет работы стройотряда) и строго спросил у Н.А. «Почему у вас на столбах четыре провода?» Н.А, объясняет «Три фазы, ноль, всё как полагается». «Странно - заметил Яшков - у нас дома два провода и все работает. Не экономите Вы, Николай Андреевич!»

Была острая необходимость во флоте, биостанция росла, и малый флот уже не обеспечивал насущные потребности. Тогда Н.А. с академиком Зенкевичем пришли к Папанину И.Д. просить помочь в приобретении плавсредств. Папанин снимает трубку, звонит министру морского флота и, называя его по имени, говорит «Сейчас к тебе подойдут два человечка, ты уж им пособи». А министр у них спрашивает «Вам какой корабль - крейсер, линкор?» Но просители скромно удовлетворились гидрографическим судном, которое и пригнали на биостанцию. Так появился первый «Научный»

Беззлобно подшучивал над своим предшественником П.В.Матекиным, говорил, что в окрестных деревнях много детишек, на него похожих и что местные жители считали его своим и даже звали на местный манер - Питер Матюкайнен.

У нас гость

Когда биостанция стала приобретать международную известность, к нам пожаловал директор Каирской биостанции (мы тогда с Египтом дружили). Встречать высокого гостя снарядили меня - постригли, причесали и в сопровождении двух студенток - одна с английским другая с французским, отправили в Пояконду. Высокий гость оказался жизнерадостным арабом, не отказывался от выпивки и пытался поухаживать за уборщицей. Провожали его Н.А., я и еще двое или трое отъезжающих в этот день. В ожидании поезда сидели за столом у Марьи Николаевны и изрядно нагрузившийся, гость обнимал Марию Николаевну, что-то ей ласково говорил по-арабски (наверное, в любви объяснялся), а она ему так же ласково всё больше матом...Гость наш решил остаться, но общими усилиями мы все-таки затащили его в поезд.

В маленькой комнатке возле кабинета Перцова была оборудована радиорубка. Там стоял старый- престарый радиоцентр с микрофоном, по которому Н.А. делал объявления. Радиоточки были почти в каждом доме , радиопередачи транслировали с утра до вечера. А потом Леня Рубин с Витей Ахобадзе пристроили к радиоцентру мотор и диск от патефона, так что появилась возможность проигрывать пластинки, коих было немало, в основном классика. На улице висели громкоговорители (колокольчики) и часто вместо скучных радиопередачь звучала музыка: Моцарт, Бетховен, Чайковский, Григ ..Однажды осенью вернулись поздно вечером из Кандалакши и я поставил «Апассионату». Было тихо, темно и полыхало северное сияние, чудесным образом вторя музыке. Студенты забыли про столовую и одинокие фигуры, застывшие в молчании, виднелись тут и там.

О разном

В сентябре забрели на биостанцию первые туристы - байдарочники из Мурманска, открывшие нескончаемый поток разнообразных туристов. На сей раз часть этой группы на байдарках пошла в острова, а часть осталась в Кислой губе. Погода, как это нередко бывает осенью, резко испортилась, полил дождь и восточный ветер разогнал волну. Поздно вечером мы сидели в столовой, пели песни, разговаривали. Внезапно появились мокрые испуганные туристы: «На берег выбросило обломки байдарки!» Н.А. распорядился начать поиски двумя вельботами и «Биологом». Обшарили берега Киндо-мыса, Зеленого, Великого - никого. На другой день поздно вечером та же погода, так же сидим в столовой, но настроение скорее задумчивое, чем веселое. Вбегает кто - то из стройотрядовцев: «Кто-то зовет на помощь!». Опять заводим вельботы, опять обшариваем берега, опять безрезультатно. Оказалось, все очень просто - это Валера Цветков читал на берегу бушующего моря Маяковского.

Через неделю со стороны Пояконды притопали пешком «утопленники». Оказалось, за Киндо-мысом байдарки переломило на волне, а туристы, хоть и были в спасательных жилетах, были по сути дела, обречены - вода ледяная. К счастью для них в это время из Нильмы возвращался корабль - раз в неделю на нем возили продукты в местный магазин. Так и попали наши туристы в Кандалакшу а затем и на ББС.

Надо сказать, что в те времена острова были мало населены. На Касьяне жили летом «пираты» - Сергей и Саша Богословские и жена Сергея - Людмила. У них была своя весельная лодка и не торопясь под парусом плыли Великой салмой. Когда начинался лов селедки, в рыбачьих избушках на островах жили колхозные бригады.

Н.А. иногда возил студентов на «пиратский остров». «Научный» стоял в Корабельной салме а студенты бродили по острову.

Немного истории

Вначале наши отношения с Николаем Андреевичем были дружескими и доверительными. Я был скорее постоянным стройотрядовцем, а не наемным рабочим. В университете он представлял меня начальству своим заместителем. В его отсутствие я руководил работами стройотряда. Мое отношение к Н.А. не определялось субординацией начальник - подчиненный. Матери у меня не было, у отца - капитана дальнего плаванья другая семья в Одессе. Привязанность к Н.А определялась, в том числе и одиночеством.

Первая трещина в наших отношениях появилась зимой 1963 года. Накануне осенью стройотряд был занят сооружением у причала в Пояконде склада с большим отсеком под цемент. Пришел вагон с цементом и мы по деревянному желобу разгружали пылящий цемент. Была тогда в стройотряде (не первый сезон) Рита Осипова - девочка с большими глазами, милой улыбкой и длинной до пояса косой. Неплохо играла на пианино, и у нас обнаружилось много общих привязанностей - в музыке, в книгах. Так вот, поплатилась Рита своей косой -зацементировалась так, что все попытки помочь оказались тщетными. Так и уехала в Москву и там обрезала волосы.

Я ждал ее с зимним стройотрядом, но получил письмо с одним предложением: « Я не приеду». В тот же вечер я встал на лыжи и никому ничего не сказав (не до этого было) побежал в Пояконду на поезд. Оказалось, причина - в решении собрания стройотряда: «Рита отвлекает нашего механика (меня) от работы»! Я понимал, что без подачи Н.А. такое решение принять не могли, но, скорее всего (это я значительно позже осознал) не обошлось и без родителей Риты, т.к. перспектива появления в семье зятя не москвича, и к тому же «без определенного места жительства» вряд ли могла их обрадовать, тем более, что они только что переехали из барака в двухкомнатную «хрущевку». Но - что сделано, то сделано. Когда я вернулся на ББС, то получил выговор, вычет за прогулы и понижение в должности. Это было началом конца нашей дружбы с Н.А.

Потом был поход в Пояконду на лыжах за продуктами. Н.А., Нина Семенова, Галя Самородова , кто-то еще. Сидели после магазина у Марии Николаевны, пили чай и не только. По радио передавали фортепианную музыку. Н.А. сказал, что это Рахманинов, я настаивал на Скрябине и, как ни странно, оказался прав. Н.А. обиделся, наверное, и повел себя как «начальник». ( Надо сказать , что для меня такие отношения всегда были неприемлемы - и не только с Н.А.). Я тоже обиделся, схватил рюкзак и побежал на биостанцию. Оказалось, что я схватил его рюкзак, а он взял мой. И все бы ничего, но он по дороге упал и в рюкзаке разбилась бутылка. На биостанции устроил мне Н.А. выволочку, чуть ли не до рукоприкладства: «Я, директор, несу водку своему рабочему!» Разругались вдрызг. Я написал заявление об увольнении, уехал в Мурманск, потом в Москву. Женился «назло всем», работал в леспромхозе, но это было не по мне - однообразная работа, пьяные рожи, матерщина. Тосковал по Беломорской тайге, морю, камням ...

Напросился опять на биостанцию, приехал в октябре, работал как и прежде, но уже не было между нами прежних отношений, только деловые. Я стал - наемным работником. Летом сдавал экзамены на Биофак, получил проходной балл и уехал на ББС, а там получил от знакомых телеграмму, что в списках зачисленных меня нет. Пришлось ехать «искать правду» вплоть до замминистра. Первого сентября получил студенческий билет, и тогда хорошая знакомая из приемной комиссии сказала, что меня не зачислили по просьбе Н.А. - он мотивировал это тем, что биостанция остается без квалифицированного механика, и что, дескать, на будущий год меня, точно, зачислят. Я до сих пор не знаю, так это или нет, но тогда, после мытарств по коридорам университета и министерства вспомнились прежние обиды, и я поставил свою подпись под коллективным письмом в комитет народного контроля, в котором Перцова обвиняли в превышении полномочий, деспотизме и финансовых нарушениях. Письмо это было инициировано, насколько я помню, зам. декана Яшковым: очень уж непростые у него были отношения с Н.А. Кончилось тем, что Яшкова сняли, с биостанции уволили нескольких «подписантов», Перцову изрядно потрепали нервы, а меня он демонстративно не замечал, встречая на факультете. Вызывали меня в Министерство и все пытались найти в делах Н.А. корыстные интересы, но таковых не было и быть не могло, так что я разочаровал допрашивающих - как бы я не был обижен на Н.А. , но знал точно, что для себя лично ему ничего не надо было.

Биофак я закончил, работал в лаборатории космической биологии, но тоска по Белому морю не оставляла меня. Это чувство, наверное, знакомо всем, кто побывал в этих местах, а для меня они стали родными. Как только появилась возможность, я перешел на кафедру гидробиологии только для того, чтобы вернуться на Белое Море - ведь биостанция была для меня закрыта. Экспедиция Федорова обосновалась в Нильме и некоторое время процветала - до сотни человек работало и проходило практику - до трагедии 1978 года. Но это уже другая история.

О работе стройотряда много воспоминаний в «Стране ББС». Разные ребята приезжали работать на биостанцию - кто из любопытства, кто развлечения ради, а кто-то и по «зову сердца». Таких немного и оставались они всегда верны этому зову. Ася Виталь, Таня Винберг (Бэер), Галя Самородова, Ира Целищева, Наташа Мартынова (Калякина), и многие другие и те, которые в душе оставались стройотрядовцами, но по необходимости житейской не смогли больше вернуться даже на время. Из этих воспоминаний можно сделать вывод, что все на ББС держалось и двигалось трудом стройотряда. Это не совсем так: работы, требующие высокой квалификации, выполнялись частично приезжающими из мастерских факультета «монтажниками» - Леша Титов, Коля Печкин, Жора Языков, частично постоянными сотрудниками. Это и ремонт техники, столярные и слесарные работы, строительные и прочее и прочее и прочее. Конечно, для тех, кто молотка в руках не держал, Н.А. казался специалистом во всем. Он, разумеется, основательно вникал во все дела, серьёзно готовясь к каждому. Но - «никто не объемлет необъятного», и обо всем можно знать только понемногу. Восторженное отношение к биостанции и Николаю Андреевичу можно понять: ребята приезжают из душной Москвы в сказочные места, где все по-другому. Поработав месяц - другой (как плата за роскошь пребывания здесь) в условиях не совсем комфортных, возвращаются к обычной жизни в городе. Для очень немногих биостанция стала жизнью, у других - своя жизнь, а работа на биостанции скорее развлечение, чем призвание. Многие девушки, познакомившись с Н.А., находили в нем идеал мужчины, ни в какое сравнение не идущий с городскими мальчиками. При всем моем уважении к В.В.Малахову не могу согласиться с его утверждением, что не повезло Н.А. с учениками, т.к. не было человека его уровня: просто Н.А. не терпел возле себя такого человека. Среди постоянных почитателей из тех, кто посвятил себя биостанции, надолго не оставалось ни одного мужчины с задатками лидера - я думаю, не надо объяснять, почему. Я не имею в виду научных сотрудников и преподавателей, у них «другие интересы».

Поэтому предъявлять к постоянным рабочим биостанции такие же высокие требования в работе и проявлении почитания и восторга, как к стройотрядовцам, было ошибкой, ставшей причиной многочисленных конфликтов. Одно дело - приехать на месяц и поработать для разнообразия от всей души и совсем другое - беспросветная и в основном бесперспективная жизнь в деревне, постоянная забота о хлебе насущном, семейные неурядицы и бытовая неустроенность.

Н.А. постоянно досаждал радикулит и как-то летом, после затяжных дождей из-за которых и работа не продвигалась нужными темпами и настроение не на высоком уровне, устроили ритуальное сожжение чучела стройотрядовца (старый набитый соломой комбинизон) у деревянного идола названного Радикулитом. Идола этого соорудили Валера Цветков с Димой Криволуцким, они прорубали тогда просеку от нижнего озера к ББС для прокладки водопровода. Речь я написал, кто-то ее прочел, чучело сожгли - помогло ли это Н.А. - не знаю. Кажется, перед этим, замученные непрерывными дождями, составили список из сорока лысых знаменитостей -от Сократа до Хрущева и прочли весь список, сопровождая заклинанием «Солнце, солнце, свети, как сорок плешивых». Это ли помогло - но дождь таки перестал.

Во время летней практики был на биостанции муж врачихи, весьма толковый инженер. Под его руководством напротив Вороньей слободки (там была и мастерская, которая потом сгорела) соорудили каланчу и кузнечный горн. На эту каланчу затаскивали водопроводные трубы, засыпали в них песок, в нужном месте нагревали и сгибали «компенсаторные колена» - чтобы трубы не разрывало от смены температуры.

Иногда биостанцию посещал сам Лев Александрович Зенкевич. Озадачил он как-то мастерскую заказом - надо было изготовить конус металлический с краником (типа стакана к планктонной сетке) к нему приделать длинный шланг. Всё это сооружение под руководством Л.А. и в присутствии В.А.Броцкой опустили с вельбота в Бабьем море на десятиметровую глубину: краник должен был открываться, если дернуть за веревочку, к нему привязанную. Однако что-то пошло не так - Л.А. разочарованно ворчал, что все, дескать, сделали не так. Когда я, наконец, сообразил, что идея была в том, что из-за разности давлений вода с глубины должна была сама подняться выше уровня моря, то с трудом удержался, чтобы не рассмеяться в такой солидной компании. Больше этот эксперимент не повторяли....Тогда зарождался гибрид биологии с механикой под названием «бионика» и Л.А. был одним из инициаторов этого направления и даже привязывал к пескожилу грузик на веревочке, чтобы измерить тяговое усилие. «Наука умеет много гитик ...».

В выходные дни Н.А. устраивал экскурсии для студентов на Касьян, на Кемь-луды, на Святое озеро на острове Великом - там ещё сохранилась землянка отшельника - молитвенника и гроб. Запомнилась прогулка в Коржавинскую губу Бабьего моря (теперь там тоже территория заповедника). Пришли туда двумя вельботами, высадились на берег, настреляли куропаток. Место там замечательное: чистый ручей, избушка. Развели костер, жарили куропаток, вскипятили чай. Ближе к вечеру Н.А. достал заветную фляжку, послали кого-то за водой для разбавления продукта. Этот кто-то зачерпнул воды, подсоленной приливом. Вкус получился, прямо скажем, не «очень», но никто не отказался. Спали вповалку в избушке, а утром пошли обратно. Не обошлось без последствий, т.к. морская вода подействовала, как английская соль.

Помню, как я возил Вехова со студентами на экскурсию в Лакомчиху и там, закончив занятия, наделял он всех мятными пряниками: «Губа - Лакомчиха, всем надо полакомиться».

В нескольких шагах от инструменталки по направлению к лабораторному корпусу лежит большой плоский камень. Н.А. неоднократно указывая на этот камень, говорил: «Когда помру, положите на мою могилу». Тогда это не воспринималось всерьёз, поэтому, наверное, забылось.

«Глаза страшатся, руки делают»

«Не до жиру, быть бы живу»

«Лопай, лопай, равняй морду с..» - обычное пожелание Н.А. обедающим.

«Лучшее - враг хорошего» - Эти поговорки часто повторял Н.А. Несмотря на многочисленные непроизводительные издержки, вполне оправданные из-за отсутствия специалистов и, в общем, почти безотказным финансированием не совсем удачных проектов, была его трудами создана функционирующая на высоком уровне биостанция. На те средства, которые были израсходованы на приобретение флота, строительство причалов, оплаты бессмысленной работы водолазов, углубляющих неотвратимо мелеющую губу у Пояконды (в конце - концов причал сполз в вымытую ими яму) можно было построить дорогу до биостанции и избежать очень многих проблем. Нельзя же всерьёз принимать возражения типа того, что, дескать, туристы заполонят! От туристов и разных гостей и так не было отбоя, особенно в последнее время, когда многие обзавелись собственным водным транспортом. Много было мелких и крупных просчетов, многое носило оттенок дилетантства и вполне объяснимое желание постоять у штурвала, за рычагами трактора, за рулем машины - все мы этим грешим, но не у всех (к счастью ) такая возможность бывает, но была таки построена мощная инфраструктура на мировом уровне. О цене при этом не говорят - не о материальных затратах, разумеется - он сам преждевременно сгорел на этой работе.

Когда уезжали студенты, а рабочие в субботу разъезжались по домам, мы часто оставались вдвоем с Н.А. Однажды в воскресение утром у биостанции раздались выстрелы - это чернореченские охотились на гаг. Такую наглость мы не могли оставить безнаказанной и на «Биологе» (мышонке) отправились за охотниками - это были бывшие работники биостанции Сенька Никифоров и Толя Петров. Пользуясь малой осадкой лодки они забежали от нас за Еремеев остров и, пока мы его огибали, смылись в сторону Пояконды. Увидев, что мы их догоняем, свернули в Ермолинскую губу, а там - сплошные корги. Вот и стоим, смотрим друг на друга, а достать не можем. Надоело, ушли. Потом я этих ребят застукал на ГСМ - бензин воровали. Наказывать не стал, но взял у них обещание - не охотиться больше у биостанции. Помогло.

О разных людях

Мария Николаевна Степанова. Числилась она по биостанции матросом и ее обязанностью (это ее не обременяло а, скорее, доставляло удовольствие) было - встречать и провожать всех посетителей биостанции. В ожидании транспорта пили чай у нее за столом, слушали ее выразительную речь, щедро сдобренную непечатными выражениями - они настолько естественно вплетались в ткань повествования, что не вызывали протеста. Интересно было наблюдать, когда группа студентов - преимущественно девушек, сидели за столом, а М.Н. вела свою обычную речь - вначале вполне цензурную, а потом вкрапляя всякие словечки, и - смотрит, хитро прищурясь, на реакцию молодежи. С высокими гостями обращалась вполне демократично - когда В.А.Броцкая посетовала на отсутствие туалета и изобилие комаров, М.Н. сказала: «У тебя ж.... толстая, не прокусят!». А про Зенкевича с его молодой супругой сказала такое, что и повторить невозможно. Поздним зимним вечером сидел я с ней за столом, пили чай и не только. М.Н. немного перебрала, речь становилась бессвязной, прерывалась рыданиями - она вспоминала, как у неё на глазах расстреляли отца с матерью.

В соседнем доме жила её дочь с мужем и многочисленным потомством - самые младшие и по снегу бегали босиком в одной рубашке, старшая работала на ББС.

«Много можно было интересного рассказать о бабке Марье, но не сейчас и не мне. Многие знали ее лучше меня. Знали и любили ее, и Белое море открывалось многим, переступившим впервые порог ее дома. Не была Мария Николаевна хозяйкой Белого моря, но Белое море начиналось для многих встречей с бабкой. Ее домик был воротами Белого моря -маяком, на свет которого спешили все странствующие - путешествующие, а Марья Николаевна, несомненно, была смотрителем маяка. И огонь этого маяка горел ярко и был виден всем, потому что он и был - для всех». Эти строки из рассказа В.Д.Федорова, который так и называется: Мария Николаевна Степанова.

Сергей Сергеевич Спиридонов. Мастер «старой выделки» из тех чьё кредо - халтурой не вещь испортишь, а руку!». Он сохранил традиции старой дореволюционной школы, когда обучали не только выполнять определенные действия, но и понимать их. От него я научился правильному обращению с металлом и инструментом, что позволило мне потом легко осваивать любую работу. Приезжал он из Москвы иногда надолго, но с Н.А. отношения у него были непростые. Как многие мастера, был он склонен к запоям. Если это случалось при Н.А., дело кончалось выяснением отношений, взаимными упреками и обвинениями. Потом С.С. садился в лодку и убывал в Черную речку или в родную Москву - как правило, ненадолго. Привез однажды своих канареек и они по утрам будили меня своим мелодичным пением за стенкой. Пришлось ему ненадолго уехать в Москву и оставил он канареек на мое попечение. Перед октябрьскими праздниками отвозил я на лодке рабочих в Черную речку. Довез до Лапшагинской губы а дальше - лед. Народ пошел в деревню, а я решил пострелять рябчиков и заблудился. Стемнело по -осеннему быстро, пошел дождь, я забрался в стог сена, решив подождать до утра. Через некоторое время услышал звук движка и пошел на этот звук. Это работал дизель в Черной речке (тогда еще электричества не было). Прихожу - а в деревне праздник в разгаре, в клубе танцы, везде застолье. Провел я там день и на следующее утро пошел к лодке. Подморозило, выпал снег. Со мной был наблюдатель из Лобанихи (он потом утонул, провалившись под лед у самого берега ). Вдвоем откопали лодку, завели мотор но бензина хватило до Киндо-мыса, а дальше на веслах. Пришел домой, бедные канарейки кверху лапками лежат - замерзли. Долго потом вспоминал С.С. своих кенарей и выговаривал мне за их гибель.

Появился как-то на биостанции Толя Крюков - рыжий и усатый, поэтому и получил прозвище «таракан». Н.А. подобрал его на факультете, где он работал в мастерских и, кажется, и ночевал там же в подвале. Работник он был неутомимый и изобретательный, работал много и хорошо, был « на все руки» и при этом совершенно не пил и не курил. У нас с ним возникло что-то вроде соревнования : например, кто быстрее добежит на лыжах из Пояконды на ББС после разгрузки вагонов с кирпичом. Характер у него был, что называется, независимый и весьма самобытный, и поступки, соответственно, неординарные. Две девушки (Гиченок и Маргулис) отправлялись куда-то на лодке: в последний момент к ним запрыгнул Толя. Отошли от причала и ему дали понять, что он здесь лишний. Толя встал, шагнул в воду и поплыл к берегу. В столовой с сестрой-хозяйкой в чем-то не сошелся во мнениях и в миску с первым вывалил второе, вылил компот, сел за стол и спокойно все съел. Когда он возвращался после лыжной прогулки по тайге, спустя некоторое время чуть ли не приползал, высунув язык, его лайка по кличке Байкал.

Вот он и воплотил мечту Николая Андреевича и соорудил баржу, похожую на огромный утюг. Меня уже не было, когда ее спустили на воду: потом ее останки долго разрушались на отмели у Пояконды.

В помощь ему, когда он сваривал баки в «Научный» под солярку была придана Света из стройотряда - потом она стала его женой. С ним вместе мы поступили на Биофак, но он, проучившись год и сдав успешно экзамены, сбежал в Сибирь, охотиться. Были там и другие причины, но это уже из области сплетен. Когда я был в командировке на Камчатке, узнал, что он работает на озере Ажабачьем в заповеднике егерем.

Володя Спешилов отличался от своих односельчан начитанностью, чувством юмора, был неплохим механиком, знал все пути - дороги морские, но был похож на них неумеренным потреблением спиртных напитков. Перцов не раз его выгонял, потом принимал обратно. Окончательно уйдя с ББС, работал Спешилов где-то в Тверской области лесником, привез оттуда жену, работал в экспедиции кафедры гидробиологии в Нильме. Будучи сильно поддатым, хвастался, что склад на биостанции поджег он. Так это или нет, но «огненная» тема стала его кошмаром. В Пояконде сильно обжег руку - он опять работал на ББС (я был тогда гл. инженером). Весной шли они с женой в Пояконду и по дороге жена его скончалась. Однажды Володя, похоже, с сильного похмелья, выскочил из своей комнаты с криком « Горю!» Я вошел в дом - там не было никаких признаков пожара, но все было залито водой. После этого я отправил его на пенсию, договорившись в бухгалтерии о возможно максимальном ее размере. Жил он в Тэдино, пил, как обычно, и однажды собутыльники сожгли его в топке котельной.

«Это повесть о том, как меня убить хотели - но я жив, ничего не поделаешь, всем не угодишь!» - любимая присказка нашего бравого капитана Алексея Субботина. О нем много писали в воспоминаниях в «Стране ББС». Добавлю только, что он был очень несчастливым человеком, хотя это и не влияло на его отношение к людям и чувство юмора. Напевал Субботин: «Если к другому уходит супруга, то неизвестно, кому повезло!

Ко всем прелестям нашего нецивилизованного обитания можно смело прибавить почту. Мало того, что приходила почта нерегулярно - в основном по понедельникам вместе с рабочими из Черной (почта там была тогда), но еще и телеграммы приходили с маловразумительном содержанием. В первую осень моего пребывания на ББС отправил я письмо в Мурманск девушке, с которой расстался в ссоре. Поздравил ее с днем рождения, покаялся в своей неправоте с надеждой на возврат к прежним отношениям. В ответ получил телеграмму «Благодарю поздравление продолжаю день рождения». Я воспринял это как издевку, и решил, что между нами все кончено - ведь я тогда еще не знал о нашем «испорченном телефоне». Много лет спустя мы встретились, она замужем, я - женат и выяснилось, что не «продолжаю» а приглашаю. (Может, оно и к лучшему?). Как-то зимой получили телеграмму: встречайте ... номер поезда, дата и подпись - майор Гезлых. Мы с Н.А. долго ломали голову - что бы это могло значить? Но Бобылева послали на станцию. Приехала Лена Майер - без лыж!

Николай Нифакин из деревни Нильма вместе с женой Ниной работал на биостанции: он - плотником, она - уборщицей. Плотник он был, что называется, от Бога. Делал лодки и меня учил этому мастерству: для начала надо было выбрать «кокору» для главной части лодки - киля. Это ель с могучим корнем, растущим почти под прямым углом. Из этой кокоры вытесывался киль, к нему ставили ложные шпангоуты (брехунцы) и нашивались еловые доски особым образом обработанные и распаренные на местах сгиба. Доски сшивали предварительно обожженными для мягкости гвоздями. Так я рядом с ним тоже делал лодку.

Пил он, конечно, был буен во хмелю да и трезвый был несдержанный. Однажды, заготовляя дрова недалеко от деревни, встретился с медведем - шатуном. Рассказывают, что с криком: «Не на того напал!» зарубил его топором. На причале в Нильме я стал свидетелем происшествия в полной мере подтверждающего его крутой характер. Я работал тогда в экспедиции кафедры гидробиологии и мы перевозили из Пояконды груз из вагона. После разгрузки МРБ сидели с Вишенским на причале - перекуривали - а Коля с Ниной собирались в лодке на рыбалку. Из деревни притопал пьяненький матросик с ББС - здоровенный амбал - и полез к ним в лодку с требованием везти его в Черную речку. Коля, не долго думая, вытолкнул его из лодки в холодную воду (был конец мая). Матросик, матерясь, выбрался на берег, схватил камень, замахнулся, а Коля взвел затвор малокалиберки «попробуй, брось!» Тот понял, что с ним не шутят и, мокрый, поплелся обратно. Кончил Николай плохо - он по пьянке частенько имитировал попытку самоубийства и однажды попытка удалась. И Нине не повезло - ее второй муж Макар снимал лодку с отмели и застрял в «няше». Лодка уплыла, а его медленно залило прибылой водой. Как говорят поморы «море взяло». А Белое море регулярно «берет жертвы». Напротив биостанции провалился под лед наблюдатель заповедника. Его напарник, не имея под рукой ничего для его спасения, побежал на кордон за веревкой, а когда пришел - человек не смог взять веревку и ушел под воду на глазах напарника. Витя Иванов утонул в Нильменском пороге -лодка перевернулась. Еще один наблюдатель заповедника провалился под лед в Лобанихе - и место было неглубокое, но рюкзак утащил его под воду. Ихтиологи перевернулись у Половых островов. В экспедиции Федорова утонули двое. Много было жертв - кто по пьянке, кто по неосторожности.

А вот в истории, рассказанной Юрой Михайловским, все кончилось благополучно. Работал на биостанции мужичок из Черной речки - имя его не помню.

Как обычно в субботу после обеда разъезжаются рабочие по домам. У многих - свои лодки с мотором, поэтому шум лодочного мотора - звук привычный. Но тут что - то уж долго шумит мотор. Вышли посмотреть и увидели посреди залива лодку, бегающую по кругу, а за борт ее из последних сил держится наш герой. Такое бывает, когда мотор заводят с включенным реверсом -лодка рывком берет с места, а незадачливый моторист оказывается в воде. Его подобрали, отогрели, с тех пор стал он «моченым». Через некоторое время на подходе к Черной речке у него загорелась лодка - взорвался бензобак, лодка сгорела и «моченый» стал теперь и «копченым». На этом его несчастья не закончились: зимой пошел он в деревню за водкой. Возвращался обратно, устал, присел на пенек, а так как был выпимши - заснул. Ждали его, ждали, пошли искать. Нашли. Толкают - не реагирует. Поставили рядом чекушку, дескать, проснется - согреется и пошли за санями. Вернулись с санями - чекушка не тронута, стало быть, замерз напрочь. Погрузили в сани, привезли в деревню. Сколотили гроб, а так как он замерз в согнутом положении, засунули его на печь, разморозить. Сами сели поминки справлять. Жене его в Чупу телеграмму отправили. Ну, сидят, поминают...вдруг с печки: « А чего это вы без меня, сволочи, пьёте?». Добавили, а потом пришло время ехать на станцию встречать его жену. Запрягли, уселись в сани, а так как там гроб стоял, положили его в гроб. Приехали на станцию, жена в слезах - «На кого ты нас покинул» а он из гроба : «Не реви, дура, живой я». Вот так и стал он еще и «мороженным».

Работал одно время на ББС плотником Виктор Гусев (балкон лабораторного корпуса одна из его работ). Был уволен за пьянку, работал потом наблюдателем в заповеднике, в Городецком пороге. Шел я на вельботе в Пояконду, а на Великом, чуть ближе к оконечности, увидел машущего руками человека. Это был Гусев, он попросил захватить его в Пояконду. Я его подобрал. Он сказал, что собирается в Кандалакшу за врачом - жена рожать собралась. Через три дня я опять был в Пояконде и встретил там пьяного Виктора: в Кандалакшу он так и не попал, а жена его, как потом узнали, родила и без посторонней помощи.

В Пояконде жизнь была весьма оживленная: там был леспромхоз, работали два магазина, был клуб. В один из воскресных дней мы с Леной Майер пошли на лыжах за продуктами. Затоварились, собрались в обратную дорогу, и тут я увидел афишу - в понедельник в клубе будет демонстрироваться фильм «Алые паруса». Грин был тогда самым любимым моим писателем и в понедельник после рабочего дня я опять пошел в Пояконду. Фильм не состоялся по обычной причине - киномеханик «заболел». Перенесли на вторник. Во вторник - опять на лыжи и в путь, на сей раз успешно. Фильм, правда, немного меня разочаровал - наверное, из-за потраченных усилий.

Что было потом

Вернулся я на ББС только через тридцать лет... Получилось так, что П.В.Матекин, который был тогда директором биостанции, подал заявление об отставке и эту должность предложили Гере Новикову. Он решил дать свое согласие при условии, что я займу там должность главного инженера. Ему предстояло участие в длительном рейсе и летом он, естественно, не мог присутствовать на ББС. Я согласился. Биостанция никогда не уходила из моей памяти. И до, и после биостанции много было разных событий, встреч, экспедиций. Были Курилы, Камчатка, Атлантика, Новая земля, Кольский полуостров - все это оставляло свой след, но память о биостанции внесена в « Красную книгу событий» моей жизни. И снилась мне эта биостанция чаще всего остального.

В Пояконде картина была безрадостная: перекошенный причал, разграбленный склад, (даже полы разобрали) - ситуация вполне обычная по тем временам всеобщей разрухи и, к сожалению, привычная - по всей стране как будто Атилла с полчищем гуннов прошелся. И на биостанции та же картина - груда поломанной техники, покосившиеся столбы, отсутствие горючесмазочных материалов ( и любых других), спившийся в основном народ. За эти годы изменилось многое, в том числе и некоторые детали пейзажа. Так, Каменушка, которую раньше заливало высоким приливом, стала почти лудушкой, а лудушка Сеннушка заросла соснами. Очень сильно изменилась Молочница - пятьдесят лет назад на ней росло несколько чахлых сосен, а теперь она сплошь покрыта лесом.

Петру Владимировичу с большими усилиями удавалось поддерживать на плаву тонущую из-за всеобщей разрухи биостанцию, закончить пристройку к аквариальному корпусу, отдать в ремонт сейнер в Архангельск ( где он и застрял на долгие годы). Остался на ходу «Научный» . Дорка. и железный мотобот.

Однажды ночью беспокойно лаяли собаки. Я вышел: какие-то парни тащат из аквариалки вещи, замок взломан. Одного из них я убедил вернуть украденное, и он, хоть и с ножом в руках, согласился. Лодка у них была у ветряка, они ее разгрузили и отплыли в Пояконду. Разгрузили, как оказалось, не все - утром обнаружили пропажу гидрокостюма и ещё каких-то вещей. Тогда Анатолий Федорович поехал на « разборку» в Пояконду и вернул все обратно. Как это ему удалось - я думаю, помог опыт работы фининспектором

Человек он спокойный, рассудительный и умеет убеждать. Он и Антонина - на них тогда и держалась биостанция.

Валера и Сережа Мардашевы пили неумеренно, но совесть не пропили окончательно. Валеру удалось уговорить бросить пить - он поехал в Москву и закодировался, был полон желания начать новую жизнь - но надорвался, сердце не выдержало. Сережу пришлось снять с должности капитана, т.к. были у него проблемы со здоровьем, и медкомиссия Кандалакши не продлила его права.

Петр Владимирович очень предусмотрительно, хотя и не совсем законно, при приёме на работу брал и заявление об увольнении без даты и клал их в сейф. Это как-то сдерживало народ от полного беспредела, однако не повышало их профессиональных качеств. Пришлось воспользоваться этими заявлениями - уволить Корнилова после многодневной пьянки в Пояконде, потом и Никифорова - вернувшись однажды на «Научном» из Пояконды (куда он смотался, естественно, без разрешения) был до такой степени пьяным, что свалился в воду между катером и причалом - я с трудом его вытащил. А накануне он на трелевочнике (тоже в нетрезвом виде) прыгал по камням на литорали. Потом пустил в ход заявление «капитана флота» Зайцева - он летом со всем семейством жил на ББС как на даче, делать ему было абсолютно нечего, но себе, как плавсоставу, начислял столько переработок, сколько дней на биостанции он не находился.

Плавсостав, надо сказать, находился в привилегированном положении. От навигации до навигации они использовали отгулы за «переработку», разъезжались по домам, получали зарплату и ничего не делали. При Перцове вначале плавсостав круглый год работал на биостанции, принимая участие в общих работах, но со временем, поднаторев в трудовом законодательстве, стали требовать все, что следовало. А так только Дима Шишов добросовестно трудился, выручая в трудных обстоятельствах. Спешилов после случая с «пожаром» сам написал заявление об уходе. По моему глубокому убеждению (которое многие не разделяют) не стоит держать бездельников и пьяниц только для заполнения штатного расписания и для сохранения местного «колорита» для приезжающих ненадолго - вреда от них больше, чем пользы.

Жизнь на биостанции, пока было электричество, как-то еще теплилась. Финансирования не было, приходилось «выкручиваться». Например, обменял я списанную холодильную установку на цемент в... тюрьме в Зеленоборске, благодаря знакомству с начальником, который иногда заезжал на ББС по дороге на рыбалку. Деньги на горючее зарабатывали извозом - туристов развозили по островам.

По гранту РФФИ купили для биостанции УАЗ, т.к. машины, которые числились на балансе, пришли в полную негодность. На ходу был только ГАЗ-53, лет ему было под пятьдесят. От самосвала в Кандалакше осталась только рама , газончик , хоть и стоял в гараже, тоже был грудой металлолома. «Урал» из Пояконды зимой притащили на биостанцию для ремонта. Кроме прочего, я рассчитывал на этом УАЗе ездить в Кандалакшу за продуктами. Прикомандированный для этой цели водитель с машиной из университетской автоколонны во время летней практики жил на биостанции с женой и двумя сорванцами, которые по ночам шастали повсюду и обязательно что-нибудь ломали. Они занимали столь дефицитное жильё, два раза в неделю машина ходила в Кандалакшу, а остальное время водитель бездельничал. Я, по наивности, полагал, что, взяв на себя продрейсы, мы сможем на средства, предусмотренные на содержание машины с водителем, улучшить питание студентов. Ничего, естественно, не вышло из этой затеи. УАЗ ходил в Кандалакшу, а деньги эти нам не достались.

На балансе биостанции висело в то время масса оборудования и материалов, давно пришедших в негодность или разворованных и много времени пришлось потрать на инвентаризацию и списание.

Потом за долги (смешные с точки зрения энергетиков) свет отключили. Это был натуральный «конец света». Обогрев аквариального корпуса, домов, режимного склада был только за счет электроэнергии - угля не было, котлы текли, требовали ремонта, с дровами тоже была проблема. Факультет перечислял небольшие суммы на горючее, но их не хватало для нормального функционирования дизелей - их заводили только в случае крайней необходимости, да и были они на последнем издыхании. А долги за свет - 20 млн. неденоминированных рублей университет так и не смог отыскать. После того, как свет отключили, университетское начальство заверило меня, что в ближайшее время расплатится с долгами и я в разговоре с начальником сетей, которые перепродавали нам электроэнергию, передал это обещание. Свет включили, но потом мне пришлось краснеть за невыполненное обещание. Свет опять отключили - на время. Через месяц попытались включить, но сработала защита. ЛЭП пришла в полную негодность, т.к. столбы, не обработанные антикоррозионным составом (в целях, наверное, экономии) отсырели и сгнили, пошли многочисленные пробои. Группа монтажников прошла по трассе в поисках слабых мест, но чуть было не произошел несчастный случай - обвалилась под тяжестью монтажника сгнившая перекладина. Приговор был однозначный - надо менять столбы!

Тем временем началась практика, возникли проблемы с кухней, задействовали походные кухни, когда-то предусмотрительно приобретенные Перцовым. Для работы с электроприборами гоняли дизель, потом некоторые обзавелись своими генераторами. Зимой, в морозы, было очень непросто.

Были попытки использовать «телефонное право», но Коган (начальник сетей) только посмеялся: « Если у вас такие покровители, то почему они не смогли добыть для вас такую мизерную сумму? У меня отпускные такие». Ничего себе - подумал я. У нас максимальная зарплата была, кажется, у Таурьянина со всеми выслугами и полярными где-то около 500 тыс.(500 р. по нынешнему).У остальных - 200, 250, максимум 300 тыс. Выручали премиальные за счет экономии по штатному расписанию и ректорские надбавки. На почте в Пояконде, где я получал на всех зарплату по доверенности, удивлялись ее мизерности.

Была еще эпопея с землеотводом. Давным - давно решением Совета Министров Карелофинской тогда еще АССР Московскому Университету выделили 600 га.- весь Киндо-мыс до Ершовских озер. Когда началась перерегистрация земельных участков, поселку Приморский (ББС) отмерили 15 га. И акты выписали на 15 га., и на 600 га., но выдали только первый, а второй застрял в Лоухах, в охране природы. Выяснилось, что было решение, но не было постановления (или наоборот?), поэтому акт на Киндо-мыс так и не получили.

Я не надеялся на улучшение ситуации, перспектива казалась мне безнадежной. Написал докладную декану с предложением прервать на некоторое время летнюю практику, прислать бригаду специалистов для латания дыр. Тяжело было видеть развал биостанции и осознавать полную свою беспомощность что - либо изменить, к тому же здоровье стало подводить, и я уволился.

События послеперестроечных лет свежи в памяти у многих, поэтому не стоит о них много писать, тем более что до прихода А.Б.Цетлина это были годы «застоя». Исправно проводили летнюю практику студенты, приезжали школьники, работал стройотряд , но обеспечить им фронт работ было трудно из-за отсутствия финансирования (а поэтому и стратегии) а потом - и электроснабжения. Так, делали кое-что по мелочам, но, в основном, пели и пили (или наоборот).

Статус поселка создал для биостанции немало проблем: например, Корнилов, когда я его уволил, собирался приватизировать свою квартиру, т.к. дом его в Черной речке сгорел и жить ему было негде. Пришлось потратить немало усилий, чтобы пробить ему квартиру в Чупе. К Никифорову постоянно заваливались гости, пьянствовали и дебоширили, а поди прогони - не имеем права, поселок!

Однажды зимой Корнилов со своей женой ушли в Пояконду и там надолго застряли у каких-то своих родственников. В своей квартире, уходя, оставили щенка и котенка. Через неделю стали слышны их вопли о помощи. С моего позволения дверь взломали, щенка приютила Оля Козлова, а котенок гулял сам по себе, и мы его подкармливали. Но упали сильные морозы и обнаружили мы бедного котенка совсем замерзшим - он даже на наважину не отреагировал. Взяли мы его в дом - к сильному неудовольствию нашего кота Пуха и собаки Черныша. Первые дни котенок сидел, закрыв глаза, возле калорифера и ни на что не реагировал. Потом, наконец, обратил внимание на молоко и рыбу. Тут оказалось, что половина хвоста у него отморожена, пришлось ампутировать. Кот спокойно перенес операцию и выжил. Теперь это большой красивый кот серый с белым, с длинными, как у зайца, задними лапами ( подозреваем, что мамаша его с рысью гуляла) , живет у нас, но остался заторможенным.

При мне на биостанции Гаврук уже не работал, но напоминал иногда о себе. Он был большим другом Петра Владимировича - он именовал Гаврука «Владимиром Вольфовичем». Каким- то образом отсудил он себе один из двух ББСовских гаражей в Кандалакше и устроил там бункер со всеми удобствами. Его «квартирный вопрос» не обошел стороной - по объявлению списался с «одинокой женщиной» под Питером, продал квартиру и поехал к ней...вернулся без денег и совершенно холостой.

Вернулся однажды «Научный» из Пояконды и на причал выкатился маленький человечек бомжеватого вида. Это был Витя Шкаликов - его фамилия соответствовала его росту. Он обратился ко мне с просьбой взять его на работу, отрекомендовался «потолочным» сварщиком. Как потом оказалось, сварщиком он был действительно, отличным. Для начала я попросил Широкову накормить его. Он рассказал, что работал когда-то на биостанции, был уволен, естественно, за пьянку, работал в Кандалакше. Тяга к перемене мест подвигла его на «выгодный» обмен своей квартиры на квартиру где- то на Юге. Закончив формальности, поехал на новое место жительства, и , конечно, ничего не получил. На обратном пути его ограбили, кое-как добрался до Кандалакши и стал «бомжом». А был он весьма начитан, разбирался в современной музыке, играл на гитаре и сочинял стихи. И, конечно, пил - но сдержано. Таурьянины его на дух не переносили и, когда я ушел с биостанции, его тут же уволили. Приезжал он в Москву, разыскал меня (я тогда в фирме работал). Я снабдил его деньгами на обратную дорогу и после этого ничего о нем не слышал.

В «Стране ББС» много неточностей в оценке событий из-за незнания истинных причин и предвзятости. Например, кто-то рассказывает о том, как разбойники - гидробиологи умыкнули с ББС баржу. На самом деле, эта десантная баржа - подарок контр - адмирала, родного дяди Вишенского, гидробиологической экспедиции. Так как в штатном расписании экспедиции не было должности капитана и механика, баржу приказом ректората угнали на биостанцию. Так что «захват» баржи был не совсем уж пиратским.

Любая ситуация в пересказе разных людей, как бы не стремились они быть объективными, обязательно не будет совпадать не только в деталях, но и в оценках: дело тут не только в забывчивости, но и в индивидуальном взгляде. Уж так устроен человек, что он не может быть полностью объективным даже при искреннем желании говорить «правду и только правду». Эту поправку следует иметь в виду и не осуждать за невольные неточности.

А.А. Георгиев, бывший механик, бывший гл.инженер
 Беломорской биологической станции МГУ.

вернуться на главную