Бродский Юрий. Соловки. Двадцать лет особого назначения. – М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2002. Фрагменты

Журнал «Соловецкие острова». Начал выходить с марта 1924 года (до № 2 1925 года назывался «СЛОН»). В первом номере было 29 страниц. Печатали вручную 5 экземпляров, в красной бархатной обложке с вклеенными фотографиями и карикатурами и еще 12 экземпляров без фото и карикатур. Второй номер вышел тиражом 50 экземпляров на 90 страницах. Сдвоенный № 9-10 печатался уже типографским способом на 120 страницах в количестве 200 экземпляров. Тираж постоянно рос до 300-600-900 экземпляров, а цена уменьшалась от 5 рублей до 60 копеек.

В 1927-1928 гг. «Соловецкие острова» не выходили, их слили с издававшимся в Ленинграде журналом «Карело-Мурманский край». С 1929 года издание «Соловецких островов было возобновлено, но № 5 в 1930 году стал последним.

Одним из интереснейших персонажей каторги был старый профессор Кривош-Неманич. Вся его долгая жизнь была сплошным, жадным и страстным накоплением всевозможных знаний.

Родом серб, он знал около тридцати языков, в том числе и древнеегипетский, древнеарийский, арамейский, изучил, кроме того, ряд наук, которые берутся многими в кавычки: магию, хиромантию, систематику шифров. В последней профессор достиг больших знаний и успешно выполнял специальные работы по зашифровке еще при императорском правительстве. Пришедшие к власти большевики тоже воспользовались его знаниями в этой области.

Я не знаю, добровольно или по принуждению он работал на них, но скоро стряслась беда. Кривош-Неманич был арестован, вероятно, вследствие того, что слишком многое узнал, и получил десять лет Соловков.

- Спасибо, - сказал всегда любезный и остроумный старик, - я предполагал умереть через два-три года, но теперь считаю себя обязанным дожить до девяносто четырех лет, выполняя предписание Советского правительства.

На Соловки он попал с особым «паспортом», предписывавшим предоставление ему сносных жилищных условий, но и строжайшую слежку за ним.

Эйхманс, пораженный объемом и разнохарактерностью знаний профессора Кривоша, спросил его:

- Интересовался, - ответил тот, - кое-что помню.

- Назначаетесь заведующим метеорологической станцией!

Метеорологическая станция на Соловках была создана монахами и успешно обслуживала монастырскую навигацию и рыболовную флотилию… Кривош-Неманич ее заново оборудовал. Живя при ней в отдельном доме, в сравнительно хороших условиях, он беспрерывно находился под наблюдением. Получая пропуск в Кремль, он ходил туда в сопровождении сексота, которого, между прочим, знал великолепно. Доклады профессора Кривоша в зале соловецкой библиотеки, которые он делал на самые разнообразные темы, всегда собирали много слушателей. И не только из среды интеллигенции. Он был превосходным «легким» лектором, просто и занимательно излагавшим самые сложные вопросы науки.

Газета «Новые Соловки» 19 июля 1925 года. Стр. 304.

Этот день останется историческим днем для интересующихся природой вообще, и в частности природой Соловков. Соловецкое отделение Архангельского Общества Краеведения открывает две крупные ячейки природоведения: Биосад и Музей.

В одиннадцать часов все приглашенные участники (по особым билетам) соберутся в Музей, откуда, осмотрев собранные там коллекции с пояснением, направятся в Биосад (бывший живоносный источник), о значении которого выступят докладчики Глаголев и Некрасов, после чего будут приветствия от УСЛОН, от ячейки РКП (Российской Коммунистической Партии), от СОП (Соловецкого Особого Полка) и комсомола.

Вечером в театре 1-го Отделения состоится спектакль, на который приглашаются также участники торжества.

- У меня на Соловках любой специалист найдется, - говорил Эйхманс, своеобразно гордившийся населением своей сатрапии.

Он был прав. Кого только не было на Соловках того времени! ….

К чести Эйхманса надо сказать, что он до 1927 года легко предоставлял всем желавшим и умевшим работать возможность развития их инициативы в любой области труда…

С одной из первых партий в 1924 году прибыл на остров учитель зоологии одной из станичных кубанских гимназий казак Некрасов[1]. Ничем особым он не блистал, был рядовым провинциальным учителем, но свой предмет любил и не по-книжному, не схоластически, а живо, страстно, пламенно, тесно связывая теоретическую премудрость с ее основой – жизнью животных.

Случайно он попал на отдаленную от Кремля командировку, вернее, на наблюдательный пост охраны на побережье. В этом глухом углу острова гнездилось много гаг. Некрасов набрал птенцов и приручил их, одомашнил, как он говорил. Статью о своем опыте и о возможных выгодах его промышленного использования он поместил в только что начавшей выходить еженедельной газете «Новые Соловки». Потом дал туда же другую, с очень смелой и, может быть, необоснованной гипотезой о происхождении Соловецких лабиринтов…

Статьи были замечены. В результате Некрасову были предоставлены широкие возможности для развития опыта превращения гаг в домашних птиц. На берегу прозрачного озера был организован Соловецкий Биосад[2].

Некрасов любил, хотел и умел работать. Умел и попасть в тон, заинтересовать кого надо своей работой. Он предложил Эйхмансу разводить ценную по своему меху американскую, вернее, нью-фаундлендскую, ондатру, а также черно-бурых лис. Эйхманс «клюнул», как клюют, вернее, «клевали» большевики на все новое, неизвестное.

К 1927 году некрасовский питомник вырос в небольшую биостанцию, которая была связана с Академией наук, выполняла ее задания по изучению флоры и фауны Белого моря не только в его верхних слоях, но и в таинственных глубинах.

В трудах Соловецкого Краеведческого Общества вышла монография об ондатре. Работа была написана так, что на материке подумали, будто Соловецкий звероводческий питомник уже имеет этих зверьков.

Со всех концов страны стали поступать заявки: «Просим выслать шесть пар племенных ондатр… десять, двенадцать пар…». Всюду желали разводить ценного пушного зверька. Создалось неловкое положение – неудобно признаваться, что нет ни одной ондатры, но отвечать-то надо. Что же делать? Обратились к прирожденному дипломату, ученому секретарю СОКа Петряеву.

- Очень просто, - творческая сила мысли, - отвечайте всем: «Записаны в очередь».

Так и отвечали, но ученый секретарь получил от высшего начальства предупреждение:

- Не уедешь с острова, пока в питомнике не будет ондатр!

И однажды ондатры появились. Их начали успешно разводить в питомнике пушных зверей на маленьком островке, расположенном в морском заливе Глубокая губа, недалеко от Кремля, а затем выпустили в озера.

Биостанция, на которую мне удалось устроиться, базировалась в так называемом Филипповском скиту, в километре от Кремля по дороге на Муксалму. Первоначально там был организован Зоосад – в клетках сидели Соловецкий северный олень и какая-то крупная хищная птица, больше, кажется, никого не было. Когда эти животные, не выдержав концлагерного режима, погибли, они были превращены в чучела для краеведческого музея, а Зоосад переоборудован в Биостанцию. Только ворота на съезде с муксалмской дороги к означенному объекту сохраняли еще гордое резное наименование – ЗООСАД.

Пройдя через эти ворота, я оказался на берегу небольшого округлого озера – Биосадского; прямо впереди по этой дороге виднелся небольшой белый дом начальника Соловецкого водного транспорта Степанова. Я повернул направо, взору открылся вид на довольно красивую деревянную церковь, не слишком старой архитектуры; между церковью и домом Степанова виднелись небольшое деревянное строение типа хозяйственной постройки или барака для летнего помещения «обслуги», а также небольшая конюшня для личной лошади Степанова. А вокруг всего этого комплекса вековой хвойный лес – обитель тишины и спокойствия. Я вошел в церковь, то есть на Биостанцию: помещение светлое за счет больших окон; ничего специфически церковного не сохранилось, печка-времянка, стол, скамья и два топчана. Справа и слева от центрального помещения, в которое я попал, белые закрытые двери. В левой комнате, где первоначально был алтарь, обитали ученый секретарь СОКа Петряев и заведующий Биостанцией Захваткин, о чем свидетельствовала табличка на двери, а над входом в правую комнату надпись: ЛАБОРАТОРИЯ.

После повторного стука эта дверь приоткрылась, высунулся научный руководитель Бостанции заключенный Захваткин:

Вошел, мельком огляделся: посреди комнаты – большой длинный стол, на нем красовался микроскоп, окруженный разнообразной химической посудой, что создавало видимость настоящей лаборатории. Электрическая лампа под зеленым абажуром свисала над столом. Справа на стене – три лисьи шкурки и целая связка беличьих; на них невольно задержался мой взгляд.

- Это трофеи наших охотников, - сказал Захваткин.

- Совсем неожиданно для Соловков, - удивился я.

- О, неожиданностей здесь предостаточно. Ну да ладно, давайте лучше приступим к делу.

Он достал из-под стола большую картонную коробку из-под конфет, чем-то наполненную, которую, несмотря на ее значительный объем, без труда поднял на стол. И неудивительно: коробка оказалась наполнена пустыми ракушками.

- На Соловках есть все! Пошли, - сказал он и, подхватив коробку с ракушками, потащил ее в другую комнату, ту, что направо.

- Вы со штангенциркулем когда-нибудь работали?

- Какой там секрет, в зоопарке, когда был юннатом, измерял лягушачьи лапки.

- Ну тогда объяснять нечего: берете раковинку и делаете три замера: длину входного отверстия, его ширину и высоту витка, вот так. Ясно? Все данные измерений записываете и берете следующую раковинку. Вот вам штанген, тетрадка и карандаш.

- Видите ли, все раковинки вроде бы одинаковые, и только путем измерений, методом вариационной статистики, на большом количестве исходного материала можно в итоге вычертить любопытнейшую кривую…

- Очень! Только на Соловках и можно провернуть такую научную исследовательскую работу.

Итак, я стал работать на Биостанции. После утренней поверки и развода я на целый день уходил из Кремля, радуясь морозному утру и отсутствию какого-либо надзора, спокойно производя в холодном помещении бывшей церкви «очень важные» измерения ракушек.

Иногда Захваткин целые дни, как одержимый, просиживающий за микроскопом, приглашал и меня взглянуть на какого-нибудь редкостного «зверя», вдруг появившегося в поле зрения его окуляра. Действительно, микромир был интересен и разнообразен, хотя я и не разделял тех восторгов, которые испытывал гидробиолог, созерцая «зверей», копошащихся в капле мутной воды, но все же находил это занятие более интересным, чем то, которым приходилось заниматься мне.

Попутно я узнал, что такое «планктон» и что такое «бентос», какое значение для развития микромира имеют температурный режим и химический состав воды, какой вред оказывает сероводород для развития жизни на дне водоемов и почему он там накапливается. Вообще, Алексей Алексеевич Захваткин оказался общительным, легким человеком, увлеченным своей наукой и весьма далеким от какой-либо политики.

В непосредственной близости от каменной дамбы, объединяющей главный Соловецкий остров с островом Муксалминским, находится неширокий пролив, ведущий в большое внутреннее море, врезающееся в Соловецкий остров. Это внутреннее море – Глубокая губа – усеяно множеством покрытых лесом островов и островков. На трех больших островах – Лисьем, Песцовом и Кроличьем – расположился Соловецкий Пушхоз. На зооферму можно было попасть переправившись на лодке через пролив или с противоположного ему берега Глубокой губы, от Варваринской часовни – тоже на лодке. Заведовал Пушхозом финн Туомайнен Карл Густавович [3]. Карл Густавович отсидел три года и остался служить по договору с ГПУ.

Жил Туомайнен в отдельном домике на Лисьем острове с женой Полиной Андреевной.

На острове Карл Густавович, хоть человек в прошлом партийный, не пошел сразу в лагерную администрацию, а начал почему-то со скромной должности кучера у начальника лагеря Эйхманса. И вот он как-то в разговоре с Эйхмансом предложил организовать в лагере разведение кошек на мех и собак на племя. Выращивание кошек было вскоре прекращено, но собачий питомник остался, а Туомайнену поручили заняться разведением красных лисиц.

Позже из Америки были приобретены черно-серебристые лисы, и основан настоящий промышленный питомник пушных зверей. В Германии закупили сорок шесть шиншилловых кроликов. Из Забайкалья привезли диких соболей, которые в апреле 1930 года дали первый приплод.

На Соловки монахами в стародавние времена были завезены олени. С течением времени они измельчали вследствие вырождения, и величина их не превышала роста средней козы. Для прилития новой крови было завезено стадо настоящих северных оленей, вероятно, отобранных при «раскулачивании» у какого-нибудь «кулака»-самоеда.

Наблюдением за оленями, за разведением также в вольном состоянии американской мускусной крысы ондатры и другими звероводческими делами ведал Анатолий Эсперович Серебряков, профессионал, присланный из СОКа…

Вообще, пушное хозяйство не имело бутафорского вида, и развернутый потом на материке из Соловецкого Пушхоза питомник давал лучшие по Союзу шкурки.

С первого взгляда кажется странным: хозяйство в руках чекистов, но блестяще поставленная работа, однако ларчик открывался просто. Здесь, на изолированных от всего лагеря островах питомника пушных зверей, чекисты отступили от своих принципов и дали людям суррогат свободы в труде и в быту. Они поставили во главе дела не выдвиженца, а профессионала, и не очень допекали коммунистическо-чекистскими принципами.

В период существования Пушхоза в нем не было охраны и административной опеки над специалистами, отсутствовало угнетение младших старшими, сексоты были редкостью. Если прибавить сюда хорошее питание и отличные, после Кремля, жилищные условия, то станут понятны и хорошие показатели, и даже рекорды дружной семьи пушхозовцев.

[1] Некрасов М.И. прибыл на Соловки в июле 1924 года.

[2] Приказ о создании Биосада в скиту Живоносный Источник подписан 13 марта 1925 года, заведующим назначен Некрасов М.И.

[3] Туомайнен Карл Густавович (1893 г.р.), уроженец Финляндии, возглавлявший пушное хозяйство в Карелии, арестован в сентябре 1937 года и репрессирован «по 1 категории», то есть расстрелян в 4 часа утра 28 декабря 1937 года. Вместе с ним в то утро были расстреляны еще 137 человек.