Зеликман Э.А. Арктика - страна чудес и беззаконий. Часть 2.

Дело было, скорее всего, в августе-сентябре 1958 или 1959 года. В семь утра комендант постучал ко мне и как-то избыточно ядовито позвал меня к телефону на беседу с начальником погранзаставы. Эх, не к добру… Впрочем, отношения с майором Кузнецовым были нормальными, и в этой фазе прогрева их и стоило поддерживать.
Просыпаясь на ходу, я гадала, что могло случиться. Кого-то убили? Война? Диверсия инопланетян? Кит в бухту приплыл? Происходить у нас могли и события сугубо аномальные...

Первая реакция субъекта на неожиданность – позвать начальника, хотя бы и условного, предупредить, уберечь, пригрозить…
Диалог с начальником погранзаставы, И.А. Кузнецовым.
-Абрамовна, здорово! - (Ага, значит, разговор сугубо неофициальный.)
-Абрамовна, новый первый секретарь райкома КПСС пожаловала для знакомства, зовут Нина Николаевна Гогошина, вполне серьезная женщина, сейчас, в пять утра, в Харлове [ближайшая погранзастава] шорох наводит.
- Иван Анемподистович! Какие посещения в пять утра? Что стряслось? Внеочередной съезд КПСС? Непредсказанное затмение солнца?
-Абрамовна, вы шутить-то бросьте! А вот ленинский уголок в институте есть? Статуя Ленина имеется? Стол, накрытый кумачом или ковром, есть? Книжка Ленина, тетрадка для учебы, ручка, чернильница на нем имеются, а? Как это вы без красного уголка бытие имеете?
Голос майора, почти фальцет, вибрировал в трубке, форсированный недоумением, скрывавшим усмешку.
- Иван Анемподистович, миленький! Вы мне юмор-то не рассыпайте! Мы же не казарма, чтобы красные уголки содержать. Сами знаете, как у нас тесно. Это гостья сверхтребования предъявляет?
- Именно, дорогуша, именно, и сугубо сурьезно требует! Чонова в Харлове распушает, а они уже меня успели по телефону осведомить. У меня имеется второй статуй, такой же, как стоит в красном уголке. Я его сейчас вам с парнишкой пришлю, а вы мне портретик ленинский в обрат пошлите. Знаю, у вас в библиотеке на шкафу цельный рулон стоит портретов-то!
(Вспоминаю – наша библиотекарша – сестра жены Кузнецова. Я, естественно, понятия о рулоне не имела.)
- А у вас кумач, часом, не имеется, Абрамовна? А то у нас лозунг на доме устарелый висит. Она, секретарша, и по плакатам бдит и требует новый текст. Ну, старый кумач-то мы используем – я сейчас подумал, болеющей лошади компресс на спину запустить надо, а длинной тряпицы нет. Эта сгодится. Поищите, молочка, кумача-то, а?
Я ошеломленно слушаю, пытаясь вспомнить, висит ли у нас где-нибудь так называемая наглядная агитация… Понятия не имею. Ушлый майор, вдохновленный моим молчанием, продолжает испытывать ситуацию на прочность.
- Тамарка [вышеупомянутая библиотекарша] говорила, что у вас «Спутник агитатора» в двух экземплярах есть, так вы один нам подарите, у нас нету, а может, еще журнал «Коммунист» хоть 2-3 номера последних подарите? Я знаю, вы в библиотеку личную подписку отдаете. Согласны?
Ох, хорошо осведомлен майор Кузнецов… Я все обещаю – а тем временем в квартиру коменданта, где я сижу у телефона, уже подоспел разгоряченный бегом подросток, сын коменданта. Подмышкой у него зажат, в клетчатом мамином платке, сверток со статуэткой. Велю парню бежать к библиотекарше, которая еще, вероятно, не ушла на работу; пишу ей распорядительную бумажку с указанием во что бы то ни стало изобразить красный (Ленинский) уголок. На мгновение почему-то вспоминаю ленинские фотографии времен 1902-1903 гг. и ухожу завтракать. Я уже готова завестись с пол-оборота, боясь скандала, который не должен, не должен состояться. Визитерша, по-моему, раньше полудня не объявится.

Для того, чтобы читатель понял последующие события, скажу, что некоторое время тому назад мы получили построенную в Финляндии маленькую, на 200 тонн, шхуну, оборудованную устройством, позволявшим вести полевые работы по химии и гидробиологии моря. Финны нарекли шхуну «Дианой»; они построили несколько аналогичных судов для прибрежных исследований и дали всем названия в честь античных богов и героев. Нам неизвестно, кому принадлежала эта симпатичная идея, которая отнюдь не была новаторской – в прошлом корабли разных стран часто именовали с мифологическими аллюзиями и никому на нервы это не действовало. Надо заметить, что имя, присвоенное судну на верфи, чрезвычайно сложно поменять. Оно тогда же фиксируется морскими регистрами всего мира, и перемена – процедура длиннейшая и чрезвычайно дорогостоящая. В Академии Наук, которой судно принадлежало, на эту стилистику никто внимания не обратил. Моряки тоже не возражали – женские имена гражданских кораблей были старым обычаем на всех морях, так же, как имена святых и всяческих королев и королей.

После полудня бдящий над всеми комендант прибежал сообщить, что катерок начальника погранзаставы причаливает к нашему берегу. Значит, надлежит встретить районное начальство вне дома – так уж принято, – популярно объяснил мне полный рвения комендант. Директор нашего института, профессор Мих. Мих. (так заглазно именовали Камшилова) в тот месяц уехал, а я была им в очередной раз назначена вр. и. о.[1] директора. По возвращении из поездок, Мих. Мих. обычно преувеличенно восторженно хвалил мои действия (я была уже давно старшим научным сотрудником). Впрочем, за период его отлучек разницу в зарплате мне не платили, что Мих. Мих., несколько смущаясь, объяснял нашим постоянным финансовым дефицитом – который был фактом неопровержимым, неизменным, как восход и закат. «Научники» в России ценились дешево, не сравнить, например, с хорошими слесарями или прорабами (помните такое слово?). Научников было легче переманить, обещав бóльшую свободу тематики. «Научник – зверь подвижный, - формулировал мне когда-то директор Кандалакшского заповедника Бахарев, - научник должен хорошо бегать и без всяких транспортных средств».
Торопливо иду к причалу. Навстречу вышагивает некая неимоверно четкая, как будто вычерченный в воздухе фанерный плакат, фигура. Улыбка не наблюдается, морда лица жестяная, весьма правильные черты, зубы отличные. Черный костюм сшит превосходно, воротник белой блузки тоже как жестяной, черный галстучек-удавочка. Ух ты, какая напряженная секретарша, сразу заметно, что преисполнена агрессивной энергией. Будем уяснять источник грозовых облаков, не впервой. Год все же не 1952, незабвенный, а вроде 1958 (может быть, 1959). Не дрейфь, Энгелина![2]
Она здоровается, представляется, сразу предлагается отчитаться в агитационно-массовой работе «на местности». Желает видеть прежде всего красный уголок. Родной ты мой Иван Амподистович! Мы - в библиотеку. Молодчина, Тамарка! Статуй на месте, красная скатерка, подлежащая просмотру агитационно-массовая мутотень имеет используемый вид, настольная лампа горит, абажур сверкает, и даже лежат свежие газеты – утром был пароход, Тамара подсуетилась. Огонь девка, дам премию! Вроде не придирается Н.Н., идет вдоль стеллажей. Ожидаемый вопрос: почему так много иностранный изданий, а русских – мало. Отвечаю – отражает обидную действительность. Советская наука лишь недавно взялась за прибрежные моря, будем нагонять. Проблема всегда одна – финансы, стараемся компенсировать энтузиазмом, расширяем проблематику, привлекаем студентов. Живем невероятно скудно – очевидная правда. Н.Н. обиженно откликается: «Коммунистам не нужна роскошь, мы не растлены и т.п.» Еще сильнее обижается: «Что еще вам надо? Электричество есть, лаборатории отапливаются, шхуну получили, дурацкое название «Диана» ей дали, опозорились. Нет, чтобы назвать «За победу ленинизма» или еще что-нибудь в советском духе! Опозорились – дали иностранное бабье имя! Безыдейщина!» Щеки у Н.Н. буквально запылали, она сильно взъярилась, распаляя себя сама. В Н.Н. булькал, кипел и пенился праведный гнев. За напряженной «беседой» упомянутого стиля мы дошли до моей лаборатории планктона. И тут последовала внезапная непредсказуемая вспышка вполне искреннего гнева – Н.Н. увидела на стенах лаборатории крупноформатные фотографии с оригинальных статуй из Дрезденской галереи - изображения обнаженных богов греческого и римского пантеонов. Они, согласно верованиям античных моряков, имели профессиональное влияние на морскую стихию.
В комнате работали мои лаборантки. Н.Н. едва поздоровалась с девушками, огляделась и чуть не с порога закричала: «Девушки, вам не стыдно сидеть в комнате, увешанной фотографиями голых мужиков и баб?! Это же порнография!» Девушки, бойкие северянки, чуть не хором возразили: «Это не мужики, это старинные боги, им можно быть голыми, их чаще лепили голыми. Физкультурники тоже выступают в плавках, мы в кино видели!» Я чувствовала, что еще минута, и я уписаюсь от сдерживаемого смеха… и бешенства. Секретарша закусила удила. Лаборантки смотрели на нас недоуменно. Я всех, кого можно, из греческих богов молила, чтобы секретарша унялась, но не тут-то было. В придачу, Н.Н. стала выяснять у моих Тамарок (по воле судьбы всех трех лаборанток звали Тамарами), как я им помогаю в самообразовании.

Одна из Тамар - Тамара Морозова-Щедрина, 1960 г. Работала лаборанткой Э.А. Зеликман в 1953-63 гг.

Выяснив, что политинформации я среди них не провожу, а девушки – не комсомолки, Н.Н., сжав губы в ниточку, пригрозила, что она самолично и вплотную поработает со мной по кадровым вопросам. На минуту все замолкли. Я, решив, что секретарша все же человек, в эту минуту позвала ее к себе домой обедать (в Зеленцах общепита не было), надеясь, что наша «коллективная домработница» тетя Нюра, как всегда, что-то съедобное сочинит к обеденному перерыву. Моя собака, редкостно добродушная шотландская овчарка, неожиданно оскалившись на гостью и поджав хвост, убралась под кровать без команды. Удивительно чуткие люди - собаки!

Проглотив со скоростью акулы еду и заявив: «Скудновато питаетесь!», Н.Н. оглядела комнатушку (8 или 9 квадратных метров) и уставилась на картинки на стенах. Я изготовилась выпустить разгромную речугу о поставщиках продуктов для Зеленцов (их действия, как и все бытие, входили в сферу первостепенного внимания райкома), но не тут-то было. Н.Н. увидела и здесь на стенах вышеупомянутый античный пантеон других фигур из того же огромного собрания Дрезденской галереи. Помню, как я радовалась, купив на выставке Дрезденки этот комплект великолепных фото, угрохав на них едва ли не ползарплаты… Особенно выразительно выглядели фото на стенке фанерного самодельного одежного шкафа. Н.Н. пристально разглядывала все фото – более десятка, а затем спросила: «Вы вешаете такие фотки для полового возбуждения? Вы ведь здесь одна живете? Трудно, небось?..» Я понимаю, что багровею от возмущения, возможно спокойнее улыбаюсь и отвечаю: «Что Вы, Н.Н., я еще достаточно молода, в картинках не нуждаюсь, а вот вопрос Ваш считаю, по меньшей мере, грубейшей бестактностью уличного свойства». Слопала, секретарша, а? Н.Н. усмехнулась и тихо-тихо произнесла: «Ну и серьезная Вы дама, товарищ директор, шуток не понимаете!» - «Ну, какие шутки, товарищ секретарь? У меня вот лаборантка-химик публично утверждает, что я совокупляюсь со своим псом, забыв, что собака моя – сука. Я посмотрела на ее личное дело и обнаружила там запись о том, что лаборантка эта когда-то отсидела по обвинению в хулиганском антиобщественном поведении. Я предупредила ее, что ей может грозить аналогичное обвинение, если она не перестанет склонять мое имя, Помогло, знаете ли! Не шутите в этом духе».

Э.А. Зеликман со своей собакой Дженни. Дальние Зеленцы, 1960 г.

Н.Н., окончив обед, в более сдержанном духе призвала меня вернуться в институт. По ее распоряжению мы собрали людей и она рассказала о последнем съезде КПСС (номера не помню, разумеется). Все молча выслушали (все – это человек 8-10 наличных коммунистов) и разошлись. Н.Н., идя к катеру, грозно сказала, что поговорит со мной на бюро райкома и я, счастливо улыбаясь, пожелала ей доброго пути.

Вызов в райком и впрямь воспоследовал через неделю. Я поехала в Териберку (т.е. поплыла на нашей «Диане»), сразу к началу заседания. Там присутствовали человек 18-20; никого из них я не знала даже по фамилиям. Правда, Н.Н. перечислила их, упомянув пофамильно о местах работы. Заседание началось тотчас же, и первым вопросом было мое личное дело, о «недосмотре в идеологической работе в ММБИ». Суть обвинения состояла в том, что я «недооценила проникновение чуждых религиозных взглядов в пропагандистской работе, что выразилось в развешивании в стенах лаборатории непристойных изображений богов древних людей». Радуясь неожиданному развлекательному сюжету, присутствующие попросили у меня разъяснений. Я самым вежливым образом объяснила суть и происхождение античной скульптуры и ее культурное значение, упомянув о наличии таких скульптур в музеях. Меня слушали внимательно и задан был единственный вопрос: верно ли то, что в царское время церковь разрешала существование подобной скульптуры в общественных местах, в том числе в музеях и что печатали книги по истории [искусств] с такими фото. Затем встал некий человек с невообразимыми рыжими усами и бородой (я только вспомнила, что это капитан промыслового сейнера) и сказал кратко, недовольно и, по-моему, насмешливо посматривая на Н.Н.:
- Нас, солдат, в армии водили на экскурсии в искусственный музей Ермитаж, и там стояли эти фигуры голых богов, и никто про неприличность их не говорил, а, наоборот, говорили, что это образцы красоты. Еще и поэтому я полагаю, что директорша вольна вешать на работе и дома картинки из музеев. Я вот был в институте у них на экскурсии и самолично Зеликман рассказывала о морских мелких зверях и каждому рыбаку показывала в микроскоп живьем. Очень демократичная женщина, и нас о рыбах спрашивала и признавала, что сама не все на свете про рыб знает. Что за ерунда вешать ей на шею выговор за голые древние картины! Я не стану голосовать за выговор, не вижу оснований».
Ай да рыжий кэп! Ну, прелесть мужик; ну, если приедешь, а тебе еще хорошего качества бутылек поставлю и с тобой и с командой разопью. На самом деле, я сидела с нейтральным видом и торжества не показывала. Бюро единогласно решило, что оснований для разборки моего поведения нет, и нет даже оснований для замечания. Я не позволила себе ни слова. Хмурая Н.Н. заключила, что, видимо, она плохо обосновала вопрос – и закрыла заседание. Поесть она меня не пригласила: в Териберке, оказывается, столовки-то тоже не было, к моему удивлению. Одна надежда – может, на «Диане» что-нибудь осталось. Жрать хотелось до неприличия… Иду к порту. Окликает меня сзади рыжий капитан[3] и говорит:
-Ну, директорша, может, ко мне домой поесть зайдешь? У нас тут негде, а хозяйка моя готовит отменно. Обрадовалась я несказанно и потопала по камешкам. Настоящих тротуаров в городке не было, имелись лишь кое-где бетонированные дорожки, а иногда деревянные тротуары. Дом у капитана был свой, и внутри меня встретила его жена, женщина лет пятидесяти, повязанная платочком по старообрядски и поклонилась, не подавая руки.
Сели мы за стол, и каким-то знакомым показалось мне расположение приборов и умывальника, стоявшего отдельно. Похоже, эти ребята были и впрямь из староверов. Я-то знала, что на «северах» их много – высланных когда-то в двадцатые-тридцатые с юга. В доме было несколько фотографий, всегда каких-то коллективов. Я обратила внимание на одну картинку – мне показалась она знакомой. Я на всякий случай спросила хозяина, не Висим ли это вблизи Мотовилихи, около Перми. Он изумленно подтвердил:
-Да, Висим – нас еще до войны оттуда переселили под Мурманск. И вдруг Василий весело сказал:
- Ой, директорша, а не тебя ли я лупил в Нефедовке на Висиме? А? Отца твоего звали Абрам Маркович? Так он у моего деда бывал. Начальнику-то сталевару в ноги всегда кланялись! А дед у меня бригадиром был…»
Я ошеломленно только попискивала и сделала слишком большой глоток водки, вспомнив рыжего Ваську, который кидал в меня ветками, желудями и горохом.
Только мы с Василием пропустили «прощальную», как за мной пришел матрос с «Дианы». Проследили, хитрюги, куда начальницу увели! Черт побери, ну на «северах» ничего не скроешь! Я пригласила хозяев в гости, растроганная и счастливая. Редкое чувство…
Когда годами позже Н.Н. выдвинули на роль первого секретаря Мурманского обкома КПСС, я из официальной биографии узнала, что ее первым в жизни местом работы была должность охранника политзаключенных в лагере НКВД на острове Кильдин. Лихая, черная слава была у этого лагеря. Мне об этом рассказывала моя близкая подруга Елена Сергеевна Павлова, в те же годы, что и я, работавшая в обкоме партии. Лена создала в Мурманске отличный краеведческий музей. Заодно Лена упоминала как-то о беседе с Н.Н., когда та выговаривала ей за хранение монастырских хозяйственных рукописный книг XVII-XVIII монастырей севера России – дескать, зачем место занимать церковным счетоводством… Лена, географ по образованию, была пограмотнее секретарши, и монастырские «отчеты» продолжала собирать. О них узнали в институте истории Академии наук и стали их выпрашивать для их исторической библиотеки. Лена стояла, как могучая валькирия, на страже своего музея, и книг не отдала, за что и получила выговор от Гогошиной. Впоследствии его сняли. Я раньше уехала с «северов» с чистым партбилетом.
В апреле 1985 я по собственному желанию положила этот билет на стол секретаря Севастопольского райкома КПСС, намереваясь выехать в Израиль. Первый секретарь райкома, упитанная, грамотно и хорошо одетая дама лет 50-ти, с макияжем молодушки, увешанная золотом (колец было три, и два ожерелья) «собеседовала» со мной более трех часов. Это было в комнатке без окон, ярко освещенной. На столе с красным сукном стояли бутылка минералки и один стакан… и более ничего. Где-то поскрипывал магнитофон. Стороны «не пришли к соглашению», и райкомша злобно сказала:
- Вы – второй случай в моей жизни, когда добровольно уходят из КПСС.
Я ответила:
- Одна певица пела: «То ли еще будет», сказала «до свидания» и ушла, беспредельно собой гордая. На улице меня терпеливо ждал приятель, сразу спросивший:
- Не били?
Я нагло сказала:
- Меня-то?!
Рубашка и волосы у меня были мокрые от пота…
Мы купили бутылку и пошли ко мне домой выпить, повторяя мой любимый лозунг: «Чтоб они сдохли!»

10 апреля 2013
Маале Адумим, Израиль

Даю слово северянина, что все изложенное выше – чистая правда и текстуально процентов на 95-98 аутентично.

[1] Временно исполняющий обязанности

[2] Вербально припоминаю все близко к тексту – благо, нетрудно, штамп на штампе. Конспект был в старой записной книжке.

[3] Он назвался Василием