Л.Н. Миронова. Дальние Зеленцы (1949-1962).

Что я помню про МБС/ММБИ

        В первые годы, когда станция еще не превратилась в институт, научных сотрудников было совсем немного. Кроме Н.М. Милославской и Э.А. Зеликман, о которых я уже рассказала, я помню Елену Николаевну Черновскую, Тамару Семеновну Пергамент, ну и конечно, Михаила Михайловича Камшилова (Михалыча, как я его называла). Директором МБС в эти первые несколько лет, как уже говорилось, был В.В. Кузнецов, который потом уехал организовывать ЗИНовскую станцию на Картеше. После него директором стал М.М. Камшилов, и именно во время директорства Камшилова МБС превратилась в ММБИ, то есть станция стала институтом. Какое-то время в конце 40-х – начале 50-х в Зеленцах работал и Ю.И. Полянский.

        Рабочий график в те годы был очень суровый: восьмичасовой рабочий день, шестидневная рабочая неделя. И вот что характерно для того времени: все научные и общественно-политические  мероприятия – семинары, собрания, политинформации – происходили после конца рабочего дня. А мероприятий этих было великое множество! Одних семинаров несколько вариантов: научный, то есть по результатам работы, философский, реферативный. Кроме того, популярные лекции на научные темы для колхозников и так далее. Чуть ли не в каждом мамином письме сестрам встречается фраза: «Вчера опять сидели до 11 вечера».

       По утрам была другая напасть – ни в коем случае нельзя было опаздывать на работу. Еще не был отменен закон, принятый перед войной, по которому опоздание больше чем на двадцать минут приравнивалось к прогулу. За прогул человека могли судить и даже отправить в лагерь. Мне об этом кто-то сказал, и я жила в постоянном страхе, что мама утром проспит, опоздает и ее отдадут «наподсуд», как я говорила. Если угроза опоздания действительно возникала, что происходило вообще-то крайне редко, то я ревела белугой. 

        Уже на моей памяти в Зеленцах появились Василий Васильевич Герасимов (дядя Вася, с ним я потом ходила на рыбалку) и Римма Яковлевна Цееб, которые вскоре поженились; Игорь Константинович Ржепишевский с женой, Зинаидой Романовной Уваровой, и сыном Васькой; Ольга Федоровна Кондрацова, на которой позже женился М.М. Камшилов;  мамина однокурсница Наталья Сергеевна Никитина с сыном Сережкой; Юра и Лариса  Поздняковы.  Еще помню Кашкиных – Никиту и Нану. Никита – сын знаменитого Ивана Кашкина, переводчика англоязычной художественной литературы. Среди молодых сотрудников были Аня Жабрева и Тоня Чинарина.

         Много лет спустя на кафедре генетики СПбГУ, где я работала всю жизнь, училась внучка Тони Чинариной, Лена Широколобова. По отцовской линии она – правнучка Николая Ивановича Широколобова. Он был главой целого клана Широколобовых, живших в Зеленцах и работавших на МБС/ММБИ. Не знаю, как называлась официально должность Николая Ивановича – препаратор, лаборант? На деле он был знатоком во всем, что касалось жизни Баренцева моря, поэтому в институте его очень уважали. Хорошо помню его внешне: высокий, очень худой, на загорелом, вернее, обветренном, лице выделяются ярко-голубые глаза. Еще одним лаборантом из местных был Арефьянов, только вот имя его забыла.  

        Из сотрудников помню также двухметрового Леву Москалева, Юрия Ивановича и Ладу Арсеньевну Галкиных. Галкины жили в соседней квартире, на одной лестничной площадке с нами, и я дружила с их дочкой Сашкой. Она была на класс младше меня. В этой же квартире жили Кирилл Михайлович Хайлов и Васильев. Не помню, как звали Васильева, но это был уже довольно пожилой дяденька, заведующий лабораторией акклиматизации, и его, как мне кажется, не очень любили другие сотрудники. По-моему, из-за того, что он любил прихвастнуть. Но почему-то его не любила и Дженни. Стоило Васильеву зайти в нашу квартиру, как она поспешно начинала собирать разбросанные по всему дому игрушки и вкусняшки (обглоданные косточки, сухарики, которые она обожала мусолить по нескольку дней). Собрав в кучу свои сокровища, она ложилась сверху и очень выразительно рычала, когда он проходил мимо. Это был единственный человек, которому она не доверяла.

Сотрудники лаборатории ихтиологии. Слева направо: А.Д. Чинарина, А.В. Жабрева, Н.В. Миронова, В.В. Герасимов, Р.Я. Цееб.

        На биостанции, а потом в институте, все время происходили какие-то события: издавали сборники статей, проводили семинары, научные сессии, суда ходили в рейсы, что-то строили. В какой-то момент началось создание большой аквариальной. Поскольку мама заведовала лабораторией ихтиологии, то она тоже потратила на это много сил и времени. Никакого специального аквариального оборудования не было, все было самопальное: и сами аквариумы, и системы продувки, и водопровод из моря. Тем не менее, все работало, даже косяк селедки жил в одном из больших аквариумов…

Мама руководит сооружением очередного аквариума. Внутри Галя Трошичева, на лестнице электрик Леша Борисов

       В конце 50-х на каком-то высоком уровне было принято решение о переселении камчатских крабов из Охотского в Баренцево море. И вот в один прекрасный день, без всякого предупреждения, в Зеленцы доставили и вручили маме, под ее ответственность, штук пять-шесть этих крабов. Пришлось их на первое время заселить в один из аквариумов, который представлял собой длинный узкий бассейн глубиной около метра. В воскресенье мама пошла проведать их, и в узком проходе, между аквариумом и стенкой, «лицом к лицу» встретилась с одним из переселенцев. Он как-то сумел выбраться из бассейна (возможно, ему помогли товарищи по несчастью) и решил прогуляться по аквариальной. Для мамы эта встреча была не очень приятной, поскольку клешни у краба были размером с ее руку.  Тем не менее, в разыгравшейся схватке она каким-то чудом сумела его побороть и отправить обратно. После этого случая аквариум накрыли сверху сеткой.

С этого аквариума началась жизнь камчатских крабов в Баренцевом море. С фотоаппаратом В.В. Герасимов.

         Спустя какое-то время крабовые проблемы были вменены вновь созданной лаборатории акклиматизации во главе с Васильевым. Отношение института к идее переселения видов из одних мест обитания в другие было негативное, чертыхались, пытались сопротивляться, однако сделать ничего было нельзя, поскольку эта история началась еще в хрущевское время, когда любовь к переделке природы цвела пышным цветом. Недаром остряки придумали тогда лозунг «Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики!». В соответствии с духом времени мы даже кукурузу на пришкольном участке пытались выращивать. Это в тундре-то... Чтобы посеять ее, мы сначала тонну камней с этого участка удалили, приложив нечеловеческие усилия. К концу лета выросла чахлая травка высотой сантиметров десять.         

       А результатом работы лаборатории акклиматизации явилось то, что крабы, выпущенные в те годы в Баренцево море, лет через двадцать размножились до такой степени, что заселили не только Баренцево, но и Норвежское море. Новые условия жизни их вполне устроили, а врагов и конкурентов у них не оказалось. И все было бы хорошо, если бы они не подорвали кормовую базу промысловых рыб, пожирая подчистую моллюсков, червей, иглокожих, да и крабов-аборигенов заодно. Что и требовалось доказать.

         Понятно, что для любой научной работы необходим доступ к специальной литературе. Сейчас трудно даже представить, насколько сложно было сотрудникам МБС/ММБИ добраться до нужной статьи или книги. Хотя, как я уже упоминала, в институте была неплохая библиотека, но, разумеется, если говорить об иностранной периодике, туда приходили лишь немногие журналы. Это сейчас достаточно кликнуть на портале PubMed по названию статьи или фамилии автора, чтобы прочитать статью целиком, или, в крайнем случае, ее резюме. А тогда приходилось заказывать журнал через систему межбиблиотечного абонемента и месяцами ждать, когда его пришлют по почте. Несмотря на эти неимоверные с нынешней точки зрения трудности, в институте постоянно работал семинар, на котором делали обзоры научной литературы. Хотя на международные научные конференции тогда никто из сотрудников не ездил (об этом и не помышляли), с зарубежными коллегами связи поддерживали, обменивались оттисками статей, поздравляли друг друга с праздниками. Точно помню, что такие связи были с биологической станцией в Роскофе, что в Бретани, где мне довелось побывать полвека спустя. А однажды мама получила письмо от какого-то английского постдока, который очень хотел приехать в Зеленцы через Норвегию на своей машине. Наверное, посмотрел по карте, что это не очень далеко от границы. Сейчас даже невозможно объяснить, насколько невероятным было такое намерение со всех точек зрения: политической, транспортной, чисто бытовой…

Мама ведет заседание Ученого совета ММБИ

        Что касается структуры института, то тогда она меня мало интересовала. Могу лишь перечислить те лаборатории, о которых я твердо помню. Во-первых, лаборатория ихтиологии, которую я уже несколько раз упомянула, потому что ею заведовала мама. Во-вторых, лаборатория планктона; ее заведующим был М.М. Камшилов, и там работала Лина Зеликман; далее – лаборатория бентоса, в которой работала Наталья Марковна Милославская, она была малакологом – специалистом по моллюскам.

        Еще была лаборатория гидрохимии с Еленой Николаевной Черновской во главе. Были также лаборатории альгологии и микробиологии. В какой-то момент, довольно-таки насильственно по отношению к институту, была создана лаборатория иммунитета, в которой работали супруги Праздников и Михайлова. «Насильственно» – потому что по своей тематике эта лаборатория не вписывалась в общую научную тематику института, а к ее созданию активно приложил руку Б.П. Токин, который, по всей видимости, готовил плацдарм для внедрения в институт своего сына, Ивана Борисовича Токина. И действительно, с 72-го по 80-й год И.Б. Токин был директором ММБИ. К нашему счастью, нас давно уже там не было, потому что для института наступили черные времена. Тематика исследований менялась вопреки здравому смыслу, да и психологический климат оставлял желать лучшего. После Токина директором стал Г.Г. Матишов, который преуспел в «окончательном решении Зеленецкого вопроса», а говоря попросту, уничтожил все, что было создано до него. Жутко циничной мне кажется информация на сайте нынешнего ММБИ, согласно которой в Зеленцах сохраняется экспериментальная база для исследований. На самом деле, там остались одни развалины, что можно видеть даже на тех немногих фотографиях, которые я здесь привожу.  

       Поскольку вся научная работа в институте была связана с морем, в структуру института входили, помимо лабораторий, и два кораблика. Их использовали как для экспедиций, так и для всяких хозяйственных нужд, прежде всего, для доставки грузов из Мурманска. В первые годы это были два малых рыболовных траулера, или бота, как там называют такие суда. Назывались они «Константин Дерюгин», в честь известного гидробиолога, Константина Михайловича Дерюгина, одного из основателей МБС, и «Диана». Несмотря на свое красивое имя «Диана» была изрядным корытом. Она переваливалась с борта на борт даже в полный штиль, стоя на рейде в Дальнезеленецкой губе.

Суда МБС. На переднем плане «Дерюгин», за ним – «Диана».

       Конечно, ходить на них в экспедиционные рейсы было сомнительным удовольствием. Во-первых, на обоих судах не было даже минимального комфорта, жили все в общем кубрике. Во-вторых, в связи с маленькими размерами их страшно качало, особенно этим славилась, как я уже сказала, «Диана».

        Однажды на этой самой «Диане» меня переправляли из Зеленцов к маме, которая была в это время в Мурманске. Это путешествие я никогда не забуду. Дело было во время весенних каникул, то есть в конце марта, но тамошний март — это вполне зимний месяц. Вышли мы из Зеленцов ночью, и нельзя сказать, чтобы штормило. Была обычная погода, но Баренцево море есть Баренцево море, поэтому меня сильно укачало. В какой-то момент я попросила, чтобы меня отвели в туалет. А туалет, то бишь гальюн, на судах такого типа находится на палубе. Когда человек, на попечении которого я была во время этого путешествия, вывел меня из кубрика наверх, я забыла про морскую болезнь, так потрясена была открывшейся мне картиной. То есть я, конечно, знала, что представляет собой зимнее Баренцево море, но одно дело знать, а другое – увидеть своими глазами. Мы шли открытым морем, и вокруг была кромешная тьма, только на палубе самой «Дианы» был крошечный островок света от судовых огней. Со всех сторон вздымались черные водяные горы и норовили накрыть «Диану» целиком; на снастях висели глыбы льда. В тот момент я осознала в полной мере, что представляю собой даже не ничтожную песчинку в бушующем океане, а просто жалкую молекулу.

       Через какое-то время «Дерюгин» совсем одряхлел, и было принято решение заменить его на новое судно. Такое судно был куплено в Клайпеде, это был средний рыболовный траулер (СРТ), называлось оно «Нида». Тогда я впервые услышала это незнакомое мне географическое название, а всего через несколько лет побывала в Ниде и навсегда влюбилась в нее.

      Там же, в Клайпеде, «Ниду» поставили на ремонт и переименовали. Она стала «Профессором Дерюгиным». После ремонта нового «Дерюгина» надо было перегнать вокруг Скандинавии в Зеленцы, где его все ждали с нетерпением. И вот, наконец, он вошел в Дальнезеленецкую губу. Изумление встречавших трудно описать словами. Судно выглядело таким обшарпанным, будто его лет десять не ремонтировали, а на борту красовалось написанное кривыми буквами новое имя: «Профе». М.М. Камшилов и мама, которая была его заместителем, сразу отправились разбираться с этим злополучным «Профе».

"Профе" у причала в Дальних Зеленцах

         Выяснилось, что так его уделала команда, нанятая в Клайпеде. Мало того, что ремонт был толком не сделан, так еще и во время перехода из Балтийского моря в Баренцево было пропито все, что только можно было отодрать и продать. Возглавлял эту банду капитан по фамилии Нам, из советских корейцев, жуткий врун и прохиндей. Помню, как тряслась от бешенства мама после общения с ним. Конечно, команду пришлось сменить, а «Дерюгина» заново отремонтировать.      

       Вернусь в то время, когда существованию ММБИ еще ничто не угрожало.  Помимо всего прочего, много внимания в моем детстве уделялось благоустройству территории.  Где-то в середине 50-х около здания института и около нашего дома коллективными усилиями создали очень симпатичные палисадники. Для этого ездили на лодках на острова, срезали там куски дерна с растительностью и укладывали их на заранее подготовленное место. Дальше все уже как-то само там воспроизводилось, и каждое лето около домов цвели купальницы (мы их называли бубенчиками), герань, дрема, ромашки, колокольчики.  

        Примерно в это же время вдоль дороги от института к нашему дому поставили столбики и соединили их перилами из водопроводных труб. Это чтобы людям было за что ухватиться, если их начинало сдувать ветром в море. Когда я была совсем маленькая, этих перил еще не было, и я обожала в ветреные дни наблюдать из окна нашей кухни за людьми, идущими во время обеденного перерыва из института домой. Тетя Нюша даже ставила к окну высокую табуретку, чтобы мне было удобнее вести свои наблюдения. Зрелище было очень смешное: люди либо бежали со всех ног, подгоняемые ветром в спину, либо ползли на четвереньках против ветра. Помню и маму в обоих этих состояниях. Относились к таким ситуациям с юмором, потом делились впечатлениями о борьбе со стихией.

         Замечу, что расстояние от лабораторного здания до нашего дома не более трехсот метров. Но иногда преодолеть это расстояние было нелегко. В одном из своих писем мама описывает путь с работы домой во время урагана. К счастью, она проделала этот путь вместе с М.М. Камшиловым; если бы пошла одна, могло бы плохо кончиться. Глагол «ходить» здесь, правда, не совсем уместен, на ходьбу этот способ передвижения был совсем не похож. Ползли на животе и на четвереньках, катились, карабкались, иногда бежали.  Ветром вырвало из рук и унесло папку с бумагами, которую мама неосторожно взяла с собой, Камшилов навсегда лишился шапки. Напоследок, когда добрались до дома, пришлось сражаться с входной дверью, ее надо было открыть навстречу ветру, а воздушный поток прижимал ее так, что они вдвоем не могли открыть ее. Через какое-то время после них добрался до дому Ю.И. Полянский; сказал, что всю дорогу полз на животе и что пока полз, жалел, что не остался ночевать в лаборатории. Скорость ветра в тот раз была около 50 м/сек. Для полноты картины добавлю, что все это сопровождалось несущимся с той же скоростью снегом, хлеставшим по всем незащищенным частям тела. Как я уже говорила, никаких непродуваемых и непромокаемых курток, штанов, комбинезонов в природе не существовало. То есть в соседней Норвегии все это наверняка было, а наши женщины даже брюк не носили! В крайнем случае, байковые лыжные штаны и валенки надевали. Обычно же, даже зимой, сотрудницы МБС/ММБИ ходили в туфлях или фетровых ботах, ну и в чулках, понятное дело.  Теплые ботинки, которые назывались румынками, считались роскошью, а высоких зимних сапог, какие мы носим теперь, в природе еще не существовало.

        Для полноты картины добавлю, что есть еще один момент, затрудняющий перемещение против ветра во время таких ураганов.  Помимо того, что не справиться с его напором, еще и дышать невозможно, когда тебе в лицо дует с такой силой. Чтобы сделать вдох-выдох, надо повернуться спиной к ветру. Так что экстрим по всем параметрам. Вот чтобы хоть немного облегчить перемещение между домами и были сделаны поручни, за которые в случае чего можно было ухватиться.

1956г. Сотрудники и обслуживающий персонал МБС.

В лицо помню всех, но некоторые фамилии забыла. В первом ряду вторая слева Галя Трошичева, крайний справа Леша Борисов; во втором ряду слева направо: Н.М. Милославская, Н.С. Никитина, М.М. Камшилов, мама, Васильев; за ними сидят Саида Байгузина и ?; стоят в третьем ряду: Лина Зеликман, Галя Сколова, Соня Борисова, Н.И. Широколобов, Тамара Морозова, ?, ?, Гурьянова, Надежда Матенева, Аня Жабрева, О.Ф. Кондрацова, Нина Зонтова.

       Упомяну еще одну организацию, существовавшую вроде как при институте, но, по-видимому, административно и финансово от него независимую. Я имею в виду Северную коррозионную станцию. Эта станция – одно из подразделений Института физической химии и электрохимии, находящегося в Москве, где испытывают образцы разных материалов на устойчивость к воздействиям среды. Как это ни удивительно на фоне всего, что произошло с Зеленцами, она функционирует и сейчас на том же месте, что и в моем детстве, то есть лет шестьдесят, как минимум. Как и тогда, на площадке между сопками, чуть выше институтского здания, точнее, того, что от него осталось, стоят стенды, на которых закреплены всякие-разные металлические и не только пластинки, детали каких-то приборов и механизмов и так далее. Признаюсь теперь, что мы неоднократно пытались что-то там открутить, переместить с одного стенда на другой, в общем, напакостить в рамках своих возможностей. Надеюсь, конечно, что большого урона Родине мы не нанесли; во всяком случае никакого шума по этому поводу никогда не было.

Северная коррозионная станция, 2016 г. Фото А.Горяшко. Точно так же коррозионная тсанция выглядела и 60 лет назад.

       Перечитала эту главу и поняла, что я мало чего написала про биостанцию/институт. Все меня тянет рассказать про какие-то бытовые и климатические особенности. Ну что поделаешь, так осталось в памяти. Хотя все же и тогда я понимала, какое огромное место в жизни мамы и других сотрудников МБС/ММБИ занимает работа. Собственно, почти никаких других интересов у них и не было… 

вернуться к оглавлению