Иванова-Казас О. М.
Беседа 26 января 2005 г. Записала и обработала А.Горяшко
Иванова-Казас Ольга Михайловна
(1913-2015). Профессор кафедры эмбриологии ЛГУ. Автор уникальных курсов
«Сравнительная эмбриология беспозвоночных», «Бесполое размножение животных».
Автор учебника (совместно с Е.Б.Кричинской) по сравнительной эмбриологии
животных (1988) и редактор «Практикума по эмбриологии животных» (1989).
Автор фундаментального труда в 6 томах по сравнительной эмбриологии
беспозвоночных животных, монографий «Бесполое размножение животных», «Очерки
по филогении низших хордовых» и «Сравнительная эмбриология животных». Один
из старейших (с 1934 г.) членов Санкт-Петербургского общества
естествоиспытателей, Почетный член общества. Лауреат международной медали
А.О. Ковалевского за выдающиеся заслуги в развитии сравнительно-эволюционной
эмбриологии животных.
С 1977 года профессор-консультант, с 1985 года - на пенсии. Автор книг: «Почти все о русалках и кое-что о других химерах и чудищах» (2001, 2005), «Мифологическая зоология» (2004), "Метаморфозы и трансимагинации" (2004), "Птицы в мифологии, фольклоре и искусстве" (2006), "Беспозвоночные в мифологии, фольклоре и искусстве" (2006), "Животные в мифологии и изобразительном искусстве: история размежевания фантастической и научной зоологии" (2011).
Я училась на кафедре зоологии беспозвоночных животных Ленинградского университета, В то время большинство студентов этой кафедры специализировалось по паразитологии, и только трое студентов, Варвара Алексеевна Цвиленева, Алексей Георгиевич Кнорре и я, больше интересовались эмбриологией животных.
Посередине в 1-м ряду – А.Г. Кнорре, во 2-м ряду вторая слева – О.М. Казас, третья - В.А. Цвиленева. 1934 г.
Из архива О.М. Ивановой-Казас
Поэтому нам решили дать темы для дипломных работ по эмбриологии некоторых морских животных. Но надо сказать, что подготовлены к этой работе мы оказались недостаточно хорошо. На кафедре был очень хорошо поставлен так называемый большой практикум, который давал очень хорошие навыки лабораторной обработки зоологического материала – вскрытия, изготовления гистологических препаратов, срезов, как по этим срезам сделать реконструкцию целого организма и т.д. А вот как собирать материал в полевых условиях и организации прижизненных наблюдений нас не научили. Хотя руководитель у нас был прекрасный – доцент Андрей Петрович Римский-Корсаков, ему по-настоящему следовало бы нас сопровождать, но этого почему-то не произошло.….
Итак, в 1935 году нас отправили в Умбу. Билеты на практику нам оплатили. Те, кто получал стипендию, тот ее и получал. Но лично я стипендии не получала, потому что тогда считалось, что мне, как дочери врача, помогать учиться незачем. Это потом уже стали стипендию платить по успеваемости, а в мое время платили только тем, кто был от станка или от сохи. Мне из дома присылали 40 рублей в месяц, и этого было достаточно; стипендия примерно такая же была, может чуть-чуть больше.
Приехав на станцию, мы по молодости лет больше интересовались людьми, с которыми приходилось иметь дело, чем самой станцией и ее работой. Как я уже говорила, мы не имели ни малейшего представления, как ловить животных в море. Но там был милейший сотрудник – Юрий Семенович Гурвич. Из тех людей (есть такая порода), которые охотно бросят свою собственную работу, чтобы помочь кому-то другому.
Георгий Семенович Гурвич.
Из архива Зоологического института АН.
И он, хотя совсем был не обязан с нами нянчиться, научил нас, как драгировать (драгировали мы сами с карбаса, никто нам не помогал), как собирать планктон планктонной сеткой и т.д. Наш улов был мешаниной всевозможных животных. Большинство из них (не всех, конечно, это невозможно) Гурвич знал и говорил нам, как они называются. Так что он нас познакомил с местной фауной. Он вообще был очень приятным человеком, и мы с ним беседовали на самые разные темы. Между прочим, именно он познакомил нас с замечательными стихами Омара Хайяма. Я очень люблю эти стихи (продолжаю их любить до глубокой старости), часто их вспоминаю, и они всегда ассоциируются у меня с Ю.С.Гурвичем.
У Гурвича была также очень милая жена. Сам он занимался бентосом. Жена тоже работала на станции. Я помню только, что ее звали Еленой, а называли Лелькой-микронуклеус, так как она была небольшого роста, очень живая, остроумная женщина.
Еще на станции был сотрудник (кажется планктонист) Кречман (фамилия явно немецкая). Он тоже был очень интересный человек, и тоже знал много разных стихов. Кречман участвовал в работе какого-то драмкружка; они там ставили какие-то современные пьесы, в одной из которых он играл фашиста и кричал - «Хайль, Гитлер» или что-то в этом роде. И я боюсь, что это ему стоило жизни, так как потом он был арестован и исчез с лица земли. По-видимому, он исполнял свою роль слишком выразительно, и это кому-то не понравилось.
Директором станции был некто Тирон. С самим Тироном мы общались мало. Вообще я тогда была еще девчонкой, и мои воспоминания и впечатления о людях имеют случайный и отрывочный, поверхностный характер. А жена Тирона, кажется, ее звали Зоя, по образованию была чуть ли не этнограф. И говорят, что она когда-то работала или училась у Арсеньева - того, который писал о Дерсу Узала. Чем занималась супруга Тирона на станции, я не знаю. Мне известно только, что она специально аккуратненько нарезала газету и снабжала этими стопочками уборные. А когда сотрудники отправлялись в какой-нибудь рейс, она тоже нарезала им газету, но помельче – команде для цигарок.
У Тиронов были два мальчика-близнеца: Феденька и Юренька. Но эти близнецы были совершенно разные. Феденька был благообразный флегматичный малоподвижный пай-мальчик, а Юренька был живчик и с ним вечно что-то происходило – то он падал с дерева, то падал в воду и т.д. Самой интересной в этом семействе была мать Тирона (у нее была фамилия Бонч-Бруевич, но сотрудники называли ее заочно бабушкой Бонч-Перебонч). Она была очень интересной и общительной женщиной и часто разговаривала с нами на разные темы.
Здание биологической станции в Умбе. Фото 2004г.
Между прочим, станционный дом был деревянным и очень щелястым. Вы представляете, сколько там было клопов?! Я думаю, что бороться с клопами в таких домах вообще невозможно. И вот бабушка делала наблюдения над своими внуками близнецами. Ночью, когда они спали в одной кровати, она заметила, что все клопы лезут к одному и не лезут к другому. Я, к сожалению, не помню, кого предпочитали клопы, но думаю, что они должны были предпочитать этого живчика Юриньку. Наверное, он был более потливый или от него исходили какие-то особенно привлекательные флюиды. Бабушка с интересом нам все это рассказывала. Конечно, это все глупости, но они мне запомнились.
Станция, в сущности, дала нам только две комнаты (одну для работы, а другую как спальню) и карбас. Я и Варя жили в одной комнате с аспиранткой кафедры эмбриологии нашего университета Ксенией Александровной Калининой. Мы с ней подружились на многие годы, но, к сожалению, она очень рано умерла (во время войны). Мы спасались от клопов тем, что под ножки кровати ставили жестянки с водой. Столовой там не было, питались, мы большей частью в сухомятку, покупали что-то в магазине. А где спал Кнорре, я не знаю.
Тирону очень не нравилось, что когда мы работали в лаборатории (например, разбирали свой улов), мы часто пели. Он не понимал, как можно работать и петь. А мы возражали, что зав.кафедрой зоологии беспозвоночных проф. В.А.Догель, работая с микроскопом, всегда что-то напевал или насвистывал. Тирон только пожимал плечами. Но он в наши дела особенно не вмешивался.
Никаких фотографий от этой нашей поездки не осталось, так как среди нас не было фотографа. В те времена даже часы не у каждого студента были, не то, что фотоаппарат. Но у меня сохранилась картинка, изображающая, как мы трое драгируем.
Это полудетский рисунок в юмористическом духе. У нас была привычка в шутку сравнивать объем каждой драги с выменем какого-нибудь животного. И почему-то мы воображали, что у гиппопотама должно быть очень большое вымя, хотя на самом деле это, возможно, вовсе и не так. И на картинке изображено, как я вытаскиваю драгу величиной с гиппопотамье вымя, а Варвара и Кнорре сидят на веслах. А самой станции на картинке нет.
Конечно, нам ближе всего был Гурвич. К Гурвичу приехал погостить его приятель Михаил Яковлевич Асс.
Михаил Яковлевич Асс
Из архива кафедры зоологии беспозвоночных СПбГУ
Этот Асс, тоже выпускник нашей кафедры, энтомолог, из таких же очень остроумных, живых евреев. У них с Гурвичем было очень много общего. И этот Асс привез с собой еще какого-то приятеля. Это просто для развлечения они туда приехали. И устроили там литературный вечер, посвященный Гумилеву, ни больше и не меньше. Гумилева мы тогда тоже уже знали и любили. Вообще все зоологи, которые были связаны с морем, знали и помнили «Капитанов» Гумилева. На этом вечере кто-то что-то рассказывал, какие-то биографические сведения о Гумилеве, читали его стихи, читали собственные стихи. Между прочим, Асс тоже хорошо писал стихи и на него была написана эпиграмма: «Как многогранен Миша Асс, поэт, художник, ловелас. И даже кто-то раз сказал, что энтомологом он стал». Если не ошибаюсь, то и Кречман писал стихи. Конечно, сами мы тогда были еще студентами (правда, потом «вышли в люди» - защитили докторские диссертации), но Кнорре вышел из очень интересной семьи, был нашим доморощенным поэтом и активно выступал на этом вечере. А мы с Варей никакими талантами не отличались и только слушали.
Однако этот вечер имел очень неприятные последствия. Очевидно, об этом вечере донес кто-то, кто тогда был на станции. После того, как мы уже вернулись в Ленинград, арестовали Мишку Асса, Алешу Кнорре и того приятеля, который приезжал с Ассом. Из этого вечера устроили целое дело – на этом вечере «был поднят на щит» расстрелянный поэт-контрреволюционер. А я, между прочим, только на этом вечере и узнала, что он был расстрелян. Наши «герои» отсидели месяца по 2 или 3. Но в 35 году это было еще не так страшно. Их не только отпустили, но даже выплатили зарплату за пропущенное время. Если бы это было на 2 года позже, дело кончилось бы гораздо хуже.
При нас на станции был еще один студент – гидробиолог, Владимир Кузнецов. Кажется, на станции были еще студенты гидрологи, но мы с ними мало общались, так, случалось иногда немного поговорить. После нас в Умбе еще работал наш студент А.Гусев. В общем, эта станция никаких педагогических функций не имела, она выполняла какие-то специальные научные работы.
На станции было несколько ботиков, которые ходили в море с разными работами. Когда из рейса вернулась «Кайра», капитаном которой был Бен (Вениамин) Успенский, сотрудники устроили по этому случаю пьянку, на которую пригласили и нас. Но Тирон в ней (как и в Гумилевском вечере) не участвовал. Были Гурвич, Кречман, их жены еще кое-кто. Так что мы попали в довольно залихватскую компанию. За столом велись фривольные разговоры, и наш Кнорре тоже «выдал» по памяти «Бунт в Ватикане» А.К. Толстого. Мы с Варей старались держаться непринужденно и делали вид, что нисколько не стесняемся. Но все-таки для нас это было ново и интересно.
В общем, мы собрали в Умбе кое-какой материал. Мы там проболтались месяца два. Потом я и Кнорре поехали домой, а Варвара Цвиленева, такая авантюристка, задержалась на станции и нанялась коком на «Кайру». Она проработала на «Кайре» еще месяц.
Мне удалось собрать достаточно материала для дипломной работы. Потом я поступила в аспирантуру, в Институт экспериментальной медицины, и мне была дана тема для кандидатской диссертации, которая стала продолжением моей дипломной работы. Через два года (в 37 г.) мне потребовалось собрать дополнительный материал. К тому времени я вышла замуж за А.В.Иванова, и мы поехали в Умбу вместе, так как мне нужен был помощник - ведь драгировать в одиночку невозможно. За это время на станции произошли большие перемены. Я так поняла, что там почти все сотрудники сменились. Там появился новый сотрудник по фамилии Черновский. Видимо, человек приятный; мы с ним познакомились, но общались мало. Нам дали маленькую избушку, которая стояла совсем в стороне от станционного здания, мы там и жили, и работали. Поэтому мы с сотрудниками станции практически не соприкасались. Об этом втором пребывании в Умбе я уже ничего интересного рассказать не могу.
О том, как мы добирались до станции. До Кандалакши мы ехали поездом, а потом надо было плыть каким-нибудь попутным судном. За то время, что мы работали на станции, туда один раз на несколько дней приехал посмотреть, что мы делаем наш руководитель А.П.Римский–Корсаков. Он очень увлекался мифологией и взял с собой какие-то книжки по мифологии. По пути от Кандалакши до Умбы, он плыл на каком-то суденышке, на котором везли заключенных. Это были простые необразованные люди. И вот он сидел на палубе, развернув свои книги, а там картинки разные. Попутчики подходили и интересовались. Их очень смущали полуголые фигуры богов, им казалось это страшно неприличным. Но Андрей Петрович был очень милый и чудаковатый человек, и он всю дорогу рассказывал заключенным греческие мифы. Это не имеет отношения к станции, но это характеризует обстановку. А когда мы с мужем ехали из Кандалакши, мы оказались на военном суденышке, которое называлось «Отличник». Я запомнила название, так как это слово было тогда новым и еще не вошло в обиход. Так там на всех реях и мачтах висели и проветривались огромные куски копченой свинины. Вот тоже яркое впечатление, оставшееся от этой поездки. А сама эта Умба была пропитана запахом гнилой древесины (по реке там сплавляли лес). И видимо, там почему-то оказалась партия гниющих фруктов, так что еще примешивался туда запах гнилых лимонов. Это была такая омерзительная смесь. И это, к сожалению, все.
