Л.Н. Миронова. Дальние Зеленцы (1949-1962).
Телефон, радио, почта
Одной из самых больших зеленецких проблем того времени была проблема связи с внешним миром. О роли пароходного сообщения в нашей жизни я расскажу отдельно, а здесь пойдет речь о телефоне, радио и почте.
Как я уже сказала в начале своих записок, радио и телефон были в нашей жизни понятиями довольно условными, особенно в первые годы. Хотя дома у всех висели черные бумажные репродукторы, чаще всего из них вместо слов и музыки извергался кошмарный треск. Только в минуты затишья можно было услышать жизнеутверждающие «Последние известия» или концерт по заявкам радиослушателей, состоящий почему-то всегда из стандартного набора музыкальных произведений. Вот типовая программа такого концерта: «Танец маленьких лебедей», «Полет шмеля», «Полонез» Огинского, ария Ленского в исполнении то ли Лемешева, то ли Козловского, песни из фильма «Кубанские казаки», «Ландыши», «Мишка, Мишка, где твоя улыбка». Позже, в 57-м, после Московского фестиваля, хитом стали «Подмосковные вечера». Ну а на закуску всегда был хор Пятницкого. На большее фантазии радиослушателей не хватало.
Что касается помех, то особенно интенсивно радио начинало трещать в самые ответственные моменты. Например, в начале марта 53-го, когда передавали сообщения о болезни Сталина. В эти несколько дней вообще ничего, кроме треска, слышно не было; прорывались лишь отдельные слова, из которых можно было понять, что конец близок. Когда весть о смерти вождя и учителя все же достигла Зеленцов, все плакали. В том числе и мама… Я хорошо помню, как она поднимает меня утром 5-го марта из постели, застегивает на мне пуговицы, а по щекам у нее текут слезы.
Когда я потом спрашивала ее, почему она плакала, она оправдывалась тем, что ей было страшно, как бы не стало еще хуже. Ну не знаю, думаю все же, что в тот момент ее слезы были искренние, как у подавляющего большинства советских людей. Правда, через два года, мамина реакция на упоминание Сталина существенно изменилась. Дело в том, что 5-го марта 1955 года, когда я уже была в первом классе, я попала впросак, как мне тогда показалось. В этот день некоторые девочки в нашем классе пришли в школу с траурными повязками на рукаве. Эти траурные повязки поразили мое воображение своей красотой, и дома я выразила маме возмущение тем, что она меня такой повязкой не снабдила. Вместо ответа она молча покрутила пальцем у виска. Этого хватило, чтобы я заткнулась и больше эту тему не поднимала.
Но это так, к слову, а если вернуться к теме радио, то время не стояло на месте, и на смену бумажным тарелкам пришли пластмассовые репродукторы, которые тоже временами потрескивали, но уже не так оглушительно. К концу 50-х у нас появился здоровенный радиоприемник, работавший на огромных батареях, у которых была начинка из чего-то черного, вроде угля или смолы. Но «поймать» что-то с его помощью было довольно трудно. Не знаю, с чем это было связано – с несовершенством самого приемника, или с тем, что атмосфера была переполнена радиопомехами.
Тем не менее этот приемник давал обильную пищу моему воображению. В то время в советских школьниках активно воспитывали бдительность, тем более, у таких как мы, живущих в погранзоне. Так что мы с энтузиазмом распевали песни про то, как пионеры ловят шпионов, и учили стихи на эту же животрепещущую тему. И вот однажды кручу я колесики радиоприемника и натыкаюсь на голос, который монотонно называет какие-то числа. Конечно, я тут же решила, что мне выпало счастье перехватить передачу шпионской шифровки. Я даже успела записать то, что услышала. Но что было делать дальше? Мама от меня отмахнулась, поэтому я не придумала ничего лучше, чем сообщить об этом в «Пионерскую правду». И представьте, через какое-то время получила пространный ответ, в котором мне вежливо объясняли, что это была никакая не шпионская шифровка, а просто-напросто передача данных метеорологических наблюдений.
Я поражаюсь терпению сотрудников отдела писем «Пионерской правды». Они отвечали на любые глупые вопросы и не менее дурацкие просьбы. Например, в какой-то момент мне приспичило переписываться с китайским пионером. Адрес этого мифического пионера я тоже потребовала у «Пионерской правды». И мне ответили! Правда, написали, что адресов для личной переписки у них нет, есть только для коллективной. Но это мне было неинтересно, позарез хотелось иметь личного китайского пионера.
Теперь про телефонную связь. Телефон был на почте; на МБС он тоже был, но звонить все равно можно было только через коммутатор на почте. В первые годы связь была только с Териберкой. Помню, что когда мы приходили на почту, всегда кто-то вопил истошным голосом: «Але!!! Але!!! Териберка!!! Териберка!!!». Потом появилась телефонная связь с Мурманском и, в конце концов, с Ленинградом и Москвой. Но о домашних телефонах никто и не помышлял; звонить надо было с почты в присутствии чужих любопытных ушей. Там даже кабинки не было. Дома, в Ленинграде, у нас телефона тогда тоже не было. Чтобы поговорить с сестрами, маме надо было сначала послать им телеграфный вызов на определенное время. К этому времени они должны были подойти на телефонный узел, который находился на ул. Герцена, рядом с аркой Генерального штаба, где и происходило соединение. Бывали случаи, когда на обоих концах ждали связи, но так и дожидались. Так что и это было непросто.
Получается, что единственным надежным способом связи был телеграф. Но опять же, содержание телеграмм моментально становилось известным половине поселка. Кроме того, текст постоянно искажался так, что трудно было понять, о чем речь. Были и смешные случаи. Один из них связан с днем рождения Наталии Марковны. Он у нее был 14 июля; как известно, это день взятия Бастилии. Наталия Марковна не любила свой день рождения и просила не поздравлять ее. Как-то раз мама, будучи в этот день в Ленинграде, решила послать «завуалированное» поздравление и написала в телеграмме «Поздравляем взятием Бастилии», а в телеграмме, полученной Натальей Марковной в Зеленцах, стояла загадочная фраза «Поздравляем взятием Василия».
Из-за ненадежности пароходного сообщения были проблемы и с доставкой почты. Газеты приходили с опозданием на много дней; хотя в них, с сегодняшней точки зрения, и не было почти никакой информации, все же это была ниточка, связывающая с внешним миром. Не говоря уж о письмах, которых ждали почти как на фронте…
Уже в начале 60-х какое-то время почту доставляли на маленьком самолете, который сбрасывал ее в мешках, поскольку садиться ему было некуда. Иногда нам везло – нас снимали с уроков на поиски этих мешков, так как они падали куда угодно, а в некоторых случаях от удара о землю лопались, письма разлетались и их нужно было собирать. Больше всего нам нравилось, когда пилот, или кто там за сброс мешков отвечал, промахивался, и мешки падали в Большое озеро. Их содержимое при этом, конечно, пропадало, зато плюх был чуть ли не до облаков! В общем, все это было очень увлекательно.
вернуться к оглавлению
